Читать книгу Происшествие на Колесе. Несколько моментов из истории борьбы с бесами - Александр Трифонов - Страница 21

Расскажем всё по порядку, что придумал проказливый чертёнок взамен тех старых, уж давно набивших всем оскомину соблазнов и ловушек, таких как яркое видение котелка, набитого до краёв золотыми червонцами, прекрасных дев, тоскующих возле своих шатров и манящих своими прелестями усталого путника, таинственных, волшебных колодцев и ужасающих своим скверным видом и огромными размерами свиноподобных рыл всяческого рода, способных до смерти напугать даже весьма искушённого в опасностях мужественного человека, он решил устроить на пути старцев ужасающий, небывалый по своим масштабам и никогда и никем не виданный обвал и камнепад.

Но откуда же, спросите вы, он смог бы отыскать столь огромные каменные валуны и глыбы, когда они нужны ему были не где-то там, скажем, в горах или же в долинах, прихотливо извивающихся между высоченными хребтами, где камнепады совсем не редкость и где всегда при желании было бы можно отыскать подходящие по своей тяжести и внушительным размерам валуны. Нет, они нужны были ему именно там, в самой что ни на есть далёкой небесной выси, где испокон веков никаких камней не бывало и никогда их там не сыщешь, хоть лоб себе расшиби, но всё равно не найдёшь даже самого маленького камешка. И, мало того, ещё требовалось бросать эти глыбы точно в цель, в то место, где предположительно должен был пролететь святой старец, к тому ж ещё нужно было так суметь исхитриться, чтобы сделать это точно в тот момент, когда он вплотную приблизится к выбранному чертёнком месту!

Но на что только ни исхитрится чёрт, задумавший устроить добропорядочному христианину какую-нибудь ловушку, лишь бы только побольнее досадить ему! И вот до чего он додумался: под рукой у него только и имелись, что лишь одни тёмные тучи, нависшие слезливыми мешками над деревеньками и посёлками, над которыми в это время он пролетал. Вот из них-то он и взялся со всей ловкостью и быстротой, присущей одним лишь чертям, лепить эти огромные камни.

И ему удалось это сделать поистине со сверхъестественным мастерством, и с такой же необыкновенной скоростью, буквально в одно мгновение, он налепил их целую огромную кучу, присваивая таким способом самым обычным водянистым облакам видимость огромных тяжёлых каменных глыб. Он очень рассчитывал, что эта его грандиозная затея произведёт на старца чудовищное, устрашающее впечатление, уж очень он желал этого и вскоре так уверил сам себя, что именно так вот всё и произойдёт. Но как же он был раздосадован, как горевал и бил изо всех сил себя в грудь, а также куда попало. Он был буквально сражён наповал, наблюдая, как Паисий, словно могучий корабль, величественно проследовал мимо него, сквозь это неимоверное месиво «каменных» глыб, которые при малейшем соприкосновении с ним разлетались вдребезги, как обыкновенные хрупкие фарфоровые чашечки. Тысячами мелких осколков они рассыпались далеко в разные стороны, а затем таяли, и превращались в воду, и проливались мелким дождиком на головы тех редких прохожих, которые по воле случая в это время прогуливались непосредственно под тем местом, где всё это происходило. От такого бесславного конца всех его титанических усилий чертёнок чуть с ума не сошёл, кусая то в бессильной ярости свои локти, то в мучительном безумии грызя кончик своего грязного хвоста, что так сокрушительно и так позорно провалилась, превратившись в ничто буквально в одно мгновение, его изумительная и с таким великим тщанием продуманная им затея с камнепадом. А ведь совсем ещё недавно она представлялась ему такой совершенной и непогрешимой, так грандиозно и исключительно умно по своим немыслимым масштабам им придуманной! И вдруг всё разом закончилось, так бесславно, от этого действительно можно было сойти с ума!

