Читать книгу Негосударственный строй - Александр Степаненко - Страница 3

Чтобы в дальнейших утверждениях не быть голословным, попробуем провести небольшой сравнительный анализ академических представлений о сущности государства с реальной российской ситуацией.

Каковы основные признаки наличия государственности, основные признаки, собственно, государства как явления?

В «Википедии» приводится ряд наиболее известных определений того, что такое государство. При этом несложно проследить, что понимаемая на текущий момент под «российским государством» субстанция не соответствует почти ни одному из приведенных определений, при всей их разнородности.

Так, например, сама «Википедия» (а в ее лице, стало быть, «коллективное бессознательное» русскоязычного сегмента Интернета) видит государство так: «Государство – это властно-политическая организация общества, обладающая государственным суверенитетом, специальным аппаратом управления и принуждения, и устанавливающая особый правовой порядок на определенной территории. Государство – совокупность политических институтов, главной целью которых является защита интересов и прав, как общества в целом, так и отдельных граждан».

Первый вопрос: можно ли всерьез считать то, что называется сейчас в России ее госаппаратом организацией? Организация – это система, действующая по единым принципам. Управление же страной и отдельными ее частями осуществляется сейчас, очевидно, вне всякой системы. Большинство очевидных проблем – социальных, экономических, политических – не решается уже на протяжении, как минимум, двух десятков лет. Те, что хоть как-то решаются (в основном, частного характера), – исключительно «в ручном режиме». Дошло до того, что личное решение главой государства проблемы наличия детской площадки в одном, отдельно взятом дворе становится предметом небывалой гордости его самого и его пиарщиков. Единой системы власти также, по сути, нет. Даже конституционные сроки пребывания на высшем государственном посту в новейшей истории изменялись уже три раза. Принципы формирования парламента и сроки проведения выборов в него также пересматривались неоднократно. А сколько раз их еще пытались пересмотреть? О региональных властях нечего и говорить. Отдельный вопрос – национальные республики. Что там: феодализм или вообще первобытнообщинные отношения? И т. д.

Второй вопрос – относительно суверенитета. К сожалению, в современных условиях критерий отсутствия на территории России иностранных вооруженных сил (тот аргумент, который как бы однозначно свидетельствует о наличии суверенитета) явно не является достаточным.2 Давайте лучше спросим себя: а можно ли всерьез считать суверенной страну (и, соответственно, управляющее ей государство), значительная часть промышленных активов которой управляется из зарубежных оффшорных зон? Можно ли считать суверенной страну, ежегодный вывоз капитала из которой составляет пятую часть бюджета? Можно ли считать суверенной страну, совокупный корпоративный долг которой перед иностранными кредиторами фактически равен ее годовому бюджету (и даже слегка превышает его)?

С момента распада СССР вес правопреемницы этого государства – современной России – в международной политике явно не превосходит веса кресла ее представителя в Совете безопасности ООН. По наследству от СССР России досталось место постоянного члена Совбеза.3 Никаких иных рычагов в международной политике у России как у государства нет. Имевшие попытки изобразить таких рычагов наличие (разворот самолета Примакова, «миротворческий» десант в Косово) были предназначены исключительно для внутреннего пользования. В конечном счете, с позицией России за последние двадцать с лишним лет никто и ни разу всерьез не посчитался, а сама она исправно давала обратный ход всем своим изначально декларируемым притязаниям.

В качестве возражений могут привести последние эпизоды повышения градуса международной напряженности: в ситуациях вокруг Сирии и вокруг Украины.

