Читать книгу Богатство идей. История экономической мысли - Алессандро Ронкалья - Страница 16

В период зарождения и роста национальных государств новый тип экономического мышления стал теснить подход теологов и философов, традиционно выступавших в качестве «советников государя». Представлявшие этот новый тип мышления авторы исходили из того, что экономическая мощь государя является дополнением или необходимой предпосылкой военной мощи. Примечательно то, что авторы этого периода получили обобщающее обозначение «камералисты», поскольку они рассматривали экономические вопросы в качестве государственных советников. В их работах центральное место заняло понятие национального богатства.

Камералисты способствовали значительному продвижению на пути к зарождению экономической науки. Они отошли от смешения моральных и научных вопросов при рассмотрении экономических феноменов. Можно выделить две линии в интерпретации экономических взглядов данного периода.

Во-первых, это линия экономического либерализма (laissez faire), проявившаяся начиная с творчества физиократов и Адама Смита[83]. По сути, она являлась реакцией на подход «государственных советников», к которому предъявлялся упрек в неверном – так называемом кризогедонистическом (chrysoedonistic) – понимании богатства, а именно в его упрощенном сведении к золоту и драгоценным металлам в целом. Отсюда термин «буллионисты», который применяется к таким авторам, как Томас Грешэм и Джон Гэльс, представляющим Англию XVI в.[84]

Во-вторых, в работах представителей немецкой исторической школы, а затем и Шумпетера [Schumpeter, 1914][85] происходит переоценка авторов этого периода, а интерпретация их взглядов становится менее упрощенной и более или менее благожелательной. Внимание исключительно к монетарным вопросам представало оправданным в условиях, когда запас металлических денег мог быть принят за наиболее точный индекс национального богатства при практическом отсутствии каких-либо иных достоверных статистических индикаторов годового выпуска. Кроме того, изобилие денег несомненно стимулирует торговлю. Накоплению реального капитала, как правило, предшествует накопление денежных капиталов. В любом случае внимание исследователей данного периода было «сфокусировано на движениях капиталов и их причинах, на политических мерах по привлечению денежных капиталов в страну, на хороших деньгах; они были обеспокоены ставкой процента в своих странах по сравнению с чужими, поскольку относительно более высокие ставки обеспечивали приток капиталов» [Vaggi, 1993, р. 24].

Кроме того, представители второй линии в интерпретации подчеркивали, что, если вынести за скобки привычную риторику, на деле значение, отводимое драгоценным металлам, уже на рубеже XVI–XVII вв. стало уменьшаться и потеряло свой центральный характер. Еще ранее, в 1516 г. Томас Мор в «Утопии» недвусмысленно высказался против чрезмерной важности, приписываемой золоту и серебру. Другой пример, который мы более подробно рассмотрим в следующем подразделе данной главы, связан с творчеством итальянца Антонио Серра. В 1613 г. он опубликовал «Краткий трактат о средствах снабдить в изобилии золотом и серебром королевства, лишенные рудников драгоценных металлов», содержание которого для всякого, кто не остановится на прочтении названия, четко показывает, что Серра связывал богатство страны с уровнем ее производства в гораздо большей степени, чем с количеством драгоценных металлов на руках у ее жителей.

В том же духе (и, возможно, не без влияния трактата Серра) была написана работа влиятельного автора Томаса Мана (1571–1641), англичанина и управляющего директора Ост-Индской компании[86]. Защищая право своей компании вывозить на Восток драгоценные металлы в обмен на товары оттуда, которые часто предназначались не для ввоза в Англию, а для реэкспорта в иные европейские страны, Ман доказывал, что вывоз денег способствовал увеличению богатства страны. Именно международная торговля обеспечивала в этой аргументации прирост количества располагаемых страной товаров темпом более быстрым, чем промышленность, и еще более быстрым, чем сельское хозяйство.