Однако единственно только из-за того, что он был очень великим упрямцем и строптивцем, и после этого даже своего сокрушительного поражения он не отступил, не сломался и не бросил своё каверзное дело. И хотя он уже понимал хорошо, что против старца ему не отыскать подходящего «оружия», он всё-таки решил ещё выждать в робкой надежде, что, может быть, хотя бы потом, впоследствии, по какой-то непостижимой воле случая, каким-то чудесным, восхитительным образом ситуация вдруг переменится в благоприятную для него сторону или же подвернётся по нелепой случайности глупая удача, и тогда-то уж он сумеет поквитаться с этим непробиваемым ничем стариком за то своё прошлое сокрушительное поражение, сумеет отомстить своему могущественному обидчику. И, как это ни странно, такая редкая возможность вскоре действительно ему подвернулась. Однако не станем торопиться и расскажем всё по порядку. Сейчас же нам следует заблаговременно уведомить читателя, что другие, более опытные и умные, черти вскоре узнали о проделках их молодого и столь тщеславного сородича и в особенности о тех его горделивых претензиях и планах уже в ближайшее время превознестись над всеми ними. Так иногда бывает, что несмотря на все наши самые тщательнейшие предосторожности и предусмотрительные попытки утаиться от стороннего недоброжелательного взгляда, всё-таки найдётся такой хитрец, неведомый нам соглядатай, который впоследствии, воспользовавшись моментом, с великой радостью и веселием в присутствии всей большой компании наших общих с ним знакомых вывалит вам на голову все эти пикантные подробности своих предвзятых наблюдений и при том ещё с прибавлением множества всяких собственных выдумок и фантазий. Но вернёмся к тому, как восприняли и что подумали черти, выслушав рассказ этого случайного соглядатая горделивых мечтаний и тайных надежд нашего чертёнка – услышанное ими крайне всех их возмутило. Но когда до них наконец дошло, какую цель избрал себе этот гордец для собственного превозношения, они все буквально как один попадали со своих полок от хохота. Уж как потом они все потешались, представляя себе тот сладостный для всех них момент, когда этот вконец опростоволосившийся, павший до самых последних своих риз и в конечном итоге пригвождённый к полному своему ничтожеству чертёнок наконец будет вынужден вернуться восвояси. Они уже предвкушали тот сладкий миг, когда он дойдёт впоследствии до последней уже крайности и жестокими обстоятельствами своего бесприютного существования принужден будет в конце концов вернуться домой, к ним, и начнёт тогда перед ними искательствовать, унижаться и буквально валяться у них в лапах, в грязи.

Тут обязательно нужно сказать о том, что для бесов унижение и издевательство (не говоря уж о другом – мучительстве и даже убийстве), даже в том случае, когда это касается их собственные же собратья, является первейшим удовольствием. Что тут поделаешь, такова уж их природа! Увы, но не одним им это свойственно, но, к великому сожалению, и множеству таких существ, какие вроде бы по первому взгляду внешним своим обличием неотразимо напоминают людей, однако на самом деле таковыми никоим образом не являются.

