Читать книгу Аграрники, власть и село. От прошлого к настоящему - А. М. Никулин - Страница 17

Ссылка по отношению к своим политическим противникам широко практиковалась как царской, так и советской властью. В свое время в царской ссылке находились и Ленин, и Сталин. В 1920–1930 гг. Сталин любил высылать именно крупных партийных и научных деятелей в Центральную Азию. Например, в конце 1920-х туда был сослан сам Троцкий. На протяжении всех 1930-х гг. характер сталинской ссылки ужесточался. От ссыльного требовали образцового поведения советского гражданина, окружая его тайным полицейским наблюдением и публичным напоминанием его политической вины.

Местная власть, определяя свое отношение к знаменитому ссыльному, часто оказывалась в затруднительном положении.

С одной стороны, местной власти льстило пребывание в ее краях такого знаменитого человека, кроме того, сама власть могла испытывать по отношению к нему даже личное сочувствие (из гуманных соображений или из фронды по отношению к Москве); местная власть также искала пути органичного включения ссыльного в местную жизнь, часто ожидая получить от него реальную профессиональную помощь, если ссыльный был крупным специалистом в своей сфере деятельности.

С другой стороны, периферийная власть должна была оптимально выполнять волю столицы по отношению к ссыльному, а потому местная власть стремилась всячески предугадать и разузнать отношение Москвы к своему политическому противнику. Вдруг завтра Москва прикажет резко ужесточить меры содержания ссыльного вплоть до требования его ликвидации (такое часто бывало) или, наоборот, что было редко, прикажет вернуть ссыльного в центр, внезапно забыв прошлое и приглашая бывшего ссыльного к широкому сотрудничеству с новыми перспективами.

Ну и, в конце концов, и в Москве и в Алма-Ате не существовало тотальной центральной власти, власть состояла из конкретных живых людей, которые проявляли по отношению к ссыльному свою личную позицию, тем самым лично облегчая или ужесточая жизнь ссыльному. А кроме того, в ссылке существовало и мнении общества по отношению к ссыльному. Партия и ее тайная полиция всячески стремились контролировать это общественное мнение, но этого никогда не удавалось достичь на все 100 %.

И самое главное, существует ведь и личный мир самого ссыльного, его собственная воля, его замыслы и желания. Личность ссыльного вступает в повседневный контакт с окружающим ее миром ссылки, и результаты этого контакта также могут быть переменчивы и непредсказуемы.

Как мы увидим, личные и бюрократические, гуманитарные и полицейские, алма-атинские и московские чаши весов судьбы Чаянова будут неоднократно драматически колебаться, и все же эта персональная кафкианско-азиатская история завершится типично общесоюзным сталинским процессом.

Чаянов прибыл под конвоем ОГПУ в Алма-Ату в июле 1934 г. В местной комендатуре ОГПУ ему объяснили правила режима для ссыльного: один раз в неделю отмечаться, за пределы города не отлучаться, немедленно найти работу и жилплощадь.

В самом первом письме из Алма-Аты, адресованном матери, Чаянов так описывал свои первые впечатления от местной жизни:

«6 июля 1934 г.

Алма-Ата, что по-русски значит "отец яблок", был до революции захолустным уездным городом «Верный». Четыре года назад он стал столицей Казахстана, начал обустраиваться и очень вырос. Сейчас в нем 150 тыс. жителей, однако, по случаю частых землетрясений, все дома маленькие и одноэтажные, он занимает огромную площадь. Его длинные широкие улицы все обсажены пирамидальными тополями и обводнены арыками, – словом, не город, а парк. Главную красоту составляет примыкающий к городу горный хребет со снежными вершинами…

Много магазинов, много газетных киосков, в которых, увы, совершенно нет московских газет, только местные, а еще больше киосков с мороженым и квасом… Заходил в городскую столовую, и за большой кусок хлеба и тарелку манной каши взяли с меня один рубль. Думаю питаться в этой столовой и дальше. Завтра пойду в здешние научные учреждения искать работу… очень взвинчены нервы – от массы новых, давно забытых впечатлений свободной жизни».[103]

Чаянов начал искать работу с посещения Наркомата (министерства) земледелия Казахстана. К своему удивлению, он был принят самим наркомом (министром) Сыргабековым весьма благожелательно. Нарком предложил Чаянову стать его личным научным консультантом, а также заняться научной работой в Научно-исследовательском институте социалистического земледелия и преподавательской деятельностью в Сельскохозяйственном институте.

