Читать книгу Европа изобретает цыган. История увлечения и презрения - Клаус-Михаэл Богдаль - Страница 8

При общественном строе, когда происхождение является залогом господства и власти, генеалогия семей и родов авторизирует достигнутые позиции – или исключает их достижение. В Средние века это прежде всего касается династий, а в начале Нового времени во все возрастающей степени народов и наций. Не в последнюю очередь достойное генеалогическое древо влияет на положение внутри человеческого сообщества. Летописцы и полиисторики гуманистического склада, такие как Авентин, вскользь упоминающие попутно доказательства происхождения цыган, с несравненно большей энергией занимаются происхождением собственного народа[181]. Вплоть до появления больших энциклопедий XVIII в., таких как «Универсальный лексикон Цедлера» (1749), генеалогические спекуляции ученых по поводу цыган остаются излюбленной разминкой ума, при которой практически невозможно опростоволоситься, например, выдача их за потомков братоубийцы Каина, проклятие которого побудило их «к беспокойной бродячей жизни», как считал высокочтимый Никколо да Поджибонси. При оседлой жизни «их тела становятся червивыми и больными»[182]. Но в данном случае автора теории подвергли осмеянию. Так, Август Германн Франке (1663–1727) пишет в опубликованных в 1729 г. «Письменных правилах жизни»:

Когда некоторые причисляют цыган прямо-таки к потомкам Каина, которые подобно прародителю своему непостоянны и бродячи, и по всему миру им приходится толпой скитаться; то не ведают они, что говорят, ибо весь род Каинов сгинул во Всемирном потопе[183].

Тезис о том, что «все народы земного круга… объединяет моногенетически сложившееся общее происхождение из рода Ноя»[184], причисляется к базовому фонду знаний ученых-гуманистов, которые предлагают все новые и новые варианты толкования Ветхого Завета и античной историографии. Они начинают с родов, которые основали сыновья Ноя – Яфет в Европе, Сим в Азии и Хам или Кам – в Африке и которые затем разветвляются на народы, о существовании которых мы, по их представлениям, узнаем на заре Нового времени.

Цыгане не упоминаются ни в Ветхом Завете, ни у античных историографов, за исключением одного неясного упоминания у Геродота[185]. За Хамом согласно библейской генеалогии следует его сын Куш или Хус, «который, будучи признанным со времен Иосифа, является покровителем Эфиопии… Дети Куша – это пять “эфиопских” народов в Аравии и вокруг Красного моря»[186]. Как раз здесь-то и логично было бы искать «малых египтян». Эти данные объясняют также, почему «татарский» след этимологически дальше не просматривается[187]. К потомкам Хама причисляются, однако, не только африканские народы, но и уже упоминавшиеся жители края земли, о которых сообщали путешественники, как, например, Марко Поло (1245–1324) и Мандевиль[188]; существа-монстры, которые с научной точки зрения обсуждаются в тератологии. Они причисляются к «редкостям» знания, которые люди любят коллекционировать. Еще в «Космографии» Себастьяна Мюнстера содержатся описания группы цыган, которых якобы наблюдали под Гейдельбергом и которые сравнимы с жителями края земли[189].

Хам, который бесстыдно рассматривает оголившееся во сне тело отца и тем самым нарушает табу, служит «общим образцом объяснения нецивилизованности людей»[190]. Его последователями считаются цыгане, которые столь же бесстыдны, а нецивилизованность Хама в фигурах жителей края земли перерастает в гротескные образы. Народная генеалогия ищет положительные и отрицательные черты фамильного сходства, наследуемые добродетели или пороки, исторические миссии или отягчающие проклятья, чтобы определить современный «национальный характер»[191].

Хама характеризуют по его магическим способностям, по поводу Хуса – рассуждают о том, «не с помощью ли проклятья он почернел»[192]. И то, и другое опять-таки вступает в противоречие с представлениями о цыганах, так что некоторые ученые предполагают,

…что они ведут свое начало от Хуса, сына незадачливого Хама / и родом они из Египта / и проклятие своих предков / скитаниями по всему свету / искупить должны[193].