Но довольно, что нам до чертей, когда в нас самих же порою сидит такое чудовище, что даже между очень близкими людьми случаются самые отвратительные и остервенелые свары, полные дичайших криков, жгучей ненависти и изощрённого издевательства! Когда мы забываем всё разумное, доброе и человеческое, что дали нам наши бедные родители, и превращаем себя в безжалостных, лютых зверей, а тем самым и свою жизнь в полное безумие. Увы, как много ещё среди нас таких бесчеловечных людей, неотразимо похожих в своём внутреннем состоянии на бесов, они буквально задыхаются от кипящей в них злобы и ненависти к своим собратьям и готовы буквально загрызть их и обглодать все их косточки ради какого-нибудь пустякового, совершенно ничтожного повода. Остаётся лишь вздохнуть и с горечью покачать головою: «Эх вы, люди!..» Относительно чертей, то их дела всем хорошо известны: это насмешки, издевательства, обман и презорство. Однако мы опять увлеклись, улетели в дальние страны и совсем забыли о том, за что взялись с самого начала и что намеревались рассказать нашему терпеливому читателю. Давно, давно уже нам пора вернуться к нашему рассказу. Прошло совсем немного времени с того момента, когда святой Паисий легко и без какого-либо видимого ущерба для себя отразил все злоумышления злобного и чрезвычайно тщеславного чертёнка и теперь летел легко и быстро, надеясь, что остаток пути преодолеет уже без каких-либо помех. Между тем до столицы ему оставалось совсем немного, каких-то двадцать километров, а такие расстояния для Паисия были сущим пустяком. И тут он вдруг увидел под собой яркую ленту реки, прилежно вьющуюся по равнине, где поля с созревшими плодами перемежались с небольшими зелёными перелесками и деревеньками. Яркие солнечные блики, отражённые от поверхности реки, создавали радостную феерию света.

Стояла та благодатная пора конца лета, когда земля уже была полна своими щедрыми дарами, и водители на грузовиках, время от времени проезжавшие по пыльной просёлочной дороге, идущей вдоль реки, торопились скорее свезти собранный урожай в закрома своих новых хозяев, ибо небо становилось временами несколько темно из-за собиравшихся кучевых облаков, грозящих скорым дождём.

Паисий, несмотря на прохладу, царившую в верхних сферах, вдруг ощутил, что довольно сильно пообветрился, пока летел с немалой скоростью, успевая и поглядывать время от времени вниз, что происходит там, на земле. И теперь из-за этого не очень приятного ощущения им овладело неодолимое желание окунуться в прозрачные воды этой речушки, благо она находилась совсем рядом, под ним. Так что ему достаточно было лишь скинуть с себя одежду и, долго не мешкая, кинуться в её воды. Так он и сделал, быстро снизившись, и почти уже у самого берега реки плавно приземлился на низкорослую травку, покрывавшую её берега. При этом он тут же с удовольствием ощутил, как подостывшее в прохладных высях его тело обволакивает и согревает стоявшая внизу жара.

Сняв подрясник и власяницу, он положил их на травку, сверху придавив всё своим тяжёлым крестом и цепью, чтобы тёплый летний ветерок не разметал одежду по сторонам. После чего одним сильным размашистым движением устремился в воду, явив тем самым некое слабое подобие той давнишней своей удалой привычки, присущей ему когда-то, в уже значительно отдалённые от теперешних годы.

Ему хватило нескольких минут, чтобы снова ощутить в себе свежесть, и он уже выбирался на берег, когда острый его взгляд заметил, что ни его одежды, ни креста на том месте, куда они были положены им, не было в помине. Его немало при этом удивило, что внутреннее его чутьё, всегда исправно предупреждавшее его об опасности, на этот раз дало сбой, оставив его в полном неведении относительно произошедшего. Оглядев полянку, которую он выбрал, чтобы спуск к реке был пологим, в слабой надежде, что, может быть, какая-то неведомая сила их перенесла в другое место, однако ни возле окаймлявших поляну плотных зарослей ивовых кустов, тянувшихся вдоль берегов реки, ни в каком-то ином месте вещей не было. Тогда он понял, что его обокрали.

И сейчас же, одновременно с осознанием всех неприятных последствий, связанных с этой утратой, на него навалилось отвратительное чувство полной своей беспомощности в этом безлюдном, пустынном месте. Да и как бы он мог решиться, коли даже и создалась бы каким-то чудом такая возможность, выйти из воды и оказаться перед толпой незнакомых и знакомых людей в таком бесстыдном виде. На такие вещи были способны лишь крайне развращённые люди!

После минутных размышлений он вынужден был признаться перед самим собой, что не может вот так сразу изобрести нечто разумное и достаточно действенное, чтобы вытащить себя из этой глупейшей ситуации!

