Читать книгу Повороты судьбы - Василий Варга - Страница 15

* * *

Самыми заядлыми и принципиальными служаками, использующими все, дозволенные и недозволенные, моральные и аморальные средства для достижения своей личной цели, нередко проявляющие жестокость по отношению к рядовому солдату срочной службы, были евреи и украинцы. От сержанта до полковника.

В отличие от евреев, все, кто носил фамилию на «енко», не дружили между собой, не поддерживали друг друга, скорее, наоборот, устраивали козни, подсиживали друг друга и даже писали – страшно подумать – доносы.

Среди служивых украинцев в виду их многочисленности, в очень редких случаях были и порядочные люди, в сердце и душе которых жило нечто большее, чем очередная звездочка, или должность.

Полковая школа для младшего сержантского состава, куда направлялись новобранцы, не зная, куда их увозят, ибо это было важной государственной тайной, находилась в городе Минске, на Логойском тракте, рядом со штабом Белорусского военного округа (БВО).

Начальник школы майор Степаненко из кожи вон лез, чтобы получить звание подполковника, поскольку его заместитель по полит части уже давно носил погоны подполковника, хотя в его биографии было много дыр и пробелов, неприемлемых для офицера советской армии.

Он все порывался выказать свою обиду земляку, да что толку? земляк ничем помочь не мог, все не так шло, не получалось и основное препятствие этому было недоверие высокого начальства к подчиненному. При назначении на должность начальника школы ему пошли навстречу и спросили, кого он выберет своим замом из трех предложенных кандидатур. Он выбрал земляка, подполковника Перепелку в надежде, что если его заместителем будет человек с погонами подполковника, то не пройдет и трех месяцев, как ему, майору, присвоят такое же звание: не может же начальник школы носить погоны с одной звездочкой, а его зам с двумя.

Но время шло, а майору никто вторую звездочку не лепил, и он стал нервничать.

А подполковник Перепелка, был всего лишь заместителем начальника полковой школы по полит части, и во всем подчинялся майору Степаненко, человеку с дурным, непредсказуемым характером. Даже если на улице была скверная погода, а начальник школы Степаненко находил, что такая погода – хорошая погода, надо было отвечать:

– Так точно, товарищ майор, на улице прекрасная погода!

Не везло подполковнику Перепелке в личной жизни, и это сказалось на его послужном списке. Мало того, ему грозил развод в третий раз, что могло привести к инвалидности без сохранения содержания. Ведь если отберут партийный билет за многоженство или за какие—то другие нарушение партийного устава, человек автоматически становился инвалидом без сохранения содержания. Но чтобы совсем не умереть с голоду, бывшего партийца могли направить заведующим баней, но никак не больше.

От двух предыдущих жен остались дети, а с третьей он жил, как кошка с собакой. Больше всех свирепствовала первая жена Наталья, которую после развода никто не брал замуж. Она замучила работников бухгалтерии воинской части, где Перепелке начисляли зарплату, требуя половину зарплаты мужа на своих троих детей, двое из которых она нагуляла гораздо позже, после того, как от нее едва ушел бедный Перепелка.

В бухгалтерии ей ничем не могли помочь, потому что у них уже было решение суда: удерживать из всех видов зарплаты на одного ребенка. Тогда Наталья ринулась по начальству. Она хорошо одевалась, душилась, наводила макияж и ринулась в бой, всячески поносила подполковника, утверждала, что бывший муж аморальный тип, прикрывающийся партийным билетом, а на самом деле, это темная личность.

Слова о партбилете срабатывали, внешность Натальи подтверждала искренние ее намерения просветить начальство и все это, разумеется, не способствовало авторитету подполковника. Раздавались голоса, что его надо исключить из партии за многоженство.

Он со страхом ждал, что и третья жена Муся, в один прекрасный день, напишет на него донос командованию, что он такой сякой и ей поверят, и тогда пиши: пропало.

Правда, Муся, и сама была хороша. Она не только погуливала с мужиками, но и прикладывалась к стакану, чаще граненому, да к такому, где больше градусов.

– Ты моя птичка Перепелочка, када идешь домой, прихватывай бутылочку, тады я и шкандалить не буду! – наказывала она мужу всякий раз, когда он уходил на работу.

