Читать книгу Негосударственный строй - Александр Степаненко - Страница 4

*****

Идем дальше.

Толковый словарь русского языка Ожегова и Шведовой определяет государство как «основную политическую организацию общества, осуществляющую его управление, охрану его экономической и социальной структуры»

Формально государство как «политическая организация общества» в России существует, но вот осуществляет ли эта организация реальное управление и охрану общества? Ответ на этот вопрос уже дан выше.

Английский философ Эрнест Андре Геллнер, происходящий из германоязычных евреев Чехии, определяет так: «Государство – это специализированная и концентрированная сила поддержания порядка. Государство – это институт или ряд институтов, основная задача которых (независимо от всех прочих задач) – охрана порядка. Государство существует там, где специализированные органы поддержания порядка, как, например, полиция и суд, отделились от остальных сфер общественной жизни. Они и есть государство».6

В современных российских условиях «специализированные органы поддержания порядка, как, например, полиция и суд» не то, что не отделились от остальных сфер общественной жизни, а оказались самым что ни на есть плотным образом встроены в эти сферы, причем, как уже говорилось, на весьма выгодных для себя коммерческих условиях. Не только полиция и суд, но все мало-мальски нормативно располагающие административно-принудительными возможностями структуры уже много лет занимаются в России отнюдь не охраной порядка, а обеспечением собственных групповых интересов и интересов любых иных частных групп, готовых эти свои интересы подкреплять финансовыми вливаниями. А это, увы, означает, что «специализированные органы порядка» в России таковыми вообще не являются: они полностью перерождены и выполняют отнюдь не государственные функции. Это не коррупция, это именно полное перерождение, с абсолютным изменением целей и содержания деятельности.

Другое определение – родом из Голландии: «Государство – это независимая централизованная социально-политическая организация для регулирования социальных отношений. Оно существует в сложном, стратифицированном обществе, расположенном на определённой территории и состоящем из двух основных страт – правителей и управляемых. Отношения между этими слоями характеризуются политическим господством первых и налоговыми обязательствами вторых. Эти отношения узаконены разделяемой, по крайней мере, частью общества идеологией, в основе которой лежит принцип реципрокности7».8

Понимание данного определения, как представляется, зависит от того, что понимать под «регулированием социальных отношений».

Если, например, понимать это как деятельность, направленную на создание приемлемых социальных условий для подавляющего большинства населения, то под такое понимание современное российское «государство» подвести будет затруднительно. История последних двух десятков лет знает лишь одну очевидную и четкую цель социального регулирования в России: создание максимально благоприятных условий для сверхкрупного, причем преимущественно – крайне нетехнологичного, бизнеса. Данные приоритеты особенно прозрачно проявлялись во время кризисных для экономики ситуаций, когда суровая реальность заставляла сбрасывать маски: и в 1998-м, и в 2008-м гг. номинальные власти РФ в первую очередь бросались спасать крупный сырьевой и банковский сектор, нимало не заботясь ни о среднем и мелком бизнесе, ни – уж подавно – о населении. Доказательств – масса, но основное и самое очевидное лежит на поверхности: в обоих случаях дело кончалось девальвацией национальной валюты, то есть тем, что крайне выгодно сырьевикам и крайне невыгодно всему населению. И если в 1998-м году декларируемые объемы резервов ЦБ, которые можно было бы пустить на спасение рубля были действительно невелики, то в 2008-м этот объем позволял без особых проблем выкупить весь объем валюты, находящийся в России на руках и на счетах и, тем самым, не допустить резкого обеднения населения.

Если же под социальным регулированием понимать исключительно действия, достаточные для недопущения социального взрыва, то, в общем, хоть и с натяжкой, можно будет сказать, что российское государство свои функции худо-бедно выполняет; однако не стоит забывать о том, что в течение последнего десятилетия (и даже чуть больше) это происходит в условиях сверхвысоких цен на сырье и реального отсутствия как внутри страны, так и вне ее серьезных сил, заинтересованных в организации массового социального недовольства. Таким образом, относительное социальное спокойствие в России является следствием скорее благоприятных обстоятельств, чем государственных усилий; более того, есть ощущение, что в условиях названных приоритетов экономической политики и перерождения правоохранительной системы любой мало-мальки ощутимый толчок может это спокойствие быстро и необратимо нарушить.