О том же, какими неприятностями ему грозит утрата подрясника, да что там подрясник! Как сам себя он станет казнить за потерю креста, он предпочёл пока не думать, дабы таким самоедством вконец не ослабить себя в тот момент, когда от него требовалась собранность и ясный ум. Все эти огорчительные, малодушные мысли в один миг промелькнули в его уме, а затем он заставил себя cнова стать тем, кем был всегда в своей жизни, то есть могучим Христовым воином, не знавшим ни страха, ни сомнения. Но оставим на время могучего Паисия, пребывающего в некотором недоумении и растерянности и пока что так и не решившего, что же ему предпринять такое, дабы отыскать верный и скорый путь и выкарабкаться из этого по его собственной вине создавшегося положения.

Пока Паисий собирался с мыслями и даже некоторое время пребывал в совершенно расслабленных чувствах, главный виновник его беды, конечно же, речь идёт о чертёнке, который находился тут же рядом, поблизости. Причём тоже в страшно расслабленном и буквально граничащем с безумием состоянии (правда, по совсем иным причинам), он изнемогал от обуревавшего его непрестанного хохота! И он никак не мог от него избавиться и остановиться, он то и дело взвивался вверх и тут же падал вниз, на нагретую солнцем травку, а потом вдруг ещё принимался кататься по лужайке, словно припадочный, или же хлопая себя по бокам, принимался кричать: «Какой же он всё-таки дурак! Ведь ухитрился попасть в самую простую, обыкновенную и давно всем известную ловушку! И что он теперь будет делать, ему же никогда отсюда не выбраться! Так и сдохнет здесь от голода!»

Однако все эти припадочные и безумные крики, прыжки и ужимки чертёнка, по-видимому, не очень понятны читателю, и уж, наверное, потребуется кое-что пояснить, дабы всё встало на свои места и никого не беспокоило, что так болезненно сказалось и повредило разум чертёнка. Ведь, казалось бы, совсем недавно мы оставили его сильно приунывшим, таким жалким и «раздавленным» неодолимым могуществом Паисия! Когда тот с необыкновенной лёгкостью сумел опрокинуть и превратить в ничто весь его хитроумный план с камнепадом.

Но уже говорилось, этот чертёнок был крайне упрям и своенравен, что ж удивляться тому, что он не отступил и продолжал «тянуться» и преследовать своего ненавистного врага. Время от времени он утешался и подкреплял себя ни на чём не основанными надеждами на глупую удачу и таким образом всё продолжал следовать за Паисием, стараясь не потерять его из виду. И что бы вы думали, этот редчайший, но иногда, всё-таки случавшийся благоприятный момент ему подвернулся! Эта глупая его надежда уловить каким-то способом могучего старца в западню взяла и вдруг объявилась перед ним в своём обольстительном виде!

С нарастающим изумлением он увидел, как его ненавистный враг начал быстро снижаться и, достигнув берега реки, опустился на покрывавшую его пушистую травку, после чего начал раздеваться с явным намерением искупаться. Это было просто-таки какое-то чудо, невероятная удача, чертёнок даже не мог поверить собственным бельмам, и чтобы окончательно во всём удостовериться, хорошенько протёр их и проморгался. Нет, всё было так, как ему показалось в первый раз, могучий старик ни с того ни с сего прервал свой стремительный полёт, и это тогда, когда до столицы, куда он явно направлялся с пока что неизвестными чертёнку целями, оставалось совсем ничего! Это было просто какое-то безумие! Такой хитрый, всегда ужасно осторожный и никогда не делавший ошибок старик словно совсем потерял голову и стал малолетним ребёнком, с которым теперь можно было делать что угодно. Ну как такое могло произойти с таким суровым, не дававшим никогда и никому спуска (ни бесу, ни демону) могучим старцем?! Вдруг совершенно расслабился и ни с того ни с сего этим своим купанием отдал ему в руки все шансы, всю массу самых разных возможностей!