Об этом Якоб Томазиус (1622–1684), как сказано в его «Диссертации» (1652), знает относительно цыган лучше: «притом следует посетовать / что он делает Хуса, сына Хама, отцом не только эфиопов и мавров / но и египтян / которых он попросту… будто бы вывел от Мефраима, брата Хуса»[194]. Рассматриваются также и другие предки: исмаэлиты, потомки «египетской служанки»[195] Агари, или самаритяне при рабби Элиасе в XVI столетии.

Будь то Хам, Хус или Мефраим, жизнь этих «африканских» праотцов овеяна легендами, в которых делается попытка объяснить признаки рода наказанием или проклятием Божьим. Они находятся в отчетливой оппозиции к героическим предкам германских родов, таким как Туиско, Вандалус, Тойто или Баварус, о которых со знанием дела рассказывают в этимологической ретроспекции историографы-гуманисты, такие как Авентин, Генрих Бебель (1472–1518), Якоб Вимфелинг (1450–1528) или Конрад Цельтис (1459–1508)[196]. Подобное можно сказать о легендарных основателях других европейских стран, таких, как «Францио, Бритус, Дан, Нор, Чех, Хунор, Рус», или же «Италус» и «Гиспанус»[197]. Ветхозаветная «Книга царей» предоставляет достаточно материала, на основе которого можно выстроить акт основания и древнюю историю одновременно как территориальный захват и как обеспечение безопасности. Для Цельтиса «germani» – это «те, кого никогда не побеждали, поэтому никогда не изгоняли»[198]. Тот факт, что они были не «пришлые (advenae)», характеризует их как «превосходящих». Свое своеобразие «они уберегли от вредного влияния чужих племен и народов»[199]. По Генриху Бебелю, они – «почти единственные среди всех наций на земле, кто мог править без примеси пришлых и с древних времен обходился без какого-либо внешнего ига»[200]. Из-за этой прочной привязки к земле все «чужие племена… неизбежно должны были избегать нашей virtus[201]»[202]. Территориальное мышление, которое здесь шаг за шагом представляет себя как национальное или «народное», порождает генеалогические конструкты. Они способствуют созданию закрытого пространства и подчеркиванию различий между своим, которое теперь всегда превосходит чужое, – и этим чужим. Территориальной силе и достоинству – о национальной гордости говорить еще рано – противостоит позорище бездомных, слабость рассеянных по всему миру нецивилизованных потомков Хама.

Указания самих цыган на свое происхождение на фоне гуманистически х генеалогий очень скудны. В анонимном труде 1701 г. сообщается, что они «клятвенно заверяли / что первоначально были христианами /…что король мавров / который, по мнению папистов / звался Каспар /…якобы был их первым христианским королем»[203], что автор-протестант без особых рассуждений счел невероятным. Все вновь и вновь в качестве родины цыган называют Египет, который им пришлось покинуть, чтобы век странствовать. В одной из самых драматических версий утверждается, что «в Египте пойдет… кровавый дождь»[204], если они когда-нибудь станут оседлым народом[205]. Всякого рода генеалогические спекуляции были более чем на руку тем, кто на заре Нового времени проводил политику изоляции и изгнания. В историографических трудах и обзорах того времени за подробным изложением нередко следует тезис о том, что цыгане – это не народ, а особая разновидность пройдох и попрошаек. Томазиус в своем труде «Занимательный трактат о цыганах» (1702) проводит различие между цыганами по цвету кожи и делит их всех на исконных «темнокожих» и более поздних «светлокожих».

Что / хотя еще среди нынешних цыган / некоторые / которые остались / происходят от тех первых / только у них другая и светлая кожа / без сомнения / это состоящая из множества праздных людей / всевозможных наций, сбежавшихся вместе, толпа людей / […] которые отличаются очень сильно от тех самых старых[206].

Именно эта точка зрения укрепляется и в Англии: «Я не разделяю мнение, что они относятся к чисто восточной [sic!] египетской расе, в последнее время они сильно перемешались с нашими собственными национальными нарушителями закона и бродягами»[207]. В Испании после одного королевского эдикта при переписях населения начали учитывать и тех, кто

…хотя и не происходит от цыган, но перенял их язык, одежду и обычаи. К таким людям должны применяться все меры, профилактические мероприятия и штрафы, которые предусмотрены для цыган; различия не делается[208].

