Читать книгу Победитель последних времен - Лев Котюков - Страница 7

Мой друг Цейханович, как истинный Цейханович, несмотря на своё родовое беспутство, побаивался жены, и даже был ей верен. Но подсознательно он очень тяготился своей нравственной твердокаменностью – и втайне жалел себя до пьяных русских слёз. И, может быть, правильно делал, ибо в сей жизни по-настоящему пожалеть приличного человека абсолютно некому, кроме Господа. Но Господня жалость была неведома Цейхановичу. И не только ему, но многим и многим… И ежели б однажды они вдруг прозрели жалость Господню, то, наверное, стали бы пусть чуть-чуть, но честнее. Но с прозрениями нынче, да и давным-давно, большая напряжёнка. Обман, враньё и криводушие от края до края – и слова правды задыхаются в мыльной пене лжи.

Цейханович был верным сыном своего времени – и приловчился врать ещё до того, как научился говорить.

И врал Цейханович налево и направо о своих победах на любовных фронтах, врал по поводу и без повода, в пьяном и трезвом виде, молол друзьям и недругам, встречным и поперечным, а также и продольно-поперечным, чёрт знает что о тайных гаремах и постельных подвигах – и не знал устали и укорота его язык в производстве буйных эротических фантазий.

Он в три минуты покорял в тамбуре электрички известную актрису и телеведущую.

Самой короткой летней ночью устраивал блицкриг трём сёстрам-медсёстрам, когда залечивал в больнице геморрой.

За полчаса полёта умудрялся обслужить в воздушном туалете почти четырёх стюардесс.

Да стоит ли тиражировать эти секс-бредни для массового читателя?! К сожалению, как оказалось, – только это и можно нынче тиражировать. Ну да ладно, не о том моя нескладная речь, а о друге Цейхановиче.

О, Цейханович, Цейханович!

Даже его многотерпимый собутыльник Авербах, не говоря уж о матёрых нетерпивцах Фельдмане и Дорфмане, с раздражением бурчал: «…Что ты мне своими шалавами мозги компостируешь? И когда только эти бабы у тебя с ума спадут? Рассказал бы лучше что-нибудь об общечеловеческих ценностях, чтобы призадуматься…»

Или ещё что-то в этом роде.

Однако с некоторых пор не только Авербаха, Фельдмана и Дорфмана, но и меня, многогрешного, все эти сладострастные россказни стали раздражать. Почему? А чёрт его знает, почему! И дабы невзначай не возненавидеть своего брехливого друга, я решил малость приструнить его, проверить, как говорится, на вшивость, обратить в реальность его сексуальные грёзы – и проследить, что произойдёт от лобового столкновения сладкой мечты и горькой жизни.

Как-то на майские праздники пришла ко мне в гости одна милая дама из налоговой полиции по кличке Интеллигентка, в прошлом заведующая пивным ларьком. Мы скромно отметили праздник, посудачили о разных интеллигентных вещах – и скучновато стало нам, то ли от разговоров культурных, то ли от избытка праздничного времени, то ли от самих себя, в конце концов. И я вдруг вспомнил своего друга.

– Слушай, сделай одолжение, позвони Цейхановичу! Поздравь его с праздником и… признайся ему в любви!.. – ошарашил я неожиданной просьбой гостью.

– Да на хрена мне сдался этот придурок, чтоб я ещё в любви признавалась! Я-то и тебя в упор не вижу, потому что ты – сволочь по женской части! А уж ему-то!.. – с места в карьер озлилась моя подруга.

– Да ради хохмы! Чтоб у него совсем крыша поехала… Ну прошу! Я хоть и сволочь, но признаюсь тебе потом кое в чём…

– В сокрытии доходов…

– Не только… – многообещающе ухмыльнулся я.

– Ну ладно уж, с вами, мужиками, не соскучишься… – кое-как согласилась Интеллигентка, видимо, всерьёз понадеявшись на мою мужскую признательность.

Я набрал номер телефона Цейхановича.

Моя подруга очень мило поздравила великого брехуна со светлым маем, посетовала на одиночество – и капризно вопросила под конец:

– Когда же вы пригласите меня с подругами на дачу? А можно и без подруг… Ха-ха-ха!!!

– Да вот, да надо как-то… Как растеплится, как подсохнет… Вот после ремонта… – растерянно забормотал Цейханович, а я, усиленно внимая его лепету, воочию представил витающие, блудливые глазки своего дружка-забулдыги и полчища тараканов воображения, осатанело суетящихся в его вконец перегревшихся мозгах.

– Ну, ждите с проверкой, когда после ремонта у вас краска под носом подсохнет! – величественно посулила напослед дама из налоговой полиции.

Вздохнула, посмотрела на меня почему-то почти с разочарованием и грустно заключила:

– Ну и слабаки пошли мужики! Я ему напрямик: готовь дачу! А он: растеплится-рассоплится… Тьфу вас! Чтоб вы все сами начисто усохли! Иуды!