Ну, конечно же, не уничтожить совсем его (это не под силу было никому из них), то, по крайней уж мере, хорошенько за всё наказать, поквитаться с ним за все прошлые свои неудачи. И тут медливший и без конца перебиравший в уме всяческие возможности чертёнок опомнился, наконец осознав, что купание Паисия будет продолжаться не вечно и такая немыслимая удача может вдруг превратиться в ничто. И он судорожно принялся вспоминать и выискивать в уме возможности, которые всегда у всякого беса имеются под рукой, чтобы, долго не раздумывая, устроить попавшемуся ему в руки христианину какую-нибудь пакость.

И в этот момент он заметил двух воришек, уныло бредущих вдоль пыльной просёлочной дороги, и несложная схема сейчас же зароилась в его уме. В одно мгновение оказавшись рядом с ними, он принялся вкрадчивыми речами и нашёптываниями подводить их к мысли о такой исключительно редкой возможности, почти не прилагая никаких собственных усилий, быстро поживиться. И долго их уговаривать ему не пришлось, они сами уже всё быстро сообразили и, тихо, со всеми предосторожностями подкравшись к тому месту, где лежали вещи Паисия, благополучно их умыкнули, после чего с теми же великими предосторожностями отползли назад. После чего вскочили быстро на ноги и, не оглядываясь, принялись бежать во все лопатки по пыльной дороге, по которой ездили грузовики с собранным урожаем моркови и свёклы. И остановились только метров через сто, когда наткнулись на стоявший посреди дороги грузовик с кузовом полным моркови (водитель его, видимо, тоже решил искупаться). И тогда только они поняли, что день, так не заладившийся поначалу, может оказаться для них не так уж и плох.

Вот после этого-то чертёнок и принялся ликовать, немедленно представив себе, как голый Паисий бегает по берегу реки, не понимая, что же ему такое предпринять, чтобы выбраться из столь постыдного и безвыходного для себя положения. Его природное воображение сейчас же стало рисовать ему самые фантастические картины, одна нелепее другой, они-то и вызвали в нём те неодолимые приступы хохота. И дело дошло до того, что он без сил, в полном изнеможении стал кататься по траве, дрыгая своими копытами или хлопая себя по бокам, после чего на него находил новый приступ смеха, и он снова принимался хохотать и валяться по траве. Он уверовал и уже более не сомневался, что совершил дело, какое оказалось не под силу другим, куда более опытным и хорошо известным в их сообществе бесам. И теперь, когда великая победа над могучим Паисием одержана, он мог себе позволить немного расслабиться и покайфовать. Пускай этот голый старик теперь мечется там, у реки, в неразрешимой дилемме, как ему быть и что же такое предпринять, чтобы хотя бы как-то исправить своё практически безвыходное положение!

Кстати, он находился совсем рядом, за ближайшими кустами, и это нисколько теперь не пугало чертёнка, наоборот, усиливало остроту ощущений, сознание собственной силы и полного превосходства над уже поверженным врагом! Да, это он один, тот самый, ни к чему непригодный неумеха и хвастун, как имели привычку говорить о нём его собраться, взял да и совершил этот великий подвиг! И это в то время, когда ни один бес в ближайшей округе даже близко не мог решиться на то, чтобы подступиться к ненавидимому ими всеми такому страшному и неодолимому врагу.

Помимо всего прочего, что приходило ему в это время на ум и так подавляюще действовало, увеселяло и распирало его от хохота, немалую долю вносила гордыня, заставлявшая его забывать о всякой осторожности, ведь ему казалось, что теперь уже ему всё нипочём, и предвкушение грядущей славы переполняло его неземным восторгом. Что касается Паисия, то на какое-то время он действительно совершенно упал духом и впервые за долгие годы ощутил себя совершенно беспомощным перед столь подлым и изощрённым в своих действиях врагом. А то, что всё это устроил именно враг человеческий, он уже не сомневался, и сознание невозможности быстро исправить положение угнетало и мучило его. Однако эта его слабость продолжилась недолго, уже через минуту он снова стал тем, кем был и оставался всегда: бестрепетным, могучим воином Христовым.

