Читать книгу Полуостров Робинзона - Ирина Васюченко - Страница 10

***

Кстати, о колоритности: в свое время Эрик громогласно планировал «кокнуть на хрен» или как минимум избить не знакомую ему Августу Леонидовну Филиппову, специалистку по французскому языку и театру, за то, что, трам-тарарам, старая шлюха в свои пятьдесят уводит от семьи этого двадцатитрехлетнего дурня Гаврилу. Семья состояла из матери и сестры, столь кипучих, что вдвоем они стоили многолюдного клана. Беспомощным женщинам полагалась мужская поддержка. Эрик, в силу нестабильности нрава и многосложных амурных перипетий не склонный обеспечивать ее сам, тем ревностнее пекся о том, чтобы не дать младшему брату уклониться от стези долга. Гаврила хоть и понимал, что угрозы пустые, едва их заслышав, пошел на разрыв. Не разговаривали несколько лет: примирение состоялось почитай что у самолетного трапа. Разлука предполагалась вечная – старший собрался туда, откуда не возвращаются.

Никто из Симкеров так и не согласился поверить, что Августа была Гавриле не любовницей, а другом. Когда из дому уходит сын и брат, так хочется предположить вражеские козни и греховные соблазны, что угодно, лишь бы не понять, что уходящий делает сознательный выбор. Впрочем, это уже не имело значения: недотепистый, но упрямый младший успел превратиться в отрезанный ломоть, ничье влияние больше ничего не решало. Дела давно минувших… Так о чем это я? Да о машине же. Пора в Кузякино.

– А если за нее придется платить? Сколько, по-твоему, запросят?

Ответ на роковой вопрос всегда приходит в последнюю минуту. И оглушает: инфляция, ничего не попишешь. В конечном счете переезд, независимо от цифры, съедает примерно двухмесячный семейный доход. Бедствие усугубляется, если я, не устояв перед искушением, начинаю забредать на рынок и выискивать редкостные саженцы. Делать этого не стоит. Во-первых, чтобы тебя не обманули, подсунув, скажем, беспородный жасмин под видом сногсшибательного махрового сорта «Снежный вихрь», лучше обратиться в питомник, а это далеко – ни сил добираться, ни времени. Во-вторых, на песчаной кузякинской почве капризные гибриды приживаются плохо. Деревенские утверждают даже, что те места прокляты богом: в тридцатые годы там разрушили монастырь, вот и не родит земля, вот дожди и обходят деревню стороной. В-третьих.., об этом после.

Итак, собираемся. Надо съездить напоследок в две-три редакции. Отнести дружественным соседям кактусы – при всей неприхотливости они не выдержат до октября без поливки. Не забыть сделать животным прививки, как минимум от чумы и бешенства. В ближайшей клинике за это требуют 150 тысяч, а у нас их трое. Стало быть, 450. Правда, по слухам, на Цветном бульваре берут дешевле. Но так ли это, еще вопрос, а везти их туда сущее мученье. Соседка, ссылаясь на полувековой опыт собачницы и кошатницы, советует положиться на судьбу и вообще прививок не делать:

– А вы знаете, что они бывают некачественными? Я потеряла мою любимую собаку из-за такой прививки, и больше ноги моей не будет в ветпункте! Не связывайтесь с ними!

Заманчиво, что и говорить. Но ведь рискованно…

– Ура! Звонил Петр! Будет машина, большая и бесплатно. Но – послезавтра, надо все успеть, а то он потом не сможет.

Две бессонные ночи. Бесконечные списки того, о чем надо не забыть, кому позвонить, и за телефон заплатить, а то отключат, и к родственникам заехать, и… Всюду громоздятся раздутые рюкзаки и тяжеленные коробки. Мы же голодранцы, почему у нас столько скарба?

– Именно потому. Это наши нищенские бебехи.

– Давай все выбросим. Ну, ладно, кроме словарей и компьютеров. А хорошо бы их тоже…

– Сначала чаю. А то спятим.

Крепкий чай – только он и спасает.

Наконец едем. Машина колесит и колесит по московским улицам. Игорь еще находит в себе силы обсуждать с шофером, какой дорогой лучше ехать, я неудержимо засыпаю, город все не кончается… кончился! Поля. Перелески. Начинается новая жизнь.

– Ой! Я забыла на холодильнике кабачковую рассаду!

Пропала рассада: не возвращаться же. Ну, пусть это будет самая большая потеря.

– Хватит спать, хозяйка! Приехали! – незнакомый мужик бесцеремонно трясет меня за плечо. Что это еще такое? А, ну да, шофер… Игорь выпускает из корзинки возмущенную кошку, наскоро, чтобы не мешали выгружаться, привязывает к бетонным столбикам забора маленькую черную дворняжку и рыжую колли – собачонку и собакевну… Вот уже наши пожитки свалены на траве перед калиткой, автомобиль разворачивается – все. Мы дома.