Первые два месяца до начала учебного года, который в советских вузах начинался 1 сентября, Чаянов вживался в ритм и быт своей новой алма-атинской жизни. В своем письме матери от 21 июля 1934 г. Чаянов сообщал:

«Получил в студенческом общежитии сельхозинститута огромную комнату в три окна (на запад), прохладную, светлую, снабженную мебелью, получил также абонементы в столовую секцию научных работников на обеды, подписал договор с наркоматом земледелия на первую работу… Вчера в выходной день ездили на автобусе в горы… – очень высокие отроги Тянь-Шаня. Алма-Атинский пик свыше 4200 м, т. е. выше, чем Юнгфрау в Германии… завтракали на берегу горной речки и лежали на солнышке, на камнях».[104]

20 августа 1934 г. Чаянов сделал свой первый доклад в Институте сельского хозяйства «О систематическом отборе материалов по организационно-техническим показателям в совхозах и колхозах». Доклад имел полный успех. Как записал в своем дневнике один из казахских коллег о чаяновском выступлении: «Он поставил задачи изучения не просто массовых статистических материалов, а конкретных живых хозяйственных организмов совхозов и колхозов, наметив длительный план работы в опорных пунктах… Доклад произвел прекрасное впечатление блестящим построением, отличными ораторскими приемами, чисто профессорской системой и законченностью речи».[105]

Буквально в течение месяца Чаянов с головой втянулся в напряженную текучку советских научно-административных будней 1930-х гг.

27 августа 1934 г. в своем письме к жене он сообщал:

«На днях начал писать подробный план топографических описаний совхозов. Не успел его завершить, как за мной приехала машина из института. Проездил там по поводу какого-то плана и опять на машине отправлен домой. Но в час снова был в директорате по поводу разработки пятилетнего плана работы института… обедал в обкомовской столовой… в четыре ко мне пришли помощники для переезда в кабинет, и я до шести переезжал, измотавшись вдребезги… Затем снова за мной машина – участвовать в заседании по поводу МТС (машинно-тракторных станций)… И был отвезен в 12 час. ночи домой. Едва дотащился до постели…».[106]

Насколько нравилась Чаянову его новая научная деятельность в Алма-Ате? У него не было свободы выбора, ему предстояло с готовностью и полной отдачей браться за любое направление научной деятельности, которое ему поручили, чтобы обрести твердые позиции в Алма-Ате и в перспективе искать возможность возвращения в Москву. Свое внутреннее психологическое состояние он довольно откровенно описал в письме к тестю от 29 августа 1934 г.:

«Только сейчас в последние дни второго месяца своего пребывания в Алма-Ате я начинаю приходить в себя… я начинаю думать и рассматривать окружающий мир, а он прекрасен. Прямо передо мной огромный букет астр и зеленый египетский натуральный Озирис, найденный мной в городе. За ним огромное венецианское окно, сквозь которое видны верхушки деревьев и над ними снежные вершины… Больше всего я люблю сидеть за столом и, надолго отрываясь от дел, смотреть на изломавшуюся линию гор… просто смотреть, ни о чем не думая… Особенно хорошо просыпаться утром, комната полна света, за окном шумят арыки…

Город сейчас завален яблоками, дынями, арбузами, початками кукурузы и являет собой растительную часть рубенсовской вакханалии изобилия. Ни о чем не хочется думать. Казалось бы целыми днями лениво смотрел бы на качающиеся перед окнами ветви тополей, думал бы о ребятах и Ольгушке (два сына и жена Чаянова. – А. Н.). Но, увы, приходится работать и бегать, зарабатывая себе место в новой жизни в Алма-Ате… Выполненные мною в начале августа две работы для наркомзема имели здесь крупный успех. Этот успех укрепил мое положение, но, увы, также увеличил и рабочую нагрузку. Лекции начинаю 1 сентября курсом вариационной статистики…».[107]