Он умел при необходимости вводить себя в некое особое состояние, в котором в течение нескольких секунд обозревал всю ближайшую округу, отыскивая место, куда успел схорониться враг. Этим и собирался он сейчас заняться, как тут до него донеслись довольно странные звуки, напоминавшие то кудахтанье, то возню по траве. С осторожностью ступая и обходя заросли прибрежного ивняка, он начал тихонько подкрадываться к тому месту, откуда доносились звуки. И вскоре, тихонько раздвинув ветви ив, увидел того, кто совершал всю эту пакость и был виновником всего, как мгновенно понял Паисий, тем вором, который украл у него вещи и стал причиной его вынужденной задержки в пути.

Ни секунды не раздумывая, Паисий ухватил чертёнка за хвост и, дабы сразу «охладить» его бесовскую прыть, наложил на него святое знамение! Обычно ответная реакция чертей на всякое такое неожиданное нападение или чей-то внезапный удар бывает почти мгновенной. Они всегда успевают либо вовремя увернуться в сторону, либо даже ответить нападавшему каким-либо своим излюбленным хитроумным способом. Но в данном случае ни того ни другого сделать он не успел, ибо святое знамение сначала ослепило его, на несколько мгновений сковав все его действия, после чего лишь он всеми силами попытался уйти в сторону, отвернуться и вжаться поглубже в землю от этого нестерпимого для него света. Внешне это было скорее похоже на то, как если бы его хватили дубиной по его самонадеянному рылу.

В результате он так и не успел понять, кто ж это такой внезапно напал на него, и потому, едва оправившись от удара, немедленно потянулся своей зубастой пастью к ноге Паисия, стремясь хорошенько за всё проучить своего обидчика. Но в ту же секунду ощутил хорошо ему известный, невыносимо приторный, непереносимый бесами дух святости, отчего немедленно отпрянул в испуге назад и задрал кверху своё удивленное рыло, чтобы разглядеть своего обидчика.

Возможно ли передать ту гамму чувств, какую пережил он в тот миг, когда увидел стоящего перед собой разъярённого Паисия: от торжества и упоения самим собой к ужасу и осознанию полного краха всех своих надежд и упований! А ведь какую-то минуту назад он ощущал себя вершителем судеб, празднуя грандиозную свою победу над этим могучим и доселе никогда ещё непобедимым врагом! И вот он уже сам повержен, и ожидавшая его казавшаяся такой уже близкой слава рассеялась перед ним как дым. Такой удар мог сломить и повергнуть в тоску на долгое время всякого человека, однако для чертей столь сильные чувства совсем не свойственны в силу их почти полной бесчувственности к кому и к чему-либо. Они быстро принимают новые обстоятельства, смиряясь с тем, что уже произошло, и с чем приходится теперь им иметь дело. Что касается Паисия, то ему ещё никогда не доводилось вступать в прямое общение с бесами, как ни покажется это кому-то странным при том великом множестве раз, когда ему приходилось отражать их наглые исподтишка наскоки и выбираться из их хитроумных ловушек. Ведь бесы боялись действовать против него напрямую, страшась одного его вида и тех разрушительных последствий, которые обычно оставались после его вторжения в их пределы. Теперь же Паисию поневоле приходилось говорить с этим вконец обнаглевшим бесом.

– Вернёшь вещи сразу или помучиться хочешь? – спросил Паисий, с отвращением глядя на извивавшегося перед ним чертёнка.

– Не хочу мучиться, всё тебе верну! – заторопился чертёнок, отворачиваясь от Паисия, не в силах выдержать его пристальный, изучающий взгляд. – Две минуты дай мне, только две, и получишь своё обратно в целости. Потому что, сам видишь, твоих вещей у меня нет!

