Читать книгу Повороты судьбы - Василий Варга - Страница 21

Нам пришлось лечь в военный госпиталь, что располагался на улице Янки Купалы почти в центре города. Светлые, уютные, палаты с идеально чистым бельем, кровати на пружинах, мягкие пуховые подушки – все это напоминало воображаемый коммунистический рай. Как я убедился гораздо позже, такая роскошь была и могла быть только в столице Белоруссии.

В столице и питание было другое и условия содержания солдат не равнялось тому, что было в провинции. Но мы этого не ценили. Я думаю, это касалось и офицерского состава, и офицеры этого не замечали. В то время никаких иностранных делегаций не было и не могло быть, но город Минск в целом был как бы зеркалом социализма республики. Кто это мог проверить и дать оценку. Конечно, это был секретарь горкома партии или обкома, ибо они были хозяевами города. Кроме того, московские гости тоже могли посетить Минск, а Тьмутаракань, кому она нужна? Военные врачи госпиталя в белоснежных халатах, разговаривали с больными доброжелательно, и, казалось, проявляли отеческую заботу о каждом солдатике, попавшем к ним на лечение. В палате всегда стояла торжественная тишина, как во время обеденного сна, даже если бы, где зазвенела муха, где—то в углу, ее звон можно было бы услышать, не напрягая слуха.

Я когда проснулся от летаргического сна, не соображая, сколько же суток не открывал глаз, плохо ориентировался, не соображал, где нахожусь, как я тут очутился, что со мной происходит, и кто эти люди, все в одинаковых белых халатах, а потом снова куда—то провалился в тартарары. А несколько дней спустя, точнее через неделю, впервые открыл глаза, врач, что сидел у ног моей кровати, взял мою руку, и как бы поглаживая ее, сказал:

– Ты чудом остался жив, парень. Мы едва спасли тебя, скажи нам спасибо, потому что, кроме спасибо, ты нам ничего не можешь сказать, ничем нас не можешь отблагодарить. Считай, что заново родился. У тебя была критическая температура, почти 41 градус с гаком. Ты балансировал между жизнью и смертью. Возможно, молодой организм выдержал это тяжелое испытание, а может суждено тебе жить. У нас такие случаи редко кончаются благополучно. Где же ты так простыл? у тебя двустороннее воспаление легких.

– Спасибо! – едва выдавил я из себя, и крупная слеза скатилась по правой щеке. – Вообще—то, вы могли меня и оставить… умирать. В этом мире слишком тяжело жить. Нет никакой радости. Мучает нас наш начальник, издевается над нами, как над подопытными крысами. И не только он, начальник школы служит для мучителей примером. Сержанты стараются изо всех сил. Вот сержант Артемьев заставил нас лечь прямо в болото, прикрытое снегом. Скромно одетые, в тонкую шинелишку, без подкладки, пролежали в снегу, провалились в болото, и чувствуем: начинаем замерзать при минусе ниже четырнадцати градусов. Отправились бы на тот свет оба. И тут решили бежать, спасать свои шкуры. И ведь никто не спросил с Артемьева, за что намеревался погубить двух солдат. А почему? да потому, что мы для начальника школы – просто пешки, деревяшки. Наши жизни не стоят ни копейки. И так везде и повсюду. Или я неправ?

– Ну—ну, не кисни, будь мужчиной. Неужели тебе так тяжело, молодому солдату? Поправляйся. Мы поставим тебя на улучшенное питание, и ты быстро придешь в себя. А что касается отношения к вам со стороны начальника школы, тут мы тебе не помощники. Наше дело – лечить. И тебя мы вылечим, коль спасли, не дали помереть в молодом возрасте. Мы же тоже офицеры советской армии.

– Я не хочу поправляться, я не хочу жить, – шептал я. – Достоевский сказал, что жизнь – это мучение, и я верю ему. Оно так и есть. Я не хочу возвращаться в школу. Не выписывайте меня из больницы.

– Достоевский? А где ты его взял? он ведь запрещен у нас. Знаешь, что: денька через два—три тебе станет лучше, я приду к тебе, и мы поговорим, хорошо? Только не падай духом, – я не люблю слабых, хоть я и сам слабый. Но ты держись, будь молодцом, не переживай. Вот так, солдатик, еще не встречал такого. Вот так больной попался. Да… мы твоим родителям напишем, что ты задумал недоброе. Ты о матери не думаешь? Что она сделала тебе такого плохого? И что она будет делать, если ты сделаешь такую глупость?

– Не надо. Я пересмотрю свои взгляды, что делать? Я буду сильным.

– Вот это другое дело! Я слышу это от настоящего мужчины. А всякие там глупости от слабости, от невозможности преодолеть трудности. Пройдет год—два и ты смеяться будешь над своими мыслями. Мы, конечно, можем направить информацию командованию, но стоит ли?

– Нет, не стоит. Среди всех этих громил один Перепелка —нормальный человек. Он замполит, подполковник…

– Я могу ему позвонить.

– Не стоит. Я тоже покажусь ему слабым, а я хочу быть сильным, вы правы.

– Ну, теперь ты меня убедил, что поменял взгляд на временные трудности, – произнес врач, пожимая мне руку.

Я кивнул в знак согласия и врач ушел. Достав белоснежную салфетку, я стал вытирать слезы, градом катившиеся по бледным щекам. Вскоре пришла медицинская сестра колоть пенициллином в ягодицу.