Вот почему подполковник обрадовался, когда ему майор предложил отправиться в командировку за новобранцами, да еще на далекий Запад, в Закарпатье – самое сердце Европы. Командировка не решала проблему семейных отношений окончательно, она только отодвигала эту проблему и давала Перепелке неделю отдыха.

Его земляк был хорошо знаком с послужным списком своего подчиненного и в любое время мог воспользоваться не меняющийся ситуацией, когда судьба его земляка висит на волоске. Перепелка это тоже знал и вел себя соответствующим образом. Оказывается, и у военных бывают сложные ситуации, из которых непросто выпутаться, а иногда не выдерживают нервы и в этом случае человек лепится к стакану и говорит: а пошли вы все в тартарары. Но подполковник держался. И как это ни странно, у него была единственная опора. Это были курсанты, он всегда встречал преданные глаза и видел в молодых изможденных лицах неподкупный вид, как бы говорящий: мы всегда с тобой, наша любовь к тебе – это любовь к дорогому отцу. Все курсанты – это его дети. Жаль, что он не всегда может помочь каждому из них, поскольку сам нуждается в помощи. А ему помочь некому.

Вышестоящие начальники не любили Степаненко за его ярко выраженный подхалимаж, за интрижки, которые он плел в отношении своего замполита Перепелко. Но это были только плевки в его сторону. Никто не хотел с ним связываться, зная, что пойдут рапорты вплоть до министра обороны.

Майор Степаненко уже восемнадцатый год нес службу в качестве начальника полковой школы, куда его выпихнули за скверный характер из штаба дивизии. Все бы ничего, только ждать очередную звездочку все равно, что ждать у моря погоды. Для школы и майора хватит. Когда к нему заместителем прислали подполковника, он воспрянул духом. «Не может так быть, – подумал он, – чтобы начальник ходил в майорах, а заместитель в подполковниках. Я должен быть если не полковником, то, по крайней мере, подполковником. Надо только держать дисциплину в школе, повышать боевое мастерство. Плохо, что некоторые курсанты не выдерживают, слабые ребята. Один попал в психушку, второй пытался застрелиться на посту. А этот майор Амосов, этот денщик генерала Смирнова, наверняка уже знает и начнет капать на меня начальнику штаба армии Солодовникову. Не знаю, чем я ему так не угодил? А, может, этого подполковника прислали, чтоб подменить меня? Кто знает? Через месяц строевой смотр школы, надо постараться не подкачать». В это время на пороге показался подполковник Перепелка.

– Разрешите войти!

– Входите. Садитесь.

Подполковник уселся напротив своего начальника.

– Разрешите закурить!

– Курите, – разрешил Степаненко. – Только недолго: я страдаю удушьем.

– Знаете, товарищ майор. Я беседовал с курсантом Славским, после его возвращения из гауптвахты и он, поганец, высказал мне такую мысль: на этой губе—де намного лучше, чем в нашей школе. Он не прочь бы получить еще хоть десять суток.

– Я его могу подвести под военный трибунал, – сказал Степаненко и покраснел от злости. – Надо вам, как моему замполиту, усилить идеологическую работу. Курсанты должны знать, что полковая школа – это образец сознательной дисциплины молодого Советского воина. Внушайте им, внушайте, что у нас сознательная дисциплина. Надо больше времени отвести на политзанятия и на политинформации, на которых разоблачать сущность американского империализма. И больше Ленина и Сталина читать, надо изучать их великие произведения. «Мать» Горького отменить. Начните другую мать, то есть «Материализм и эмпириокритицизм» Ленина, а потом «Вопросы ленинизма» Сталина. Со следующей недели. Я даю вам такое задание и это задание должно быть выполнено.

– Что касается сознательной дисциплины…, у меня тут есть свое мнение.

– Какое еще мнение, позвольте узнать? – спросил майор.

– Ну как можно наводить канты на одеялах ладошками, как это можно делать сознательно, объясните мне, товарищ майор. А ведь из—за этих кантов курсанты по десять раз перестилают свои кроватки, потому что вы приказали сержантам переворачивать постели и даже матрасы, если на застеленной кроватке нет острых углов на одеялах. Какая тут сознательность? Да и в режим надо было бы ввести коррективы, пусть самые маленькие. Я, к примеру, знаю, что солдаты читают письма, полученные от родителей на толчке… потому что другого времени у них нет. Мы не всех обеспечиваем гуталином и сапожными щетками. Курсанты вынуждены чистить сапоги полотенцами. Да и воровство процветает. Воруют щетки друг у друга, да и гуталин тоже. И еще. Постоянные крики по поводу и без повода негативно влияют на психику ребят. Не зря же парень пытался покончить жизнь самоубийством. Ну и многое другое…

– Что другое? говорите, добивайте уж до конца, товарищ… подполковник, земляк хреновый. Ты хочешь занять мою должность? Так бы и сказал. Я могу подвинуться. Только этот вопрос должно решить командование. Потому… не лезь, куда тебя не просят, птичка Перепелка.

