Читать книгу Победитель последних времен - Лев Котюков - Страница 10

…И всё-таки люди – не огурцы. И огурцы – слава Богу, не люди, ибо только двуногие способны без причины ненавидеть себе подобных.

Серьёзен враг без причины. И нет врага страшней, ненавидящего тебя просто так – не только за то, что ты есть, но и за то, что тебя нет – ни по ту, ни по эту сторону России.

Но Цейхановичу грех было жаловаться на беспричинность происков врагов, недругов, недоброжелателей, родичей, жены и прочих. Причин, слава Богу, хватало – и не предвиделось им переводу в обозримом и необозримом грядущем, как, впрочем, и в беспамятном и памятном прошлом.

В это погожее утро в своём загородном доме Цейханович был болен на полную голову и ещё часть головы после вчерашнего катания на цирковом верблюде, которое закончилось стараниями дорожной милиции весьма плачевно и для него, и для его дружков – Авербаха и полковника Лжедимитрича. И не спасли их от крупного денежного штрафа оправдания, что верблюд сам решил пробежаться по Ярославскому шоссе в качестве тренировки перед представлением, что на то он и верблюд, чтоб лезть на машины, что он и так их самих с ног до головы оплевал по невежеству – ну и т. п., не менее убедительное.

Жена Цейхановича с усталыми проклятьями внесла выкуп за своего муженька, с горечью выложила деньжата, отложенные на покупку огурцов для засолки, бросив в сердцах:

– Будешь, циркач, зимой верблюжью колючку жрать!

Столкнувшись по пробуждении с неприязненным взглядом жены, Цейханович обратился за помощью к своему отражению в зеркале и жалобно сказал как бы отражению:

– Что-то я сегодня плохо выгляжу…

– Сейчас ещё хуже будешь смотреться! – весело сказала жена и со всего маху огрела своего благоверного по морде мокрой кухонной тряпкой.

Да так ловко, что у Цейхановича кровь от неожиданности потекла из породистого носа, крепко распухшего после падения с вышеупомянутого верблюда.

И взревел Цейханович, как невиданный верблюд трёхгорбый. И пролитая кровь живая наполнила кровью ярости его душу. И померкло на миг над садами и грядками солнце дачно-огородное.

А жена Цейхановича, воспользовавшись внезапной тьмой, схватила кошелёк со стола и безобидной бабочкой выпорхнула из дома, ибо знала силу ярости своего страдальца. Коротка была эта ярость, но осмысленна, страшна и беспощадна.

Проревевшись без солнца, Цейханович сошел в сад и, зажимая вконец отяжелевший носище, окунул голову в бочку с дождевой водой. Попытался ещё раз взреветь в железном подводье, но исторг лишь мелкое бульканье и, хлебнув тусклой, чуть затхлой водицы, без особых усилий вытащил за волосы свою голову на волю. Аккуратно подержал её над бочкой, дабы всё до капли стекло обратно, дабы не транжирить без толку природную воду, хотя поливать в огороде давно было нечего, кроме комнатных цветов, которые Цейханович успешно удобрял окурками. Однако несколько шальных капель, шесть или семь, пропали впустую и раскатились по сухой траве. Но это не огорчило Цейхановича, ибо кровь из носа перестала сочиться, и, дабы не мозолить лишний раз своим отражением старинное дедовское зеркало, он вгляделся в свой освежённый лик, слегка колеблющийся на водной поверхности. Не узрел неузнаваемости и остался почти доволен собой. Но упала последняя, замешкавшаяся капля с носа, вздыбила водный круг – и вдруг почудилось Цейхановичу, что его голова отделилась от тела и, как отрубленная неведомыми врагами, закачалась посередь бочки. Он в ужасе схватился за виски, но, плотно удостоверившись, что на месте его забубённая, что никуда пока не подевалась, что ещё ого-го чего натворит, – успокоился и даже скорчил гримасу своему неверному отражению, которое, естественно, не осталось в долгу.

И в это самодостаточное мгновение снизошло на Цейхановича лукавое озарение. Как во времена стародавние на его легендарного деда, умыкнувшего с Ярославской железной дороги паровозный котёл для огородного полива. Да и вообще с озарениями у Цейхановича не было проблем: как правило, они возникали у пожинающих плоды его светозарных озарений.

«Муха – не птица! Курица – не человек! Будет ей театр ужаса!» – раздумчиво сказал сам себе Цейханович, улыбнулся светло, и всё вокруг легко озарилось.

Всемирное солнце, как бы подпитавшись его улыбкой, в полную высь поднялось над вершинами русских берёз. Ворона с довольством каркнула. Соседская собака радостно брехнула. И только отражение Цейхановича в тухлой бочке недовольно поморщилось, но, встретив взгляд хозяина, тотчас выдавило в серую воду подобие послушливой улыбки.