В ситуации с Сирией Россия, казалось бы, впервые за длительный период, продемонстрировала выдержку и настойчивость, не изменив взятого политического курса ни под каким давлением и, в итоге, добившись искомого результата: предотвращения международного силового вмешательства во внутренние дела суверенного государства. Однако, как представляется, и эта ситуация не так уж однозначна. Чего, собственно, добились? Предотвращения военной операции? Но какой ценой? Ценой частичного разоружения Сирии и признания ее правящим режимом возможности переговоров с терроризирующими население страны вооруженными мятежниками? С бандитами, за считанные месяцы превратившими одну из самых процветающих арабских стран в руины? Как следствие, возникает предположение: а не был ли именно такой сценарий как раз наиболее выгодным для западных стран? Ведь в ситуации с Сирией, в отличие от многих других случаев, когда направленное против правящего режима силовое вмешательство извне стало реальностью (Ирак, Афганистан, Ливия), основные инициаторы военного вторжения – США и Великобритания – действовали крайне медлительно, нерешительно, можно даже сказать – неохотно. Хотели ли они, собственно, военной операции? Если хотели – зачем запускали необязательные в этом случае бюрократические процедуры (обращение президента США и премьер-министра Великобритании за одобрением к своим парламентам)? Но тогда – в чем заслуга России? В том, что она, получается, помогла мировым лидерам реализовать применительно к Сирии искомый ими сценарий?

В ситуации с Украиной так и вовсе: начали, как говорится, за здравие – кончили за упокой. Стремительное развитие событий на Украине и вокруг нее, с пассивным наблюдением за переворотом в Киеве и отчаянным нагнетанием антироссийской и антирусской истерии, небывало решительными действиями по отделению от нее Крыма и совершенно невразумительной позицией по прямо вытекающему из крымских событий донбасскому кризису, совершенно очевидно указывает на полное отсутствие не только стратегической, но даже и тактической линии российского руководства в отношении не просто какой-то стратегически выгодной, а, в общем-то, если презреть политические табу, своей уже собственной территории, его стопроцентную ориентированность не на национальные, а исключительно на свои мелкие частные интересы. Присоединение Крыма, вызвавшее подъем национально-патриотических чувств в России было, как оказалось, по всем признакам, вовсе не ожидаемым поворотом во внешней и внутренней политике в направлении осознания национально-державных интересов и не превращением, как многие поспешили заключить, условной российской «власти» из компрадорской в национальную, а как раз сугубо частным (или, в широком смысле, корпоративным) предприятием, открывающим еще одно направление для «освоения» «ничьих» денег: что-то вроде олимпиады в Сочи или реконструкции дорожной сети вокруг Москвы. Заодно надеялись, видимо, пощипать и Донбасс – если прокатит без осложнений. Без осложнений, однако, не прокатило – и теперь за открывшиеся для вполне конкретных персон обширные возможности по дележу мощного финансового потока расплачиваются своими поломанными судьбами, а зачастую и жизнью, тысячи людей, которых номинальное российское государство сначала втравило в конфликт иллюзией возможной поддержки, а потом бросило на растерзание марионеткам мирового гегемона.

Во внутренней политике ситуация, как представляется, также отличается мало. Безусловно, в пиаровских целях для внутреннего пользования тематика успешного отстаивания собственных интересов – особенно в путинский период – используется крайне широко. Пафос антиамериканизма и противодействия глобальным притязаниям мировых лидеров исправно сообщается всем наиболее резонансным событиям и процессам внутрироссийской действительности – начиная с восстановления «территориальной целостности» страны и заканчивая концентрацией теми или иными способами переданных в ходе приватизации в частные руки промышленных активов в формально находящиеся под акционерным контролем государства огромные конгломераты. Здесь, однако, тот же вопрос: насколько декларируемые цели соответствуют действительным? Каков, например, реальный результат подавления опиравшегося на внешние и внутренние силы сепаратистского мятежа в Чечне? Разве стала – после двух войн и сотен тысяч погибших и пострадавших – эта территория, а вместе с ней, и весь Северный Кавказ, лучше контролироваться федеральным центром? В реальности, скорее наоборот: и Чечня, и все национальные республики Северного Кавказа, в результате «восстановления территориальной целостности» посредством предоставления ситуации там на откуп местным закрытым общинам, окончательно превратились в бесконтрольный анклав. При этом только для того, чтобы эти общины соблюдали внешние правила приличия и не демонстрировали слишком открыто свое полное пренебрежение к российскому «государству», им под видом инвестиций в развитие местной «социальной сферы и экономики» выплачивается разновидность дани, причем размерам этого калыма, вероятно, позавидовала бы и Золотая Орда. Характерно, что даже на этих условиях, лояльность демонстрируется северокавказскими общинами крайне условно и неохотно: так, например, чеченские «силовые структуры» без зазрения совести орудуют даже в центре Москвы, а северокавказские мажоры, получившие возможность, презирая элементарные нормы человеческого общежития, джигитовать в «культурных центрах» страны на щедро выделяемые «социальные инвестиции», стали основной причиной поступательного роста межнационального напряжения на всей европейской территории России.4 Мало того, даже на этих условиях общины еще и сами достаточно настойчиво требуют от общества демонстрации лояльности себе: вспомнить хотя бы судебные процессы над воевавшими в Чечне российскими офицерами, а также последующую весьма незавидную судьбу фигурантов этих процессов.

