Читать книгу Происшествие на Колесе. Несколько моментов из истории борьбы с бесами - Александр Трифонов - Страница 8

Ведущий, преодолевая в себе сильнейшее подспудное отвращение к этой гадкой, омерзительной материи гадажжёновского костюма, всё-таки заставил себя вглядеться в неё и, к непередаваемой своей досаде, различил в самом деле на ней те схематически нарисованные фигурки их собственной телевизионной заставки, показывавшей все те подарки, которые специально раздавались в процессе Игры для создания в студии и у зрителей, смотревших Игру у телевизоров, счастливой, радостной атмосферы.

– Где вы это только раскопали? – досадуя на непробиваемую везучесть Гадажжёнова, спрашивал он, понимая, что вопрос его – абсолютно пустой и теперь уже никому не нужный. Разочарование и горечь досады звучали в его голосе.

– Специально к передаче, – бодро отрапортовал Гадажжёнов, нарочито не замечая ноты огорчения, звучащей в голосе ведущего. – Достигнул с большими трудностями, в магазинах такой нигде нет, даже и искать не надо, только зря мучиться! Пришлось мне в нашу дирекцию выходить, для меня сделали. Уж очень хотелось предстать, так сказать, соответствующим счастливому моменту Игры, словом, с большим трудом, но удалось. Конечно же, шил сам, чтобы уж комар носа не подточил, сидит как влитой. Столько сил потратил! – Гадажжёнов опять взял cвою любимую горькую, слезливую струну: – А что же получилось здесь, товарищи! Как отнеслись, как оценили мой энтузиазм и желание превзойти?! А вот как!! Взяли они да и прямиком меня с Игры вон взашей! Люди! Что ж такое творится, разве можно ж с человеком-то этак!

«Сволочь, подвёл под меня как, подлец!» – ядовитой змеёй вползла в сердце ведущего злая, мстительная мыслишка.

После слезливого гадажжёновского представления в студии установилась тягостная, томительная тишина. Всем, в том числе и зрителям, стало понятно, что ведущий не справляется, тормозит и ещё что во всех задержках Игры, а также в затеянных им ненужных спорах Гадажжёнов с лёгкостью берёт над ним верх, без каких-либо особых затруднений переигрывая его в этом, безусловно, очень важном для того, кто руководил Игрой, деле. Хотя ведущий и сам давал ему такую возможность, но, спрашивается, зачем бы ему это следовало делать, когда передача и так уже ковырялась через пень колоду и уже существенно отставала от намеченного графика.

Вскоре это стало понятно и самому ведущему, увы, с опозданием, он с сожалением уже ясно видел теперь, что ни на какие переодевания времени у него совсем не оставалось. С огорчением видел он и то, что слезливые выверты вертлявого прохвоста, его бесстыжая реклама своего поганого костюма, мерзостная сущность которого была очевидна всякому объективному свидетелю уже с порога, а также его чувствительные рассказы о якобы непосильных собственных трудах по его добыванию, не пропали даром для зрителей.

И из всех этих, увы, слишком запоздалых прозрений и соображений у ведущего родилось и окрепло в одночасье одно неодолимое болезненное желание немедленно выдворить вертлявого мерзавца из студии и вообще желательно из Телецентра и даже из самой столицы куда-нибудь подальше, на край света, чтобы больше никогда не видеть и не слышать этого отвратительного в своей фальши голоса. Однако желание это его было явно неисполнимо, его приходилось отставлять в сторону, а оставалось ему только одно – без каких-либо дальнейших промедлений немедленно начинать прерванную в самом начале Игру, терпя весь ущерб и все издержки, связанные с присутствием на ней такого не в меру бойкого и откровенно мерзкого «молодца».

В то же самое время в отяжелевшей голове ведущего, по сути одновременно с тем первым его расчётливым и осторожным соображением, но где-то совсем в другой, отдалённой её части, билось совсем другое, напрочь противоположное первому, жгучее желание – всё немедленно бросить и заняться прежде всего тем, чтобы этого кручёного, зарвавшегося вне всякой меры игрока вышвырнуть в три шеи из студии и наказать всем имевшим хотя бы какое-то к этому (пускай даже совсем косвенное и отдалённое) отношение никогда под самым строжайшим запретом не пускать сюда этого подлого хитреца и пройдоху, но также и всякого чем-то похожего на него не только конкретно в эту саму студию, но даже и в фойе Телецентра.

Ему очень хотел поступить таким образом, и, наверное, он решился бы на это совсем уж запоздалое действие, но в ту же секунду, едва лишь в его голове зародилась эта жгучая, до сердечного содрогания желанная мысль, к нему в голову тотчас же влезла ужасно злющая, неизвестно откуда взявшаяся чужеродная тварь, и от этого в голове его полыхнуло такой адовой болью, что все его мстительные помыслы безотлагательно заняться выдворением с Игры подлого, зловредного гада, в одно мгновение вылетели из его головы. Ведущий успел только издать короткий, сдержанный стон, потому что боль сразу же и отступила, и тогда он сделал окружающим короткий предупреждающий жест, говорящий о том, что, дескать, с ним всё в порядке.

После такого странного и очень болезненного недомогания ведущий больше и думать боялся о выдворении этого неприятного, до костей прожжённого игрока, шум и нервотрёпка, неизбежно сопровождавшие бы всё это, могли кого угодно отправить на больничную койку. И поэтому теперь ему только и оставалось, что продолжить им же самим остановленную Игру. Этим он сейчас же и занялся, смирив в себе было закипевший в душе протест против всего, что успел здесь уже натворить и испортить этот, как бес, неуправляемый и совершенно разболтанный игрок, терпя неизбежно все последующие за этим его решением издержки от присутствия такого невозможного типа на Игре.