Действительно с началом педагогической деятельности занятость Чаянова возросла еще значительней, в том числе в общественной деятельности. Студентам нравились занятия у Чаянова. Хотя вариационная статистика не самый увлекательный предмет, а по математике в середине 1930-х гг. алма-атинские студенты были подготовлены недостаточно, и, как с досадой отмечал сам Чаянов, большинство из них даже не умело брать логарифмы, все же статистику и математические вычисления Чаянов излагал студентам доходчиво и увлекательно. И главное, он принял самое живое участие в студенческой театральной жизни. С участием Чаянова как консультанта-режиссера было поставлено с успехом несколько студенческих театральных пьес. Несколько студентов стали более-менее регулярно бывать в гостях в комнате Чаянова, обсуждая с профессором вопросы живописи, литературы и искусства. В скором времени Чаянову из Москвы родственники прислали собрание западноевропейских гравюр, коллекционирование которых было одним из любимых хобби Чаянова.[108] И Чаянов объяснял за чаем алма-атинским студентам особенности искусства старинной западноевропейской гравюры.

Все же главным интеллектуальным направлением для Чаянова оставались не педагогика и искусствоведение, а научно-исследовательская деятельность. Дирекция института, в котором он работал, относилась к нему с уважением, поручая все более ответственные и многочисленные научные задачи. Так, в приказе по учебному отделу КазСХИ за ноябрь 1934 г. говорится:

«На А. В. Чаянова помимо руководства научно-исследовательской работой кафедр института возлагается:

a) организация книгообмена института и периодических книжных выставок библиотеки;

b) научно-литературная редакция трудов института;

c) научно-исследовательские работы по сельскохозяйственному транспорту;

d) консультации по дипломным работам института.

Директор СХИ Чурин».[109]

Параллельно работая в НИИ социалистического земледелия, у Чаянова сложились особо дружеские отношения с заместителем директора этого института И. С. Нусиновым, с которым Чаянов познакомился в 1920-е гг. в Москве. Нусинов, аграрник и профессиональный партработник, был сослан в Алма-Ату и исключен из партии как правый уклонист, член команды Бухарина, противостоявшей сталинскому курсу на форсированную коллективизацию.

Популярность Чаянова и в научно-административных, и в студенческо-профессорских кругах неуклонно росла, о чем бдительно и регулярно сообщало алма-атинское НКВД в Москву, запрашивая из столицы указаний относительно Чаянова. Москва отвечала в том смысле, что, безусловно, следует ограничивать и жестко контролировать любую самостоятельную деятельность Чаянова: научную, педагогическую, общественную.

Весной 1935 г. в казахском сельскохозяйственном институте состоялось торжественное собрание, посвященное 50-летнему юбилею главного советского почвоведа, московского профессора Вильямса. Чаянов, лично хорошо знавший Вильямса, выступил в большой аудитории с увлекательными воспоминаниями о нем. Собрание студентов, профессоров, партработников в ответ отблагодарило его искренними аплодисментами. Немедленно вслед за этим в центральной казахской газете «Казахстанская правда» № 9019 апреля 1935 г. была опубликована статья «Врагу предоставили трибуну», в которой заявлялось:

«Руководители сельскохозяйственного института услужливо предоставили трибуну небезызвестному профессору Чаянову, заклятому врагу колхозов, еще недавно в своих трудах проповедовавшему кулацкий социализм, одному из идеологов контрреволюционной "трудовой крестьянской партии", связанной с интервентами… Некоторые члены партии, присутствовавшие на заседании, наградили Чаянова аплодисментами… Это собрание показало, как настоятельно назрела в институте необходимость коренной перестройки всей партийной работы… усиления подготовки к чистке…».[110]

Далее через эту газету против Чаянова целенаправленно публиковались угрожающие тексты. Например, статья «Чаяновские гости» в «Казахстанской правде» № 92 от 21 апреля 1935 г. содержала упоминание фамилий студентов и партработников, поддерживавших особо тесные отношения с Чаяновым. В статье указывалась опасность частых и продолжительных бесед с контрреволюционером Чаяновым, коммунистов и комсомольцев призывали к бдительности.