В своих работах Ман опровергал влиятельный тезис, выдвинутый Жераром Малином (Malynes) (1586–1641), согласно которому источником депрессии, охватившей Англию в 1620-е годы, стала спекуляция (приписываемая купцам и евреям) на международном валютном рынке, занижавшая курс английской валюты. Ман, как и Эдуард Мисселден (ум. 1654), исходил из того, что снижение обменного курса было вызвано негативным торговым балансом[87]. Таким образом, критика Малина Маном очень схожа с той критикой, которую выдвинет Серра против предшествовавших ему интерпретаций слабости неаполитанской валюты (см. подразд. 2.7 наст. гл.)[88].

Работы Мана являются яркой иллюстрацией перехода от буллионизма к меркантилизму. Этот переход сопровождался движением от упрощенного ви́дения непосредственной связи между богатством и драгоценными металлами к более сложной картине на основе полностью развитой теории торгового баланса, в которой внешняя торговля страны бралась в целом, а не складывалась из изолированного рассмотрения двухсторонних балансов по каждой из стран, с которыми велась торговля. Данная теория, наряду с приписыванием государству ключевой роли в экономике, составляет один из ключевых общих элементов (по крайней мере по распространенному мнению), на базе которого историки экономической мысли привычно объединяют под одним заголовком – «меркантилизм» – довольно разнородные идеи и подходы, проявлявшиеся на протяжении длительного исторического периода (с XVI по XVIII в.) вплоть до публикации «Богатства народов» Адама Смита[89].

Сегодня, однако, признается, что использовать термин «меркантилизм» следует очень осторожно. Такие историки экономической мысли, как Шумпетер [Schumpeter, 1914; Шумпетер, 2001], Хекшер [Hekscher, 1931], Джаджес [Judges, 1939], настаивали на том, что мы, строго говоря, не можем исходить из существования единой «меркантилистской школы» по двум причинам. Во-первых, с позитивной стороны, экономическая мысль того периода гораздо богаче и разнообразнее, чем та крайне упрощенная картина, которую предоставляют редукционистские интерпретации. Во-вторых, с негативной стороны, авторы того периода не сформировали стройную систему понимания экономической реальности – и не только на аналитическом уровне, но и на уровне определений базовых понятий. В целом непосредственно практические интересы и потребности явно доминировали у них над теоретической работой.

Для более ясного понимания того наследия, которое авторы эпохи меркантилизма оставили последующей традиции, необходимо прежде всего представить его разнообразие. Более того, то, что большинство из них не может быть отнесено к категории чистых сторонников политики laissez faire, само по себе не является ущербным. Напротив, именно в выражении их взглядов на роль правительства мы находим наиболее интересные и значимые аспекты экономических дебатов того периода.

Так, «меркантилистская» литература очевидно сыграла важную роль культурной поддержки подъема национальных государств, бросая вызов универсализму католической церкви и средневековой империи, с одной стороны, и локализму феодальных структур власти – с другой. Для авторов этого периода центральной проблемой выступало не столько благосостояние индивидов (как это будет у Смита, см. подразд. 5.4 наст. изд.), сколько политическая и военная мощь государства. Положительная роль, которая приписывалась государственному вмешательству в экономику, в этом контексте была связана с целесообразностью стимулирования производительной деятельности на национальном уровне в конкуренции с другими государствами: от дискриминационных мер во внешней торговле до поддержки отечественных производителей посредством системы таможенных пошлин на экспорт сырья и импорт мануфактурных изделий – и вплоть до создания государственных мануфактур, примером чему могут служить королевские мануфактуры и Мануфактура Гобеленов во Франции[90].