Вот еще одно определение государства, автором которого является российский философ и социолог Л.Е.Гринин: «Государство есть особая достаточно устойчивая политическая единица, представляющая отделённую от населения организацию власти и администрирования и претендующая на верховное право управлять (требовать выполнения действий) определёнными территорией и населением вне зависимости от согласия последнего; имеющая силы и средства для осуществления своих претензий».9

Вполне закономерно, что определение российского ученого, базирующееся хотя бы отчасти на национально-традиционном понимании рассматриваемого вопроса, наиболее применимо и к нынешнему положению дел в управлении страной. Действительно, несмотря ни на что, нельзя не признать существование «достаточно устойчивой политической единицы, представляющей отделённую от населения организацию… претендующей на верховное право управлять… населением вне зависимости от согласия последнего». Здесь, однако, уместно поставить вопрос, который уже звучал выше: а организация ли это? А точнее даже: насколько едина эта организация? И еще: насколько предъявляемые ею претензии являются претензиями именно на управление населением, а не исключительно на доступ к природным ресурсам с целью личного обогащения и последующего, по мере необходимости, бегства вслед за полученными таким образом капиталами за пределы страны?

То же касается «сил и средств для осуществления претензий». Весь вопрос в том, каких претензий. Если – на личное обогащение, то – да, на это сил и средств пока хватает. А вот на управление, да еще с горизонтом на несколько десятков лет… Какие же тут могут быть силы и средства – при полном перерождении в сервисно-коммерческие лавочки всех внешне государственных инструментов этого управления?

Ну а это определение поколению «за сорок» хорошо известно: «Государство есть машина для угнетения одного класса другим, машина, чтобы держать в повиновении одному классу прочие подчинённые классы».10

Определение Ленина, как, собственно, и всех марксистов вообще, естественным образом, базируется на теории классовой борьбы как основы и двигателя общественного развития. По этой причине, марксисты в принципе не рассматривают государство с точки зрения допущения для этого явления каких-либо содержательных задач. Государство рассматривается исключительно как аппарат насилия. Изначально речь шла о «капиталистическом государстве» как аппарате насилия собственников средств производства. Российские большевики-марксисты – и в теории, и на практике – оставили за государством эту функцию и в новом, постреволюционном государстве, где господствующим классом был объявлен класс не-собственников; они просто повернули острие насилия в противоположную сторону.

В своей прямолинейной упрощенности марксистское понимание государства, в принципе, может быть легко вписано в любую реальную ситуацию. Поскольку определенный уровень насилия в обществе в любом случае необходим для поддержания элементарного порядка и в разных формах это насилие в обязательном порядке присутствует в любой исторический период и в любой исторической ситуации (так, например, разгул рэкета и бандитизма в 90-е годы в России, в условиях полной деградации силовых структур, также был своего рода формой санации), стало быть, любую ситуацию вполне можно рассматривать с точки зрения присутствия в ней некой формы государственности.

Однако применение классовой теории по отношению к нынешней России (равно как, кстати, и к почти любой другой стране современного мира, существующего в условиях обеспеченного научно-технической революцией переизбытка товаров и услуг – «постиндустриального общества» – и тотального взаимного проникновения посредством совершивших молниеносный скачок вперед медиасистем – «информационного общества») является крайне схематичным. Эта теория была вполне актуальна в условиях классического промышленного капитализма 19-го века, когда социально-вертикальная мобильность была практически равна нулю: так, родившись в пролетарских трущобах или в деревенской глуши, люди, за редчайшим исключением, проводили там всю свою жизнь; в свою очередь, в высшие слои общества также не происходило почти никакого притока свежей крови. Так было в Европе, так – уж и подавно – было в России. Сейчас же ситуация совсем иная. Уровень общественной миграции – как горизонтальной, так и вертикальной – очень высок; неизбежно и в элите, в среде, имеющей доступ к финансовым и властным ресурсам, «текучесть кадров» весьма значительная; единый, осознающий четко свои интересы класс в этих условиях просто не может сформироваться; его действия по обеспечению приоритета своих интересов распадаются на множество частных течений без общего русла, а «аппарат насилия», в итоге, применяется в большей степени для частной конкурентной борьбы, а не для обеспечения интересов широкого класса. Класс «не-собственников», в свою очередь, из-за столь высокой мобильности, несмотря на значительное повышение уровня образованности по сравнению с 19-м веком, вообще оказывается неспособен на какое-либо осмысление калейдоскопа все ускоряющихся вместе с информационным обменом событий: все его свободное время, а в итоге, и всю жизнь, съедают различного рода коммуникационные симуляторы и виртуальная реальность.

В этой связи, возьму на себя смелость утверждать, что государство как аппарат насилия одного класса над другим в современном мире в принципе не может существовать; и уж тем более не может этого быть в России, опять же с учетом уже неоднократно упомянутого перерождения систем правопорядка.