Читать книгу Шутка - Роман Шмыков - Страница 17

Приезжали местные репортёры. Доктор пускал их пару раз, и по одному. Я рассказал молодому парню со странной причёской, похожей на волну, по которым катаются сёрферы, что иду на поправку, а на счёт того, что я помнил из своих «снов», я немного солгал: «Я не видел ничего. Казалось, что сижу в пустой комнате с выключенным светом и слышу какие-то голоса. Это всё». Парень записывал всё в свой маленький блокнот. Я приподнял голову и увидел откровеннейшие каракули. Ну, он писал для себя. Надеюсь, он потом смог разобрать, что сам для себя пометил.

Заходила девушка с личным оператором. Она подносила сначала микрофон к моему лицу, но оператор сказал, что можно обойтись и этим – и дал маленькую закрепку, которую девушка зацепила у меня на вороте больничного халата. Мне было немного неуютно на камеру, казалось, что я подставляю под объектив голую задницу, но я сам дал согласие. Я подумал, что кого-то моя удача вдохновит. Не знаю, тогда мне казалось, что я поступил правильно. По крайней мере, никому хуже от этого не станет.

Мне приходили открытки и письма с поздравлениями от незнакомых мне людей. От мужчин и женщин, от девушек и парней, даже парочка от детей, написанные с ошибками и неловкими движениями, зато именно такие цепляли за самые тонкие струны души. Пару раз в конвертах я находил деньги, но брать их не стал. Я просил доктора, чтобы он как-нибудь вернул их обратно отправителю, но тот сказал, и сказал честно, что отправлять обратно не станет, но и себе в карман не положит, а отдаст в благотворительный фонд этой больницы. Я посчитал это верным поступком. Хотя, думаю, всё-таки было лучше их вернуть.

Шли недели и месяцы. Я думал, что скоро мне подарят торт в честь того, что я уже как год бодрствую в стенах этой больницы, но нет – на одиннадцати с половиной месяцах меня выписали. Свечку задуть так и не удалось.

Это были сложные месяцы. Физиотерапия давалась очень тяжело. Порой мне казалось, что даже у Виталия Александровича скоро нервы сдадут, и он запустит в меня чем-нибудь, лишь бы не слышать больше мои писки и стоны при выполнении, казалось бы, простейших упражнений, таких как банальное сгибание ноги в колене. Но я пыхтел, как паровоз, и через раз пускал единственную, но огромную слезу, которая выдавливалась очень долго и потом горделиво, даже манерно, спускалась по моей щеке и капала вниз, оставляя огромную лужу.

Курсы массажа. Я проклял всё, когда мне местный массажист мял спину. Я уверен, он пересчитывал каждую косточку в моём организме. У меня мелькала в голову мысль, что он точно садист, и ловит определённое удовольствие от того, что под его мощными ладонями и пальцами я податлив, как тесто, и не могу сдать сдачи за причинённую боль. Но расстались мы с ним на хорошей ноте. Я пожал ему руку, и он с улыбкой сказал, что очень рад был помочь.

«Рад был смять тебя, как кусок бумаги».

Мама и папа забрали меня домой. Как и обещали. К машине на парковке больницы я смог уже дойти сам. Неуверенной походкой, но без трости, что не могло не радовать меня. Я всегда представлял людей, вышедших из комы, как хромых с постоянно стукающей об землю клюкой.

Пап вёл машину молча и так аккуратно, словно вёз неприкрытые ничем банки с вареньем, боясь их разбить, подпрыгнув на незамеченной им маленькой кочке или выбоине. Я сидел спереди, чувствуя спиной, что мама с заднего сидения любуется мной и моим присутствием среди них. Хотя я знаю наверняка, что она там неслышно плакала, она, как и папа, считала, что слёзы не для публики, даже если ты хрупкая женщина.

Я облокотил голову виском на стекло и любовался городом. Больница была недалеко за его чертой, и сначала мы выезжали из густого леса по тонкой ровной дороге, а потом вырулили на толстое шоссе, ведущее в каменные трущобы. Я всё видел будто впервые. Мне казалось, что город приблизился к небу ещё на добрые пару сотен метров. Дома все такие высокие, что их верхушки прячутся в лучах солнца. По дорогам взметают в воздух опавшие осенние листья, поднимаясь по воздуху всё выше и выше.

– Вчера был снег. – Нарушил тишину папа.

– Сегодня утром даже был небольшой гололёд. Я чуть не поскользнулась у дома. – Добавила мама с заднего сиденья. – Пришлось зайти обратно домой и переодеться. Хотелось быть красивой, эх, а приехала в кроссовках.

– Ничего, мам, я был бы рад тебе, будь ты хоть в лаптях. – Ответил я, повернув голову назад, а затем вернув её обратно к окну.

Папа тихонько усмехнулся. Потом мы снова ехали молча минут десять. А до дома оставалось ещё несколько километров. Мой мозг помнил этот город почти наизусть, и дорога домой казалось такой знакомой, но воспоминания, которые я хотел восполнить больше всего, так и не всплыли в голове. Как я очутился в небытие? Ответа не было.

– Лена с Настей хотели тоже присоединиться. – Папа оправдывал её, словно она ограбила банк, а не смогла всего лишь явиться встретить своего трухлявого мужа. – Но на работе у неё там какой-то завал. Она обещалась сегодня приехать к нам, ближе к вечеру.

– А Настя? – выстрелом выпало из моих лёгких. – Она где сейчас?