– Говори, где они!

– У тех вон двоих глуподырых дрищей, – чертёнок махнул лапой в сторону дороги, где стоявшая столбом пыль уже через двадцать метров застилала собой всё, что было далее по дороге.

Паисий, волоча за собой чертёнка, поднялся вверх, на воздух, метров на десять и с этой высоты вгляделся в ту сторону, куда ему показал чертёнок и где сквозь плотное марево пыли различил грузовик, стоявший на обочине дороги, и двух каких-то субъектов, деловито суетившихся возле него. Он сразу понял, что чертёнок не обманул, вещи его в самом деле были у тех людей. Он тут же было хотел броситься, отнимать своё дорогое, но сразу же вспомнил, что гол, как Адам в Эдемском саду и что, весьма возможно, его бесстыдство уже кто-то заметил из почтенных жителей ближайшей округи. Мысль эта тотчас же наполнила его жгучим стыдом, но он тут же и укротил её в себе.

– Ладно, семя тли, – со вздохом повернулся он к чертёнку, едва они оказались на земле, – на этот раз прощу тебе многое, если сумеешь только отличиться и раздобудешь мне быстро какие-нибудь штаны.

– Штаны, штаны! Что там ещё у вас: брюки, трусы, шаровары, галифе?.. – принялся глубокомысленно перечислять чертёнок. – Брюки у нас в сельпо, три штуки разных цветов… досада! Начисто отпадает, слишком уж далеко – целых двенадцать километров добираться! Гм-м, есть одни почти рядом! Только совсем уж плохонькие, с дырой в кармане, уж не знаю, как смогу предложить тебе такое!

– Показывай, пёс, не теряй времени!

– Да вон они, чего там, из-под куста «выглядывают».

Паисий жадным взором обвёл утопавшую в зелени поляну и – о радость! В том месте, где трава заканчивалась и на узкой береговой кромке начиналась плотно утрамбованная земля, под ветвями склонившихся ив, почти в двух шагах от них, молчаливым укором человеческому легкомыслию и равнодушию из земли «робко выглядывала» сильно запылённая и выцветшая верхняя поясная часть мужских брюк. Всё же их остальное, невидимое глазу, продолжение было скрыто под плотно утрамбованным временем пластом земли. И то, что чертёнок назвал брюками, теперь уже мало походило на вещь, какую можно было бы обозначить таким вдохновляющим наименованием. Но в сложившихся обстоятельствах выбирать Паисию не приходилось, он и такой находке был рад.

– Ладно, бес, будет тебе зачёт, коли сделаешь всё быстро, откапаешь, отмоешь их.

Чертёнок, понуро кивнув, ухватился за выступавшие из земли брюки, после чего сделал сильный и довольно ловкий рывок, норовя одним махом решить дело, немало при том рискуя разорвать их и оказаться опять ни с чем. Но брюки устояли перед этим торопливым наскоком, показав наглядно, что плоть их надёжно вросла в землю. Понял сразу это и чертёнок, он отыскал здесь же, на берегу, довольно увесистый плоский камень, которым и наковырял на скорую руку вокруг того места, где предположительно находились брюки, небольшую канавку, которую тем же камнем потом значительно углубил. Усилия его оказались не напрасными, дальше всё пошло гораздо легче, и в непродолжительное время он уже держал в лапах и показывал Паисию довольно увесистый пласт земли, в котором уже можно было разглядеть сильно помятые и почти вросшие в землю брюки.

– Хорошо, пёс, продолжай, – ободрил его Паисий, – отмочи их теперь и хорошенько очисти.

Но тут же сразу возникла досадная заминка, чертёнок вдруг начал «тормозить», вилять и отнекиваться, ссылаясь на какие-то свои обычаи и что, мол, для них, бесов, вода крайне нежелательна, и они всегда предпочитают её избегать. Вот и пришлось тогда Паисию в связи с сильным дефицитом времени обойтись с ним грубо и больно, наложив на него втрое своё неотразимое святое знамение. После чего бес совсем поник и выполнял все уже безропотно, что требовал от него Паисий.