– Но-но, милочка! Прошу без антисемитизма! – жёстко урезонил я гостью и отчего-то вдруг вспомнил Достоевского и его знаменитую «Легенду о великом инквизиторе».

«Почему в сей «Легенде» Христос, уходя навсегда, целует перед вечным прощанием великого инквизитора? Кому Он даёт знак? Ведь поцелуй Иуды в саду Гефсиманском был знаком для врагов Христа.

Ай да Фёдор Михайлович! Что он хотел этим сказать? И спросить не у кого, даже у Цейхановича. А Фёдор Михайлович, эх, как далече, хотя как бы и рядом…»

Такие вот вздорные мысли иногда возникают после свиданий с интеллигентными дамами. И с неинтеллигентными тоже. Но, слава Богу, не часто, несмотря на весьма интенсивный график встреч.

Минут через двадцать после ухода гостьи зазвонил телефон, и Цейханович запыхивающимся голосом, будто только что с велосипеда упал (видать, уже успел обзвонить кое-кого), затараторил:

– Ты эту из налоговой помнишь?.. Ну, Интеллигентку, которая пивом заправляла. У которой ты всё в долг заправлялся… Ну вот! Только что звонила: в любви объяснялась!.. На дачу ко мне набивается! Чего ей от меня надо, это ж ты её должник?!

– И это ты, покоритель бабских сердец, спрашиваешь, чего ей от тебя надо!.. – пафосно возмутился я, с усмешкой представил тараканье столпотворение в головушке Цейхановича и сухо отрубил: – Шёл бы ты куда подальше со своими бабами! Мне бы твои заботы! Ты – вечный идиот, Цейханович!

Но мой друг и не подумал обидеться, ибо давным-давно отучился на меня обижаться, – и совсем заполошенно прослюнявил:

– Да она ж на дачу ко мне набивается! С подругами – и без!.. А жена ведь с дачи не вылезает, помешалась на разных рассадах.

– С подругами?! К тебе! На дачу!.. – деланно оживился я. – Отлично! Назначай ей на следующую субботу! И не бреши, что жена на даче. Она сама мне жаловалась, что теперь на их фирме хозяева-черносотенцы заставляют по субботам вкалывать. Вот я и подвалю, выручу тебя, горемычного. Эх ты, зюзя!.. А ещё брехал, трёх медсестёр за раз, двух стюардесс за полраза…

– Но не у себя ж на даче… – попытался избрехнуться Цейханович.

– Жди и готовься. И не кидайся без меня на всех сразу!

В трубке раздался отчаянно потусторонний хлюп, переходящий в умоляющий, почти предсмертный вскрик, но я безжалостно оборвал разговор и представил себя в сей момент на месте женобоязного Цейхановича.

Кто там думает, что это легко – представлять себя Цейхановичем?!

А ну, попробуйте, мало не покажется! Мне вот иногда это удаётся, но потом я долго не могу представить самого себя. И вздрагиваю, когда меня окликают по имени. Будто вовсе не меня окликают, а кого-то невыносимо жуткого по фамилии Фельдман.

Каждый сотворён Господом для самого себя – и лезть в чужую шкуру, ставить себя на чужое место есть противобожие.

Истинная действительность – в человеке, а все остальное – ложь.

Цейханович попытался мне перезвонить, но я не стал поднимать трубку.

И призадумался Цейханович. Может быть, впервые в жизни, задумавшись, позабыл свою фамилию. Позабыл на миг своё многострадальное отчество заодно с тусклым именем – и почти обезумел в безличном беспамятстве, ибо вместо приличных мыслей о ценностях общечеловеческих заполнилось неудержимо сознание и воображение, и всё, что за, под и сверх оных, чем-то совершенно неприличным, грудастым, жопастым и голоногим.

Как после затяжного приступа дизентерии, с великим трудом очухался Цейханович, с грехом пополам припомнил свои фамилию, отчество, имя – и крепко понял, что всё в этом мире более чем материально.

Что воображается, то и существует!.. И не умирает никогда!

И, может быть, плоды воображения нашего во сто крат материальней и живучей нас самих. И фантазии эротические в первую очередь.

И страшно стало Цейхановичу. Очень, очень страшно. Как в последний день первого месяца високосного года в последнем вагоне пустой последней электрички между Пушкином и Софрино. Страшно, тоскливо и безнадёжно. И если б Луна сияла над головой Цейхановича, то о! как бы он завыл на неё, с каким самозабвением! Но далеко ещё было до Луны, до простора серебряного над пустынной рекой, – и отправился бедняга Цейханович в магазин за вермутом и яйцами, дабы поскорей избыть пустое время до прихода строгой жены.