– Это ты заколотил дверь досками?

– М-да… Не помню.

Забыть можно было, мы ведь уезжали отсюда семь месяцев назад, как всегда, в спешке, и кажется, под холодным дождем. Но эта дверь, заколоченная крест накрест, не пробуждает никаких воспоминаний. Переглядываемся. Так и есть, это снова произошло. А вон и баба Катя бежит, она сейчас все расскажет.

– Ну, воротились, слава богу! А то уж три раза к вам забирались. Мы с Нюрой дверь заколотили, чтоб раскрытая не стояла, а замок-то сломан, он не закрывается больше. Но внутрь не заходили, что там они взяли, не знаем. Вам и Нюра подтвердит: даже в сени ни ногой! Нам чужого не надо…

Вот наказанье: теперь она раз десять повторит, что ничего у нас не украла. Когда вор толкует о своей незапятнанной честности, это куда ни шло, его дело такое, но когда порядочный человек с жаром убеждает, что он не вор, впору провалиться сквозь землю. А протестовать бесполезно, здесь так принято.

– Катерина Григорьевна, вы не знаете, кто бы это мог сделать?

– Да что ж тут знать? Само собой, Уткины, кому ж еще-то? Все они, падлы… или, может, Свиридов. Но ты им, Нон, не говори, что это я тебе указала. Еще подожгут, оборони господь.

Все это баба Катя говорит без волнения, почти машинально. Давно знакомы, она не сомневается, что я никому не скажу ни слова. «Ты, девк, нашла – молчишь и потеряла – молчишь». За это нас здесь отчасти ценят, но отчасти и презирают. Было бы понятнее и по местным нравам достойнее, если бы, обворованные, мы яростно бранились, угрожали предполагаемым виновникам земными и небесными карами, позоря своих обидчиков на всех углах. Естественно, что осязаемых последствий это бы не принесло, но обычай был бы соблюден.

В доме кавардак. Кажется, ничего не пропало – все, что можно, либо похищено за прошлые зимы, либо хранится у той же бабы Кати в ожидании нашего приезда. Но шкафы и ящики выпотрошены, одежда грудой лежит на полу, здесь же рассыпаны семена каких-то овощей, и видно, что мыши давно облюбовали эту груду: и жили в ней, и питались, и остальное тоже. Все придется стирать.

Дом, отсыревший за зиму, оскверненный нашествием мазуриков и бесчинствами грызунов, насквозь выстуженный, кажется чужим и немилым до слез. То есть слез как таковых, разумеется, не будет – еще не хватало! Но так и тянет зарыться под груду волглых одеял, закрыть глаза и долго не подавать признаков жизни.

– Нонна! – зовет из сада муж. – По-моему, у тебя тут опять что-то выкопали!

И точно. Здесь, на месте этой ямы, была сортовая облепиха. Опять остались одни мужские экземпляры! (Зато их целых три). Японскую айву оставили, но явно пытались корчевать – куст весь покалечен. Розовый пион тоже исчез. Вот она, причина, почему «в-третьих» не стоит покупать дорогие саженцы: их тоже крадут. Что всего противнее, каждый в Кузякине знает – стоит попросить, и я дам отводок, даже сама черенок выращу. Не от великой любви к ближнему: в сущности, мне это нравится. Но просить – с какой стати? Только себя ронять. Гордость требует более мужественного образа действий: прийти и взять… Ага, и клубнику тоже повыдергали, не всю, но порядочно. Так-то вот.

Поднимаю глаза. Вишня в цвету. От сердца немножко отлегло: хороша. Ягод она почти не дает, но цветов… Понимаю японцев. Однако впадать в созерцание некогда, время не ждет. Надо копать. Четырнадцать соток, и это все мне: у Игоря перевод горит. Впереди недели беспросветной, потной, каторжной работы – с тех пор, как у нас домик, май не бывает иным. Подумать только, что когда-то он был моим любимым месяцем, порой блуждания по лесам, бубнения стихов и неистовой мечтательности… Так. Лопата заржавела. А грабли? Где грабли? Неужели тоже украдены?! Ну, это катастрофа… нет, вот они. Рассохлись малость, но сойдет.

…Почему-то вспомнилась объятая депрессией, но не утратившая остроумия московская приятельница. Кто-то, желая подбодрить, вздумал рассказать ей притчу про двух пресловутых лягушек, попавших в молоко: дескать, первая сразу утонула, а вторая барахталась и сбила масло.

– Ну да, – перебила она. – Знаю, знаю. Ты упускаешь важную деталь: вторая предварительно сбила масло.