Причины такого свирепого публичного контроля за Чаяновым заключались в том, что подходил к концу срок его ссылки. В Москве и Алма-Ате высокопоставленные безымянные чиновники в традициях романов Кафки и идеологии Сталина решали судьбу Чаянова: что с ним делать дальше? Казахский НКВД запрашивал НКВД СССР, после соответствующего ответа из Москвы последовало официальное заключение НКВД КазАССР от 16 июня 1935 г.: «Имеющиеся материалы дают основание полагать, что идеологически Чаянов не разоружился, а приспосабливается к новой обстановке в стране… Чаянову Александру Васильевичу, отбывающему ссылку в Алма-Ате, продлить срок ссылки еще на три года».[111]

Чаянов не был особо удивлен этим решением, он достаточно хорошо знал своих противников, его больше встревожила публичная идеологическая агрессивность, которая стала возрастать вокруг его имени. Чаянову запретили любое преподавание студентам. Многие люди, прежде с Чаяновым поддерживавшие отношения, теперь старались избегать с ним любых контактов. В целом продление ссылки Чаянова послужило для окружающих сигналом серьезной опасности иметь хоть какие-то дела с опальным профессором.

Впрочем, руководители алма-атинской академической аграрной элиты по-прежнему старались подержать Чаянова. В конце концов им были достаточно необходимы его талант и профессионализм в развитии казахской сельскохозяйственной науки. Так, Чаянова привлекли к активному участию в подготовке Казахстана к первой Всесоюзной сельскохозяйственной выставке, которая должна была состояться осенью 1935 г. в Москве и продемонстрировать замечательные успехи нового колхозного строя. Все области и республики СССР, стремясь скрыть свой провинциализм, старались продемонстрировать на выставке всесоюзный уровень своих экономических и научных достижений. Инициатива Чаянова написать аналитическую брошюру о казахском колхозном животноводстве, использующую богатые полевые эмпирические данные Северного Казахстана, была всячески поддержана. И Чаянов фактически в одиночку написал эту брошюру летом 1935 г., естественно по идеологически цензурным соображениям имя настоящего автора в брошюре никак не упоминалось.[112]

Чаянов также много работал и как реальный оформитель павильона Казахстана для Всесоюзной сельскохозяйственной выставки, которая изначально открывалась в Алма-Ате, а потом перевозилась в Москву. В письме к жене от 28 октября 1935 г. Чаянов с горьким юмором описывает работу над казахским выставочным павильоном холодной осенью 1935 г.:

«Простудился в холодном выставочном павильоне и не имел возможности бросить работу. Работал с температурой 39 и 6 десятых градуса. Все время на сквозняке, делал переезд на выставку и обратно на грузовике под дождем… К моменту открытия выставки мы были готовы на все 100 процентов. Вернувшись домой, я свалился, не раздеваясь, на кушетку и проспал 17 часов. Итог можешь себе представить – я осунулся и постарел. Хуже всего то, что у меня дома не ремонтировалась печь, а поэтому холодно и сыро, как на улице. Я сморкаюсь в полотенце и кашляю, сознаю, что это все немыслимая эксплуатация, но в то же время для меня ясно, что без меня было бы почти невозможно достичь того эффекта, который получился сейчас… Наш огромный павильон не имеет ни одной капли провинциализма и смело может быть выставлен в Москве. Хотя, по-видимому, для меня это сизифов труд…».[113]

Как оказалось, это действительно был сизифов труд. Чаянова за его вклад в подготовку выставки никак не отблагодарили, наоборот, вскоре последовало тяжелое наказание, имевшее во многом фатальные последствия. Вокруг брошюры о казахском животноводстве развернулся злобный скандал. Критики Чаянова утверждали, что в брошюре слишком много написано о недостатках казахского колхозного животноводства и слишком мало о его достоинствах. Все та же «Казахстанская правда» опубликовала в конце ноября 1935 г. рецензию на брошюру «Вредная книжка о колхозных фермах»,[114] в которой подвергла чудовищной ругани чаяновский труд.