Перепелка оторвался от конспекта, поднял голову, слегка улыбнулся и решил сменить пластинку. Он понял: говорить начальнику правду значит портить отношения с ним, восстанавливать с ним недружественные отношения, становиться его врагом. Он уставился на командира веселыми, смеющимися глазами и сказал:

– В вашей краткой, как у товарища Сталина речи, есть одно незаметное предложение, которое с моей точки зрения заслуживает особого внимания. Вы сказали: «образец сознательной дисциплины», а сознательной дисциплины можно достичь лишь в том случае, если найдешь путь к сердцу солдата. Сознательная и палочная дисциплина это разные вещи, понимаете?

– О чем вы говорите, товарищ подполковник?! Разве в советской армии может быть палочная дисциплина? Что вы ересь несете? Да как вы можете? Измените свою точку зрения по этому вопросу, иначе мы не сработаемся. Палочная дисциплина могла быть только в царской армии, такой она и была. А сейчас разве что у капиталистов. У них, кроме палочной дисциплины, ничего другого быть не может, потому что у них цели другие, чем у нас. Они захватчики, а мы освободители. Мы освободили почти всю Европу. Если мы стреляем в затылок одному, значит, мы освобождаем другого… от счастья получить в затылок. Мы убиваем одних в интересах других. А часто так получается: убиваем нашего врага в его же интересах. Это доктрина Маркса—Энгельса—Ленина—Сталина.

Степаненко высказался и немного успокоился. Его заместитель наверняка полностью разоружился, перевоспитался, и больше не будет лезть со своим либерализмом под видом сознательной дисциплины. И действительно, подполковник записал в свой блокнот все, что говорил начальник, слово в слово и больше не возвращался к этой сознательной дисциплине. Он лишь неуверенно посматривал на своего начальника и иногда кисло улыбался.

Степаненко встал, заложил руки за спину и стал расхаживать по небольшому кабинету на скользком дощатом полу. Он глубоко вбирал воздух в легкие и выпускал его с присвистом. Это значило, что он, что—то сейчас скажет очень важное и ценное.

– Так вот, значит, так. Нам предстоит… экзамен. Это очень серьезный экзамен, товарищ политрук! Мы этот экзамен должны выдержать с честью, понимаете? с честью и достоинством советского офицера, иначе каюк, понимаете? Вам знакомо слово «каюк»? Это значит хана, вот что это значит. Это значит, что мы с вами всю жизнь будем ходить: вы в звании подполковника, а я – майора. Сам генерал Смирнов будет принимать этот экзамен. Это вам не бабушкины сказки.

Перепелка старательно конспектировал речь командира, но тот говорил так быстро, что замполит сбился.

– Немного медленнее.

– Так я уже кончил, —произнес начальник школы и уставился на него в ожидании, что тот скажет. Молчание обеих длилось очень долго. В это время Степаненко так сильно, так упорно сверлил своего зама бесцветными глазами, что тот не выдержал и, наконец, спросил:

– Какой экзамен, товарищ начальник полковой школы?

– Строевой смотр нам предстоит выдержать, вот какой экзамен. Срочно составляйте план мероприятий под девизом: даешь стране боевую подготовку и строевую выучку! И мне на утверждение. Сегодня к пяти часам.

– Сколько страниц вы предполагаете в этом плане? – спросил Перепелка.

– Страниц двести пятьдесят!

– Так это же целый роман, товарищ майор. До пяти часов я могу накарябать всего пять страниц и то с ошибками.

– Соберите всех сержантов, дайте каждому по десять страниц и у вас уже сто страниц к вечеру будет на столе, а остальное накатаете сами, – сказал Степаненко. – И этот план мне на утверждение.

– Слушаюсь, товарищ майор! Разрешите приступить к выполнению ваших ценных указаний!