– Ну, как дела, солдатик? Ты оказался живучим. С каких ты краев?

– Издалека, почти с того света. Не делайте мне больно. У вас игла тупая, только свиней колоть, – улыбнулся я.

– Терпи казак – атаманом будешь, – сказала медсестра и вогнала иглу на пять сантиметров.

– Ой, как глубоко.

– Глубоко это хорошо, милок. Приятно.

– Только не такую острую иглу, как у вас, а тупую и нежную.

– Ты хулиган.

– У меня просьба к вам.

– Какая?

– Принесите, что—нибудь почитать.

– Что конкретно?

– Бальзака.

– А Янку Купалу не хочешь?

– Спасибо, в другой раз.

– Хорошо, посмотрим, как ты будешь выздоравливать. Если поправишься – принесу.

Медсестра пошла к следующему больному. Тот был гораздо старше меня, очевидно сверхсрочник или макаронник, как их называли обычно солдаты промеж себя.

«Какие хорошие здесь врачи, – подумал я, – прежде всего хорошие люди. Интересно, кто они – русские, украинцы, белорусы? Судя по акценту медсестры, она белоруска. А кто тот врач, что приходил недавно? Подойти что ли к сестре, спросить?» Я попытался встать, но голова еще кружилась. Медсестра заметила, подошла и сказала:

– Лежите, вам нельзя вставать.

– Я хотел к вам подойти.

– Зачем?

– Спросить.

– Спрашивайте.

– Вы кто, белоруска или русская?

– Белоруска, а что?

– А врач, который меня спас тоже белорус?

– Да. Он минчанин и я минчанка.

– Спасибо. Теперь я знаю, что белорусы хорошие люди.

– Да всякие, как и везде.

– Как вас зовут?

– Марыся, а что?

– Так. Я женюсь на вас, когда отслужу армию.

– Поздно, я уже замужем.

– Жаль.

– У меня есть сестра. Она очень красива, тебе понравится, ее зовут Лёдя. Она моложе меня, как раз для тебя, а я уже старуха. Мне двадцать два, а тебе, небось, восемнадцать.

– Это небольшая разница.

– В это воскресение я приведу свою сестру и познакомлю тебя с ней, хорошо? Она десятый класс заканчивает. Тоже медиком станет.

– Если я доживу до воскресения – хорошо.

Марыся сменилась вечером. На ее место пришла другая медсестра. Она была не так приветлива, как Марыся. Следила, чтобы больной проглотил все положенные таблетки, не особенно церемонилась, когда всаживала острую иглу в мягкое место и быстрее выжимала жидкость из шприца.

Утром, после завтрака начался врачебный обход.

– О, дело идет на поправку, вот что значит молодой организм. У вас двухстороннее воспаление легких, случай, прямо скажем не из легких. Где вы умудрились так простудиться?

– Нам приказали лечь в снег и не вставать до особой команды, но сержант забыл о нас. Он дал команду, а сам повел связистов далеко в поле в полном снаряжении. Все добирались ползком, а он шел просто так налегке. Был мороз под пятнадцать градусов, а мы одеты по—осеннему. Сержант, видать крепко замерз, потому что забыл о нас. Снег под нами растаял, и мы провалились в болото. Шинель тонкая, стала примерзать к телу, тогда—то мы и поняли: надо спасать свои жизни. А где мой напарник?

– Ваш напарник этажом выше, тоже поправляется, – сказал врач. – Вы с ним могли отползти немного дальше. Видимо под вами оказалась воронка с не замерзшей водой, а потом ее присыпало снегом. Надо было немного отойти и все бы обошлось.

– Мы боялись, что сержант нас заметит не в том месте и накажет по законам военного времени.

– К концу следующей недели вас отпустят. Вы получите пятнадцать дней освобождение от всех работ и от несения любой караульной службы. Вас, по идее, должны бы отправить на побывку домой.

– Спасибо. А где медсестра Марыся?

– Она уехала к тетке в Гомель, кажется на недельку. Тетка у нее заболела. А что понравилась?

– Да.

– У нее муж есть.

– Я знаю. Она мне понравилась как человек, и вы тоже.

– И я? Ха, это интересно. Чем же?

– Вы очень добры, внимательны, человечные. У нас в полковой школе все так грубы и жестоки… как волки голодные в темном лесу.

– У нас профессия такая, тут и удивляться нечего, – сказал врач.

– Храни вас Бог.

– Поменьше Бога вспоминайте, если не хотите нажить неприятностей на свою голову.

Я стал ожидать появление медсестры, но она не приходила, ни на этой, ни на следующей неделе. Обещание познакомить с сестрой осталось висеть в воздухе.

Наконец, в день выписки, Марыся прибежала, сунула мне бумажку, где был записан ее домашний телефон и адрес в Минске, и просила звонить по воскресениям.

Я вернулся в полковую школу, где уже проходили выпускные экзамены.

Будучи освобожден от всяких дежурств и работ, засел за уставы и разборку стрелкового оружия. Это позволило мне сдать все предметы на круглые пятерки, за исключением физической подготовки: не смог сделать склепку на перекладине. Это было у меня единственная тройка. Но, тем не менее, из 88 человек, звание сержанта получили только 12, остальные стали ефрейторами, как Адольф Гитлер.

Я был направлен на КП зенитного полка совсем недалеко от города. О том, чтобы отпустить на побывку домой, никто не хотел даже слушать. Молод еще, и никаких заслуг перед вооруженными силами нет.