Итак, за крамольную брошюру, с точки зрения партийного начальства, Чаянов был уволен из Казахского института экономики сельского хозяйства без объяснения причин. Руководство этого института, до сих пор патронировавшее Чаянова, теперь никак не могло его защитить из-за нараставшего античаяновского идеологического давления. Перед Чаяновым возникла реальная угроза окончательной потери какой-либо работы и жилья. В этих условиях Чаянов написал специальное заявление в НКВД КазАССР, высказывая несогласие с увольнением, и приложил перечень работы, проделанной за это время в институте.

Казахский НКВД просто проигнорировал заявление Чаянова, ничего не ответив ему. Только продолжавшаяся личная поддержка наркома земледелия Казахстана, который, несмотря на угрожающую критику, все же оставил Чаянова своим личным консультантом, стабилизировала в то время ситуацию. В начале 1936 г. Чаянов занимался в наркомате земледелия вопросами планировании казахстанского сельского хозяйства, а также исследованием экономики тракторов и транспорта. Чаянов по-прежнему стремился в упорной работе преодолевать время этой нервной ссылки, ему даже стало казаться, что обстановка вокруг него начинает меняться к лучшему. 25 января 1936 г. в своем письме к жене он сообщал:

«Работаю я сейчас поистине по-стахановски. 250 печатных страниц за 2 месяца – это в общем-то много. А сегодня мне пришлось вообще побить все рекорды и по срочному заказу НКЗ в один день, правда, с двумя помощниками, написать 35 страниц текста о работе тракторного парка… Епитимия, наложенная на мой дом, постепенно снимается и ко мне, правда, по делам, начинают заглядывать люди. Знакомые профессора из сельскохозяйственного института перестали переходить на другую сторону улицы при встрече со мной. Все это бытовые мелочи, но ты представить себе не можешь, как угнетал меня этот ни на чем не основанный остракизм из человеческого общества».[115]

Впрочем, эти строчки, кажется, последние более-менее оптимистичные сведения, которые дошли до нас от Чаянова. Последующие чаяновские письма за 1936 г. исчезли, в 1937 г. он был арестован. О том, что происходило с Чаяновым в Алма-Ате в последние полтора года его жизни, нам почти ничего не известно. Наступавший 1936 г. был преддверием великих сталинских чисток 1937 г. Повседневная обстановка повсюду в СССР принимала все более угрожающе тревожный характер. Так, уже к концу 1936 – началу 1937 г. оказались арестованными некоторые коллеги и начальники Чаянова, которые оказывали ему в Алма-Ате посильную поддержку. Вскоре все они будут расстреляны, в том числе нарком земледелия Сыргабеков и заместитель директора НИИ Казахского сельского хозяйства Нусинов. Среди многочисленных обвинений им будет указано на связь с контрреволюционером Чаяновым.

Сам Чаянов к концу 1936 г. окончательно потерял работу и жилье, влача полуголодное, полунищенское существование. В конце 1936 г. один из студентов казахского сельскохозяйственного института Е. Д. Эйгинсон, занимавшийся раньше в чаяновском драматическом кружке, случайно встретил Чаянова неподалеку от алма-атинской тюрьмы, где его некоторое время держали для допросов. По воспоминаниям Эйгинсона, Чаянов «оброс бородой, одет был в рваную фуфайку. Подошвы его ботинок были обмотаны проволокой».[116]

17 марта 1937 г. Чаянов был арестован в последний раз. В течение трех недель на протяжении многочисленных, в том числе ночных, допросов он упорно отрицал все выдвинутые против него обвинения, но далее прекратил сопротивление и был вынужден признать свою саботажную работу по самым разнообразным направлениям.

Самым страшным, автоматически означавшим смертную казнь, являлось признание в шпионаже в пользу Великобритании. В обвинении отмечалось, что Чаянов был завербован еще во второй половине 1920-х гг. влиятельным британским экономистом Джорджем Мейнардом Кейнсом (Чаянов действительно лично познакомился с Кейнсом, посещавшим Москву в середине 1920-х гг.). Следствие утверждало, что из Казахстана Чаянов передавал Кейнсу стратегические сведения о запасах зерна и шерсти в СССР.

Александр Васильевич Чаянов был расстрелян во дворе алма-атинской тюрьмы 3 октября 1937 г.