В следующую субботу я в обществе трёх милых незамужних, а вернее, разведённых спутниц отправился на дачу своего друга. К сожалению, дама из налоговой полиции отказалась составить нам компанию, видать, совсем во мне разочаровалась. Ну что ж, как в старой песне «Мы встретились, как три рубля на водку, и разошлись, как водка на троих». Адью – и без закуски!..

По дороге я поведал своим хмельным, молодящимся приятельницам о всепобедоносной брехливости Цейхановича и вызвал ого-го какое оживление в напористом женском строю.

– С такой фамилией и не изменять жене?! Ну это же просто нонсенс! – возмутилась лидер нашей когорты, бывшая мелкая кинозвезда, а ныне пресс-секретарь известного московского мясокомбината. – Я его без ширинки оставлю, дохляка!

– Ну и оставь! – великодушно разрешил я.

Да, совсем запамятовал! Была на даче Цейхановича одна достопримечательность. Паровозный котёл, завезённый его легендарным прадедом ещё во времена строительства Ярославской железной дороги и используемый для полива. Но с приходом в дачные места цивилизации-канализации острая надобность в нём отпала и здравствующий Цейханович-младший приспособил заслуженный агрегат для складирования всевозможного огородного хлама и для себя самого, дабы отсыпаться в пьяном виде за чугунными стенами, в надёжной недосягаемости от вредоносных ручонок супруги. Сей паровозный реликт дыбился моховой ржавью в матёрых лопухах и крапиве – и только рой навозных мух да хриплое, перегарное облако храпа свидетельствовали иной раз о наличии внутри котла бесчувственного хозяина.

Мои бабёнки совсем развеселились, когда на подходе к даче я рассказал им ещё и о паровозном котле.

Но не лыком был шит Цейханович! Ох, не лыком!..

Заслышав наши голоса, скорёхонько протрусил вглубь сада и спрятался в своём заслуженном схроне. Дескать, поорут, поорут, да и отправятся восвояси.

Но и я, Лев Котюков, не лыком шит, хотя кое-кто думает обратное. Ну и на здоровье, пусть дальше думают. Я-то знал, где скрывает от погромов свою задницу Цейханович. Но Цейханович почему-то не догадывался, что я знаю… И грянул час заветный, настал момент истины, закатилось ясное солнце Цейхановича.

– А ну, девочки, за мной! – громово скомандовал я и напролом, топча зацветающую клубнику, сбивая жалкие костыли вечнозелёных помидоров, через крапиву и лопушьё вывел своих амазонок к бункеру лжепокорителя женских сердец. Грохнул палкой по чугунному чреву, но не подал признаков жизни Цейханович. Замер, затаился, не дыша, как шкодливая дворовая скотина после кражи тухлой рыбы.

– А ну, девочки, на штурм! – подбодрил я свою развесёлую рать и под визг и гогот позакидал своих хмельных амазонок в адов котёл – и бессильно перо моё верное, дабы отобразить невообразимое.

И пал Цейханович, как град Вавилон великий.

Сотряслись человеческой дрожью стены чугунные – и гудок могучего широкогрудого паровоза почудился мне в глуши садовой. Сокрушилась зелёная тишина и сгинула, знаменуя победу греховной страсти над пространством и нравственностью. О рай, где твои кущи?!

И высверкнула из чистых майских небес звезда неведомая. Обратилась звезда в НЛО, зависла над котлом-костром прелюбодейства. Но не зрел сего явления бедный Цейханович, задыхаясь в напористой груде потных женских тел под маньячный выкрик «Без ширинки его, без ширинки!». И впервые в жизни взмолил Цейханович Господа о жалости и милости. И сжалился Господь над Цейхановичем.

Как-то очень вовремя усмотрел я на чахлых огуречных грядках водопроводный шланг, крутанул вентиль и обдал мощной струёй обитателей адского котла, дабы не переусердствовали в страстях. И они почти не переусердствовали.

С того случая Цейханович не только вдвойне стал побаиваться строгой жены, но и стал ей изменять при каждом удобном случае. Но о своих победах и изменах предпочитал помалкивать. Лишь иногда с большого перепоя, в родной компании, вспыхивало вдруг в его чернильных глазёнках нечто такое, отчего вся пьянь замолкала, а верный подельник Цейхановича – громила Авербах, не выносящий недомолвок, спрашивал:

– Ты вроде чего-то нам про баб рассказать собирался?

– Да с чего ты взял?! Чего о них рассказывать?! – неожиданно трезво ответствовал Цейханович и замолкал с тяжелым вздохом.

Странен сей мир. Действителен он или воображаем? Неведомо. Но ведомо: этот мир вовсе не таков, каким мы пытаемся его представить ради удобства своего временного существования.

Странен сей мир, как старый котёл паровозный в глуши цветущего майского сада, – и нет объяснения миру сему ни по эту, ни по ту сторону России.