– Она сейчас с Максимом и Людой. Пусть посидит с другим набором бабушек и дедушек, не всё же ей возиться с нами. Они, кстати, сейчас у нас дома. Приехали буквально позавчера. Немного заранее до твоей выписки, но мы были не против – мы их приглашали вообще чуть ли не месяц назад.

– Да, верно. – Завершил папа, заезжая уже в наш двор.

Здесь я провёл детство. Здесь я качался на качелях, что до сих пор стоят посреди двора, заключённого в кольцо девятиэтажных домов. Их перекрашивали уже в который раз, но они всё стояли здесь и теперь на них качалось другое поколение. Лет двадцать назад мне казалось, что этот огромный двор, с его высокими тополями, очерчивающими игровую площадку, и есть настоящий город, а за его пределами ничего нет. Иначе родители не стали бы мне запрещать выходить за пределы нашего двора. Там много злых и одиноких людей, и ещё больше бездомных животных. Только продуктовые магазины, из которых папа, будто побывав в походе, как доблестный рыцарь, приносил еду, которую вечером мы все втроём делили за общим столом. Это был мой мир, мой личный маленький мир, в котором меня ничего не заботило, кроме как вернуться до восьми часов домой, иначе мама накажет и запретит смотреть мультики до девяти вечера.

Папа оставил машину прямо у подъезда.

– Сегодня повезло. Обычно тут и велосипед поставить негде. – Сказал он, отстёгивая ремень безопасности. Мама сзади тоже отстёгивалась и брала свою сумку.

Я вышел сам, пусть было и немного тяжело самолично открывать двери ещё не полностью восстановившимися руками. Над головой были уже практически голые тополя, а с белого неба падали редкие снежинки, тая ещё на подходе к коже. Я вдохнул воздух, которым дышал когда-то давно, и странное, всеобъемлющее успокоение наполнило моё тело.

Мама взяла меня под руку, и мы пошли с ней почти в обнимку, а папа двигался спереди, открывая дверь подъезда, а затем уже и в квартиру.

Дома меня встретили Максим и Люда. С ними мы не виделись почти год до моей комы. Максим вышел с Настей на руках. Она была в белой юбочке и синим бантиком в волосах. Ей потребовалось полминуты, чтобы признать во мне того, кто быть частью мира, проявившегося в первые минуты её жизни. Она потянула ко мне свои пухленькие ручки и заплакала. Я взял её, боясь не удержать, но как только она оказалась у меня на груди, обнимая вокруг шеи, никто не смог бы у меня её забрать, даже если бы потребовалось приложить немалые силы. Я обнял её как в первый раз, когда только увидел, крепко, но нежно. Это моя дочка. Моя родная кровинка.

Она меня узнала. Даже спустя столько лет, когда она не видела своего отца и физически не могла запомнить. Эта связь не рушится временем. Только не для нас.

Вечер мы провели на кухне, вшестером обсуждая вообще всё, что произошло за эти годы. Настя сидела у меня на коленях и вообще ни разу не попыталась спуститься. Лишь раз я её на горшок сводил, а потом она и уснула у меня на руках, мама отнесла её в мою комнату и уложила в кроватку, в которой я сам ещё спал младенцем. Она всё это время стояла на балконе. Папа её почистил и отремонтировал, так что теперь её можно было доверить кому угодно – не развалится, пусть ещё хоть сто лет пройдёт.

Мы ели шоколадный торт. Я его поглощал так, что слюни капали прямо на стол. Мне было неловко, но я так давно не ел чего-то подобного, что аж мои зрачки расширились. Лена пришла ближе к ночи. Уставшая. Плечи поникшие, но, увидев меня, в свете тусклой лампы прихожей, набитой куртками, худого, но счастливого, бросилась ко мне, и чуть не сшибла с ног. Она обнимала меня и не могла никак утолить жажду поцелуев. Она теперь пыталась восполнить всё, что было недоступно эти долгие три с лишним года.

Родители остались на кухне, а мы пошли в мою комнату. Там осталось почти всё на своих местах, даже когда я съехал в институт. Мой стол у окна до сих пор хранил в своих полках учебники, которые я забыл сдать в школьную библиотеку. Мне было стыдно их возвращать после долгого хранения у себя, что я так и не решился их вернуть. Прямо посередине комнаты стоит кроватка, а там спит Настя, разлёгшись, словно морская звезда, и пускала слюнки.

Мой раздвижной диван. Он был скрипуч как не знаю, что, но мы всё равно улеглись на свежее постельное бельё, постеленное поверх прохудившихся подушек дивана. Я боялся, что мы разбудим Настю этим скрипом, но приятно ошибся.

Мы лежали, повернувшись друг к другу, и смотрели в глаза. Я тонул в её глазах. Она нежно гладила меня по щеке, а я не спускал рук с её бёдер, но не опускался дальше. Я просто наслаждался моментом воссоединения с родной мне душой. Мне так её не хватало. Я бы смог выразить это в словах, если бы не был так косноязычен, но вместо этого я крепко её поцеловал, и она ответила взаимностью.

За окном половина луны уже светилась в ночном небе. Во дворе никого не было, и редкие фонари освещали пустую детскую площадку. Машины заняли каждое свободное место, но при этом двор спал. Каждая его квартира хранила в себе тепло людей, но ни единого звука ни сверху, ни снизу, ни с боков. Даже с улицы вообще ничего не было слышно, и словно опавшие листья и птицы решили дать нам несколько часов полной тишины. Весь город бодрствовал, и лишь мой мир сейчас мирно спал рядом со мной. Они – мой маленький мир.