Если резюмировать: стала ли Россия в результате такого «восстановления территориальной целостности» более сильной, более суверенной? Нет, очевидно, обратное: стала более слабой, более зависимой.

В экономике, несмотря на наличие некоторых процессов, которые, по внешним признакам, могли бы свидетельствовать об укреплении государства и, соответственно, его суверенитета, на деле, как минимум с момента распада СССР, происходило также постоянное увеличение зависимости России от внешнего влияния. В 90-е годы прошло века этому способствовал распад технологичных отраслей промышленности, консервация сырьевого характера экономики, передача наиболее эффективных и прибыльных фондов в частные руки. В 21-м веке, несмотря на обратный переход под формальный государственный контроль значительной части основной – нефтяной – отрасли российской экономики, зависимость только усиливалась. Во-первых, данный переход, в отличие от приватизации, когда активы фактически раздавались задаром, осуществлялся преимущественно по реальной рыночной стоимости, что неизбежно приводило к росту заимствований и, соответственно, наращиванию объемов корпоративного долга (суммарная задолженность «Газпрома» и «Роснефти» – более 100 млрд долларов), а большая часть этого долга приходилась прямо или опосредованно на западные финансовые институты (российские банки были и остаются неспособны самостоятельно оперировать столь крупными суммами: даже там, где кредитование корпоративного сектора происходило через российские банки, это, в итоге, приводило к росту задолженности самих российских банков перед зарубежными). Во-вторых, высокие цены на сырье привели, как представляется, к тотальной дезориентации субъектов российской экономики, которые, в расчете на сохранение текущего уровня цен, начали ввязываться в огромное количество крайне капиталоемких, а стало быть, требующих заемного финансирования проектов.

Таким образом, приходится признать: как централизация под эгидой перехода под государственный контроль стратегических отраслей промышленности России, так и все остальные процессы протекают с большой выгодой для внешнеэкономических субъектов и с крайне сомнительной для суверенизации страны и ее экономики.

Еще один, хоть и не первичный, но все же немаловажный для сохранения суверенитета вопрос: состояние российских вооруженных сил. Увы, не вызывает ни малейшего сомнения тот факт, что эти так называемые «вооруженные силы» после двадцати с лишним лет откровенной дегенерации никак не отвечают требованиям текущего момента, и, в случае серьезного военного конфликта, отстоять даже формальный суверенитет страны они просто не смогут.5 Экстремальный вариант применения ядерного оружия принимать в расчет, полагаю, не стоит: ракетно-ядерный потенциал страны (тоже, кстати, доставшийся ей в наследство от СССР и планомерно деградирующий) – это вообще, по сути, не оружие самообороны; скорее его можно рассматривать в качестве той последней гранаты, назначение которой в реальном бою общеизвестно.

Дальнейшая часть определения в столь длительных комментариях, полагаю, не нуждается. «Аппарат управления и принуждения», хоть формально и существует, используется исключительно в частных интересах и на коммерческих условиях, «правовой порядок» применяется таким же образом. Относительно «защиты интересов и прав общества и отдельных граждан» – такие слова даже произносить, увы, смешно.