И не зря, ибо удумал Цейханович освежить свой быт, удумал устроить театр абсурда своей супруге, удумал пугануть её сим театром до печёнок, чтобы знала, как правильно пользоваться кухонными тряпками.

Недалече от бочки был вкопан в землю под вишнями лёгкий столик с фанерной крышкой, проломленной аккурат посередине. Сей пролом организовал своим твердокаменным кулачищем небезызвестный Авербах, заспоривший в цветущем саду с Цейхановичем о бессмертии души человеческой не только в мире ином, но и в мире этом и доказавший всю ошибочность надежд своего друга на существование личности только в каком-нибудь одном измерении. Впрочем, это кулачное доказательство не составило особого труда для Авербаха, ибо фанера стола давно расслоилась и прогнила от снегов, дождей и иных пролитых жидкостей. Кажется, в тот вечер пили они под вишнями чай с бельевыми прищепками. А может быть, и не чай. Но прищепки точно макали в варенье, поскольку жена Цейхановича, захлопнув за собой дверь на кухню, злостно без видимых причин отказала им не только в ложках, но и в вилках.

Рукотворная дыра быстро освоилась в крышке стола, обжилась, стала расти-прирастать, достигла сначала размеров детской головы, а потом и взрослой, сокровенно возмечтала соединиться с окружающим пространством – и день ото дня незаметно, но неудержимо стала продвигаться во все стороны к заветной цели. С возникновением кулачной дыры Цейханович стал величать стол круглым, хотя он был вчистую прямоугольным, и на укоры жены, что пора-де с обнаглевшей дырой покончить, лишь отмахивался с досадой и снисходительностью, – сама по себе дыра кончится, когда пора приспеет, а тогда посмотрим.

И вот что удивительно: ни стаканы, ни бутылки, ни прочее сопутствующее садовым пиршествам Цейхановича и его друзей не проваливались в эту самодеятельную столовую бездну. Дыра на время застолий как бы обретала поверхность, а когда кто-то оказывался под столом – не оставляла перегрузившегося человека без присмотра, оберегая от случайных пинков и плевков.

Для создания сценических подмостков Цейхановичу практически ничего не пришлось делать. Он лишь чуток обломал фанерное драньё по всей окружности, дабы не занозиться ненароком, залез под стол, просунул просыхающую голову в дыру, словно из иного измерения обозрел свои садово-огородные владения и ухмыльнулся, как первый парень на деревне.

Весело напевая: «Голова ты моя удалая, до чего ж ты меня довела…» – принес из дома разорванный круг из тонкой жести, который лихо используется умелыми домохозяйками для формовки различных пирогов. К сожалению, я не знаю, как называется сие кулинарное приспособление. Спрашивал у Цейхановича, но он промычал что-то неопределённое и посоветовал обратиться к Авербаху, который наверняка тоже не знает, но знает, кто может узнать… Однако Авербах пока так и не вышел на того, кто может узнать, а посему моё кулинарное невежество по-прежнему при мне. И пусть читатели меня великодушно простят, ибо я никогда никому не пёк пирогов. И не жалею об этом. А те, кто сожалеют, что занимались пирогопечением, и без меня знают, что как называется и, может быть, ещё много такого, о чём я, слава Богу, не узнаю никогда. И забудем про пироги, которые мы не ели, ибо не о том наша речь, а об операции «Иоанн Креститель». Так мысленно обозначил Цейханович свою жуткую шутку.

Формовочным кругом для пирогов Цейханович огородил дыру в столе, словно короной. И дыра враз почувствовала себя Царь-дырой, вернее, Дырь-царевной. Посветлела её душа сквозная. Тем более, что совсем недавно кто-то из нашей компании, но не я, многогрешный, скорее всего полковник Лжедимитрич, по пьянке принял благородную дыру в столе за известное место – и поступил с ней совсем некрасиво. А потом, плюхнувшись за стол, сам, скотина, и вляпался в собственную некрасивость. Цейханович как бы искупил перед дырой хамство человеческое, увенчав её короной. И дыра приосанилась от столь уважительного хозяйского отношения, округлилась чуток сама собой, помолодела дня на три. Но маленько поскучнела, когда Цейханович облил её края густым сиропом от вишнёвого варенья.

Солнце переливисто заиграло в тёмно-кровавом сиропном разливе, колко вспыхнуло в «окровавленной» жести, а Цейханович удовлетворённо промурлыкал:

Впрочем, мухи и иные неопознанные летучие насекомые тотчас закружились над столом. Рачительный Цейханович даже прибил нескольких и для устрашения бросил их трупы в разлитый сироп. Занавесил стол трехцветным флагом, который когда-то приволок с «боевых баррикад 91-го года» – и сцена театра абсурда была готова для премьеры.