– Это не указание, это приказ. Это приказ Родины, это я не от себя, а от имени Родины приказываю.

– Так точно, товарищ майор, есть, товарищ майор!

После обеда, когда курсанты почивали целых девяносто минут, замполит собрал всех сержантов, в том числе и дежурных и заставил их составлять планы, в связи с проверкой, строевого смотра на десяти страницах. Такие планы должны были быть готовы к пяти часам.

– А можно крупным почерком? – спросил сержант Попов.

– Как это крупным?

– Так чтоб одно предложение на одну страницу.

– Попробуйте.

– Есть попробовать.

Сержанты почесали затылки, пошли на склад, где им выдали бумагу и карандаши и сели сочинять план мероприятий. У сержанта Сухэ вышло двенадцать предложений на двенадцати страницах. Сержант Артемьев писал мелким почерком, и весь план занял чуть больше одной страницы.

– Моя все мероприятия перечислила и вот что получилося. Двенадцать страниц выскочило из башка, – сказал Попов.

– А мордобитие ты записал? – хитро улыбаясь, спросил сержант Кошкин.

– Нет, моя это не писял. Счас допишу, еще пол странички прибавится. Вот спасибо друг, выручил.

В пять часов сержанты сдали план мероприятий на десяти страницах каждый, а сержант Попов на двенадцати.

Подполковник тоже писал крупным почерком и остановился на тридцатой странице.

Начальник школы пришел в восторг, еще не вникая в содержание планов.

– А почему цитат нет? – объясните мне, пожалуйста.

Замполит пожал плечами.

– Соберите мне всех сержантов немедленно!

Когда все собрались, сержант Артемьев доложил:

– Так, товарищ майор, у нас тут библиотеки нет, с цитатами напряженка. Надо чтобы и у нас классики были. Хотя бы два: Карл Марл и Ленин. Тогда на одной странице плана цитата из Карла Марла, а на другой из Ленина, а в конце – наши мысли.

– Я одобряю, а пока конспектируйте уставы, – сказал начальник. – Что касается книг наших гениев – я распоряжусь, и их немедленно доставят. Это наше общее упущение. Но учтите, их у нас не только два, а целых четыре.

– Каких четыре, товарищ майор?

– Вы забыли приобчить Энгельса и Маркса Карла.

– А, ну, мы их при… при… приобщим.

– Ладно, – сказал майор, – сокращаем план с десяти до восьми страниц, но эти восемь страниц должны быть у меня на столе завтра к восьми часам, передайте это всем. Вам ясно, товарищи сержанты?

– Служим Советскому союзу, товарищ майор! – хором сказали сержанты.

– Ну что – он с вас шкуру содрал? – спросил сержант Кошкин, от имени тех, кто не был приглашен на беседу к майору.

– Совсем нет, наоборот. К начальнику некоторые из нас вошли сержантами, а от него вышли старшими сержантами. Хвала Ленину и Сталину! – воскликнул Артемьев.

– Вот это да! Нам всем надо идти к начальнику, айда, ребята, – призывал Кошкин.

– Начальник уже ушел, я видел, – сказал сержант Попов.

– Да подождите вы! – старший сержант Артемьев всплеснул руками. – Мне удалось уменьшить количество страниц до восьми. Теперь не десять, а всего восемь. Вот уже несут произведения классиков. Там их четыре штуки. Из каждого мы возьмем цитату на одну страницу, вот уже четыре выходит, а на остальные надо растянуть наши мозги, понятно?

– Да как же это возможно? – возмущались сержанты.

– Есть выход, ребята, – сказал сержант Кошкин.

– Какой еще выход?

– Каждое слово будем растягивать на одну строчку, тогда предложения займет целую страницу.

– Так мы это уже сделали.

– Тогда окей!

Майор Степаненко был в восторге от планов. Он тут же поручил Перепелко составить единый план на основе сержантских планов. Замполит трудился весь день, и двести пятьдесят страниц были аккуратно подшиты в массивной папке и переданы майору. Здесь в этом окончательном плане 80% текста отводилось марксизму—ленинизму—сталинизму. Эти страницы состояли из цитат классиков, правда, сержанты забыли ставить имя после каждой цитаты, но это не имело особого значения, поскольку все четыре автора писали одно и то же. Это коммунизм, это освобождение народов от ига капитализма, построение коммунизма, увеличение количества врагов коммунизма, и их уничтожение. А что еще скажешь?