Читать книгу Повороты судьбы - Василий Варга - Страница 10

Распорядок дня в полковой школе был настолько уплотненным, что с шести утра до десяти вечера любой курсант был загружен буквально по минутам. Время перекура или посещения нулевого помещения просто нигде не значилось. Чтобы отлучиться на несколько минут в общественное место, надо было выдержать целую тираду унизительных упреков со стороны своего или дежурного сержанта. Никто никаких различий не делал, всех стригли под одну гребенку. К примеру, курсант Изанский, спокойно выслушивал любое унижение и даже улыбался при этом, а я очень болезненно переносил оскорбительное, унизительное чтение морали по поводу отлучки по естественной надобности.

– Ты, сука, бля.., по три порции жрешь, крадешь в столовой, поэтому твоя жо… тебя в тувалет гонит, – упрекал сержант Сухэ плохо владеющий русским языком.

– Напирает, товарищ сержант. Может в штаны пустить?

– Пускай на штана, и в под холодный душ, чтоб не воняла.

– Давайте так и сделаем, только в следующий раз, а теперь разрешите покакать, как это делает любой советский солдат.

– Ну что дэлат, как советский солдат, твоя идет на толчок и там – а—а, толко толчок должен быть чистый, иначе после отбоя придется драить.

Смысл любого оскорбительного, унизительного слова лип ко мне как муха на навоз. Я хотел немедленно дать ответ, но любой ответ, любое слово принесло бы мне наказание и сопровождалось бы еще более грубой бранью со стороны сержанта, будь то командира отделения, дежурного по школе, или любого другого, даже сержанта Сухэ, который общался с солдатами на любом, но только не на русском языке. Единственное, где он не плавал, так это в русском мате. Как я узнал гораздо позже, русский мат – это особый пласт языка, который стремится проникнуть в любые языки мира.

За сержантом Сухэ следовал и сержант Артемьев.

– Ты – мамкин сынок, – награждал он любого курсанта, в том числе и меня, просто так от нечего делать. Упражнялся, подзывал к себе, либо сам подходил во время свободного часа, значившегося, как личное время, – но мне наложить кучу на это. У тебя рожа кривая, нижние зубы выпирают, а верхние гнилые, изо рта от тебя воняет, мотня грязная, тьфу на тебя!

– Это неправда, – пробовал защищаться я, и мои глаза становились мокрыми.

– Что? Ты еще смеешь вякать, крысенок недоношенный? Такие, как ты, выходят из заднего прохода, а не оттуда, откуда положено. Будешь хрюкать – пойдешь мыть полы сегодня ночью в штабе. Понял? Понял, я спрашиваю?

При этом он брал за подбородок и приближал свое лицо к моим глазам.

Я, как и все, молча переносил наказание, зная, что сержант Артемьев получает от этого кайф, как от махорочной самокрутки.

Обычно в шесть утра дежурный по школе во всю глотку орал:

– Школа, подъем! Строиться!!!

Далеко не все курсанты могли выполнить команду. Кто—то, в спешке, путал брюки с рукавами гимнастерки и за это подвергался унизительному словоблудию. Кто—то застегивал гимнастерку не на все пуговицы, кто-то терял широкий брезентовый ремень с железной пряжкой.

После переклички в строю, срочно все выводились на утреннюю зарядку. Усиленная пробежка несколько кругов на спортивной площадке, была мучительной, особенно в первые дни, но потом мы привыкли, и наше сердце справлялось с нагрузкой, но любви к утренней зарядке так и не появилось.

Наиболее сложным, если не сказать мучительным было подтягивание на перекладине: у всех курсантов – молоко в мышцах. Я вспомнил, что в школе, где я учился до призыва в армию, вообще никакой перекладины не было, а преподаватель физкультуры, вместо урока, всегда говорила: погуляйте, ребята.

Ни я, ни другие курсанты и знать не могли, что физическая вялость, а точнее немощь, повлияет на наш выпуск: мало кому присвоили звание младшего сержанта. Что это за сержант, командир отделения, который не может подтянуться на перекладине десять раз, показать подчиненным пример? И тут нечего обижаться, нечего слезы лить. Кто виноват в этом? Соломон виноват.