Другой яркой характеристикой меркантилизма был «страх товаров» (страх затоваривания) и связанная с этим боязнь «нехватки денег». Это было выражением особенностей исторической стадии перехода от производства для собственных нужд, доминировавшего в феодальной экономике, к производству на рынок, которое характеризовало капитализм. Но эти взгляды не просто выражали умонастроение поднимающейся торговой буржуазии. Они также обладали потенциалом для обеспечения условий экономического и социального развития: как подчеркивал позднее Смит, прогресс в процессе разделения труда обеспечивался постепенным расширением рынков сбыта для продукции отдельных фирм. Иными словами, расширение рынков составляло необходимое условие для развития системы капиталистических фирм. Более того, как «система национальной мощи» меркантилизм выражал потребность в политических и экономических институтах, необходимых для роста рыночной экономики – от стабильной и равномерной налоговой системы до земельного реестра, от всеобъемлющих законов по защите частной собственности до развития банковской и кредитной систем[91].

Интерпретации отдельных предложений в области экономической политики или отдельных теоретических положений могут существенно варьироваться просто потому, что они делаются на базе выборки из разных авторов этого периода. Так, например, если мы обратимся к теории «торгового баланса», то, с одной стороны, столкнемся с идеей о том, что положительный баланс внешней торговли есть причина – главная, если не единственная – национального богатства, а с другой стороны, обнаружим тезис (например, у Серра) о том, что активный торговый баланс есть лишь индикатор богатства страны, т. е. ее производственных мощностей и ее конкурентоспособности на международных рынках. Этот последний подход, однако, можно считать превалирующим в рассмотрении причинно-следственной связи, которую многие авторы этого периода (Серра, Монкретьен и Ман оказались здесь в числе первых) устанавливали в отношении национального продукта и торгового баланса[92].

В связи с дебатами о внешней торговле обращает внимание тезис о иерархии различных видов деятельности. Значительное число авторов выступали за целесообразность, исходя из роста национального богатства, экспорта мануфактурной продукции в обмен на сырье, или товаров роскоши в обмен на товары первой необходимости, или продукции квалифицированного труда в обмен на продукцию неквалифицированного[93]. Кроме того, среди секторов экономики первое место на шкале стратегического значения закреплялось за внешней торговлей, и в конце следовало мануфактурное производство, затем сельское хозяйство[94]. Оставляя в стороне обоснования таких теорий, можно вспомнить, что тот исторический период характеризовался развитием рынков как сетей международного и внутреннего обмена, а также накоплением богатства предпринимателями, изначально сосредотачиваемого почти исключительно в руках крупнейших торговцев.

Еще одна интерпретация, которая лишь частично поддерживается прочтением работ отдельных меркантилистских авторов, связана с понятием прибыли от отчуждения (profit upon alienation), т. е. прибыли, возникающей в акте продажи и потому порождаемой в процессе обращения, – иными словами, коммерцией. Согласно этому понятию в самом простом его изложении, прибыли возникают, когда покупают подешевле и продают подороже. Данный тезис соответствовал стадии торгового капитализма, что, в частности, и объясняет привилегированную роль, отводимую внешней торговле. Действительно, выигрыш, получаемый одной из сторон обмена, компенсируется потерей другой стороны, поэтому, когда покупатели и продавцы находятся в одной стране, выигрыши одних в точности компенсируются потерями других. Поэтому торговля может выступать источником богатства, только если мы рассматриваем обмен между разными странами. Однако будучи доведен до предела – прибыль возникает исключительно из акта обмена – этот тезис подразумевает не просто ранжирование торговли и иных видов экономической деятельности, а фундаментальное количественное различие между ними. В таком виде данный тезис является как ошибочным с точки зрения описания функционирования экономической системы, так и вводящим в заблуждение как интерпретация меркантилистских авторов, по крайней мере большинства их них[95]. Но и за данным тезисом можно разглядеть историческое обоснование, на которое современные экономисты часто не обращают внимания: значение военной мощи в международных экономических отношениях, рост колоний, монополистический характер крупных торговых компаний. Если мы включим в сферу международной торговли также и перемещения богатства посредством силы, то важность этого сектора в процессе того, что Маркс назвал «первоначальным накоплением», становится очевидной, а представление о неравном обмене, которое несет в себе теория прибыли от отчуждения, становится вполне обоснованным.