Так, кое-как добредя с тяжёлым комом откопанных им брюк до реки, он с видимым отвращением вошёл с ними в реку, после чего, отмочив и хорошенько очистив их от грязи, прополоскал и отжал.

– Ладно, пёс, не унывай, сам ведь виноват, – напутствовал его Паисий, только теперь уж запомни, я тебя заранее предупреждаю, хорошенько запомни! Ещё раз, один лишь раз, попадёшься мне вот так на глаза, знай – не пощажу!

Как это ни покажется странным, но эти слова Паисия стали пророческими, и чертёнок действительно получил от него впоследствии один очень болезненный удар, но, конечно же, об этом и многом другом речь у нас пойдёт впереди.

Сам же Паисий был очень рад, что наконец-то сможет теперь прикрыть свой срам и заняться тем, что мучило и беспокоило его гораздо больше, а именно возвращением его монашеского одеяния и креста. При этом ещё он постоянно терзался от мыслей, что время так бездарно тратится им на все эти мелочные дела и уже его почти совсем у него не осталось. Так что всё, что теперь ещё предстояло ему сделать, он стремился совершить в некоем наитии, почти интуитивно.

В секунду оказавшись возле стоявшей машины, Паисий тихо кашлянул, стараясь привлечь к себе внимание по крайней мере кого-то из тех двоих, что очень деловито продолжали сновать возле неё. На вежливый призыв Паисия очень нервно и даже с явным испугом откликнулся тот из них, которому по распределению обязанностей между ними предназначено было стоять на стрёме. Это был полнотелый, невысокого роста мужчина, уже лет за пятьдесят, на нём была старая клетчатая рубашка и чёрные, сильно запылённые, с пузырями на коленях брюки. Но главное, что немедленно выдавало его вороватую натуру, были его напрочь лживые маслянистые круглые глазки, которыми он часто моргал, будто волновался при разговоре.

– Ты что, как это! Откуда, старичок, ты взялся? Я всё время же смотрел, и рядом никого не было! И вдруг – бац, ты стоишь! Ты вот что, ты лучше иди куда-нибудь, уходи отсюда. Нечего тебе здесь делать.

– Отдай одежду и крест, – тем же тихим, просящим голосом произнёс Паисий.

– Ты вона чего, ах, ты! Какой такой крест? – казавшийся всего секунду назад довольно миролюбивым и даже ласковым обрюзгший человек вдруг чрезвычайно рассердился и озлобился. – Нет у меня никакого креста, и одежды твоей нет! – выкрикнул он неожиданно запальчиво и даже с угрозой в голосе.

– Ты напрасно врёшь, я вижу всё: и крест, и подрясник мой с власяницей – они в твоём мешке сверху лежат. Развяжи его и увидишь!

– Ты вот что, старик! Ты, наверное, давно уже живёшь, забыл всё на… – — Как по пыхтелке своей получал, вот сейчас я тебе, дураку, напомню, поучу тебя, сволочь, немно…

Видимо, используя какой-то старый свой отработанный удар, он выбросил вперёд правую руку, стараясь попасть Паисию в лицо и этим одним ударом сбить его с ног. Но ему мешал тяжёлый мешок, нарушавший координацию его движений, попытка оказалась неудачной. Сбросив мешок на землю, он пытался снова раз за разом осуществить задуманное, подступая к Паисию и ловя мгновение для удара. Но и эти его решительные приготовления и настойчивые попытки проучить Паисия оказывались безрезультатными, со стороны всё это выглядело крайне нелепо. И было похоже скорее на такую трудно представимую вещь, как если бы малолетний ребёнок собрался одолеть здоровенного, крепкого мужика!