Но не таков был человек Цейханович, чтобы обойтись без генеральной репетиции. Он бережно принёс из дома дедовское зеркало, в своё время украшавшее зал ожидания Ярославского вокзала, в которое, по семейному преданию, смотрелась Анна Каренина перед тем, как броситься под паровоз. Поставил его супротив стола, вторично залез под стол, высунул голову из дыры и остался весьма доволен увиденным, ибо на миг Цейхановичу самому стало очень-очень страшно.

«Почище Иоанна Крестителя получилось… Что там какая-то Саломея с отрубленной башкой на подносе… Эта штучка будет посильней фаллоса Гёте…» – уважительно подумалось ему.

Цейханович даже глаза закрыл и голову набок завалил в клейкий сироп от усердия. Но, к сожалению, он ещё не научился, в отличие от меня, прозревать своё отражение вслепую. И, наверно, ещё не скоро научится, если не перестанет слушать Авербаха с его россказнями о вреде городской жизни и о вредности моей роли в деяниях Цейхановича.

Но разве в этом моя вина?!.

Иной роли, кроме собственной, в театре жизни у человека нет!

Но редкий человек талантливо играет себя – большей частью неприглядно и бездарно. Лицедействует, то с недобором, то с перебором.

И ухает стоном бытие и небытие и по ту, и по эту сторону России:

Не верю!

Не верю!!

Не верю!!!

Но все, несмотря ни на что, верят в свою игру.

Верят себе и кому угодно безоглядно и тупо, а не только мне и Цейхановичу. Впрочем, и не жаль, что верят. Ещё неизвестно, на чём мир держится, ибо вера в собственную бездарность и ничтожество энергетически во сто крат мощней извечной неуверенности гениев и титанов.

Но Цейханович всё же играл свою роль не без таланта, он всегда оставался Цейхановичем – и в спящем, и в мертвецком виде.

Роилась мелкая живность над садовым столиком, ворона деловито каркала на самой высокой берёзе; вишни, оборванные и желтеющие, вяло вспоминали свои красные плодоносные денёчки, как ревматические старухи – свои молодые, наманикюренные пальчики. А Цейханович, мечтательно побродив по участку, ещё раз для убедительности слазил под стол, подлил «по вкусу» сиропа в «кровавую» лужу, прибил ещё с пяток мух и стал маленько томиться.

И тут!.. «Тут вам не здесь!» – как говаривал один крупный государственный деятель. Нет, не тут и не здесь, а в этот миг послышался вкрадчивый скрип калитки. Цейханович с нечеловеческим проворством нырнул под стол и угнездил голову в дыре. Не чувствуя стекающего за шиворот варенья, самозабвенно закрыл глаза и всем сердцем прозрел беглянку-жену.

И дикий, истошный взвизг, но не родной, выстраданный, а чужой, непереносимый, огласил владенья Цейхановича. Он открыл глаза и вместо испуганной жены узрел поперёк тропинки хрипящую многопудовую тушу соседки-вредительницы.

Сия вдовая вредительница, как, впрочем, и остальные соседи мужского, женского и детского пола, была заклятой вражиной Цейхановича и его дружков. Она обострённо страдала бессмысленным русским любопытством к жизни иной и чужой. Даже растекающийся мылом телевизор не отвлекал её от неустанного подглядыванья и подслушиванья.

«Идуть!..» – говорила злобно она сама себе, завидев на углу Цейхановича со товарищи.

«Сидять!..» – мрачно сообщала своей старой кошке.

«Пьють!..» – ненавистно бурчала она заборной крапиве.

И ничто не отваживало её от сего занятия, даже пустая бутылка, ловко запущенная Авербахом прямо ей в голову. Впрочем, русскому человеку получить бутылкой по голове – одно удовольствие, и совершенно напрасно Авербах и ему подобные так неразумно разбрасываются пустой посудой. Но с женой Цейхановича соседка как бы дружила и без всякого повода заявлялась в дом, особенно после скандалов в местном магазине, где её по знакомству постоянно обвешивали и обсчитывали. И на сей раз она осталась верна себе, ибо сетка с торчащими тухлыми рыбьими хвостами была при ней и дёргалась, зажатая холодеющей, но цепкой рукой хозяйки, в унисон её судорогам и хрипу. И хвосты рыбьи, несмотря на свою тухлость, как живые, торкались в умирающее человеческое тело.