Агасферус Фритч (1629–1701), который, ссылаясь на Альберта Кранца и поддерживая «египетскую» традицию, характеризует этих людей «как / черных и безобразных / как будто сваренных солнцем / грубых в одежде и во всех своих поступках / чрезвычайно склонных к воровству и грабежу / включая и женщин этого народа»[209], присоединяется к тому мнению,

…что именно цыгане / а нынешние в особенности / суть не что иное / как воровское сообщество / и своего рода воистину тесно сгустившееся месиво со дна кастрюли всякого праздного и плутовского сбродишки / который собирается / из разнообразных народов, обитающих неподалеку[210].

Решительнее всех отметает данные о происхождении Ганс Фридрих фон Флеминг (1670–1733), называя их обманным маневром цыган:

Этот сброд сочиняет, будто бы их родина – Малый Египет, и происходят они от Хуса, который был сыном старого отца племен Хама, от которого ведут свое происхождение все египтяне и эфиопы… Но теперь более чем слишком хорошо известно, что эти цыгане суть не что иное, как сбежавшееся вместе злое отребье, что не имеет желания работать, а хочет сделать своей профессией безделье, воровство, распутство, обжорство, пьянство и карточную игру… Они красят себе лица зелеными скорлупками грецких орехов, чтобы выглядеть еще страшнее, а также чтобы внушить несведущим людям, будто они ведут свое происхождение из жарких полуденных стран[211].

Картина, описываемая Флемингом далее, соответствует представлению о погруженном в преступления обществе антиподов со своим тайным воровским языком и военизированными структурами, как это подается также и в «New Canting Dictionary». Эта картина ближе опыту угрожающей бедности и насилия, нежели ученый дискурс о наследственном грехе, который библейские праотцы взвалили на плечи своих несчастных потомков. В период после Реформации в Германии сознательный, как иногда считали, отказ цыган от христианской, богоугодной жизни был более существенным мотивом, позволявшим их притеснять, чем различия между народами, в создании которых неким скрытым образом и с какой-то неизвестной целью, по-видимому, принимал участие Господь. Но это ни в коем случае не означает, что придуманный этнический облик стал более позитивным.

То, что во времена старой империи решающими при организации преследования цыган со стороны властей были не генеалогические выводы об их происхождении, а несоблюдение христианских правил жизни, это результат, которого добились прусские власти, начав с безопасной исторической дистанции, когда в тридцатые годы XIX в. им пришлось решать проблему расселения цыганских семей. Прусский министр по делам культов, который исходит теперь из нового уровня знаний, в данном случае – из расовой теории, опирающейся на антропологию, и одновременно – из тезиса о более высоком уровне цивилизованности прусских цыган, докладывает министру внутренних дел:

Дело в том, что эти старые законы нигде не учитывают, хотя бы отдаленно, расовые отличия цыган от европейцев, чаще всего название «цыгане» используется в старых законах повсеместно только для обозначения определенного особенного образа жизни… Сегодня никак не время стряхивать пыль забвения, под слоем которой они были погребены целое столетие, с этих старых законов, которые со временем стали совершенно непригодными, ибо цыгане, которых имеют в виду эти законы, и цыгане во Фридрихслоре находятся на разных ступенях одичания…[212]

Когда вюртембергские власти через десять лет после споров вокруг создания принудительного поселения цыган во Фридрихслоре устанавливают идентичность сельского населения по этническим критериям, один из подвергшихся опросу, портной по имени Райнхард – такое имя часто встречается у синти, – решительно противится этому:

Но теперь, когда я впервые определен как цыган, на меня поэтому обращает внимание каждый, кто это читает. Полицейский служащий, как и жандарм, рассматривает меня недоверчивым взглядом и бормочет себе под нос: ах вот как, это цыган! И вот я являюсь перед публикой, которая и без того очень раздражительна, как истинный Ессе homo![213],[214]

Семья Райнхарда – из числа чужаков, которые остались здесь предположительно около трехсот лет назад. Из добрых побуждений он, завоевавший респектабельное место в социальной иерархии благодаря посещению школы и ремесленному образованию, хотел быть уверен, что тайна его происхождения надежно сохраняется. Его опыт показывает, что не забыто ничто из того, что хранит коллективная память: ни грубые легенды о происхождении, ни презрение и изоляция.