Цейханович не зря был врачом. Он спокойно вылез из-под стола, перевернул не без усилий соседку и чётко понял: инфаркт, обширнейший – и без надежды. В это мгновение полупокойница открыла глаза и прохрипела изумлённо, почти из инобытия:

– Ггго-ло-ва-то жжи-вая…

– Живая, живая! – с достоинством успокоил её Цейханович.

Но эти последние земные слова уже не были услышаны соседкой – и душа её стремительно взмыла навстречу вороньему карканью к лёгким вершинам берёз – и далее.

Нет нужды описывать последующую суету на подворье Цейхановича. Ужасно вдруг стало шумно. Откуда-то стремглав объявилась беглая жена и перед приходом участкового прикрыла покойницу вместе с рыбьими хвостами от мух трёхцветным флагом, даже не удосужившись поинтересоваться у муженька – за каким рожном он его вытащил.

Участковый, пожилой, грузный капитан в полковничьей фуражке, дежурно потоптался по саду, отметил на столе разлитое варенье и спросил, вернее, не спросил, а как бы посожалел, посмотрев на жену Цейхановича:

– Вареньем закусываете?

– И вареньем, – грустно выдохнул Цейханович.

– Самому иной раз приходится… Сочувствую… – тихо пробурчал участковый.

В эту ночь Цейхановичу снились огромные звёзды и почему-то кобыльи головы с нечищеными зубами.

И голос во сне слышался. И вещал этот голос гулкий нечто почти бессмысленное, но зловещее:

Горох и барабан!!!

Баран и лох!!!

Порох и банан!!!

Завидовал во сне Цейханович сам себе и не ведал во сне, как и наяву, что в грехе не Бог отдаляется от человека, а человек от Бога.

Но кто о чём ведает в мире подлунном?! Но кто-то очень уверенно помимо Бога ведёт нас и в бездны, и на небо.

Сколько людей казались мне случайными на моём пути, но вдруг оказывалось, что они были предназначенными. И, исполнив неведомое для себя и меня предназначение, покидали свою и мою жизнь тихо, незаметно и как бы случайно. И Цейханович предназначен!..

Однако он не собирается в обозримом и необозримом времени покидать себя, меня и всех прочих. А одинокая вдова-соседка не в счёт. Нечего без спросу по чужим дворам шастать. Но и она не останется без любви Божьей.

В последнем предназначении либо Бог станет подобен человеку – и бытие окончится, либо человек станет истинным Божьим подобием – и полнота бытия навсегда сокрушит ничто, которое не существует. Но которое есть, потому что его нет, ибо надо же во что-то обращаться энергии несуществования. Но это так, к слову, дабы смирить в самом себе и в других первородный страх неведения.

И очень хорошо, что Цейхановичу снятся безымянные звёзды и кобыльи головы, а не рожи типа зоологического антисемита Краскина.

А мне почти ничего не снится. Лишь иногда привидится отрубленная голова Цейхановича. Но и во сне я помню, что отрубить голову Цейхановичу абсолютно невозможно. И просыпаюсь я, и вспоминаю жизнь свою, как чью-то чужую, но живу, будто не знаю тоски смерти и вечного забвения.

Цейханович ещё не раз устраивал в своём саду театр абсурда под вишнями.

Как-то по забывчивости надумал пугануть меня и Авербаха. Но Авербах, не моргнув глазом, запустил в него порожнюю пивную банку и точнёхонько угодил в лоб, не зря в спецназе служил. И гаркнул, аж берёзы вздрогнули:

– Тебе страшно! А нас пужаешь!

С тех пор Цейханович немного охладел к своим голово-рубным представлениям.

А дыра в столе всё растёт, но почему-то никак не сольётся с окружающим пространством. Похоже, не желает вечное ничто принимать её в свои пустые объятия. Да и проспиртовалась дыра преизрядно. А кому она такая нужна, кроме Цейхановича? Но, может, всё-таки нужна? Может, ещё впереди её полное предназначение по ту и по эту сторону России. А соседка забытая не в счёт. Никто её не приглашал под вишни в театр абсурда.

А тут ещё полковник Лжедимитрич учудил: распустил слух, что ему электричка ноги отрезала. Мы, конечно, не поверили, но, поскольку его телефон не отвечал, решили проведать – а вдруг!..

Стучимся. Дверь с тихим скрипом открывается, а Лжедимитрич перед нами на коленях стоит, как бы обрезанный. Я аж вздрогнул. Но Авербах треснул его кулачищем по седой стриженой башке – у него враз ноги выросли: побежал как миленький за водкой.

Нет, что ни говорите, но люди – не огурцы. Те ещё фрукты – и по ту, и по эту сторону России.

Но почему, почему мы всё чаще видим звёзды во сне, когда наяву они ещё вполне зримы?..