Читать книгу Искушение Анжелики - Анн Голон - Страница 13

Очень прямая, очень высокая, очень худая, величественная и представительная, Сара Уильямс устремила тяжелый взгляд на свою внучку, а заодно и на Анжелику.

Ее позвали, чтобы разрешить спор, и, по-видимому, она полагала, что он может разрешиться только полным отказом от любой точки зрения, которая не совпадала с ее собственной.

Никто не олицетворял праведность и воздержание лучше, чем эта высокая женщина, которая вблизи выглядела весьма впечатляюще в своем темном платье с белым плоеным воротником, охватывающим ее длинную стройную шею.

У нее были тяжелые набрякшие голубоватые веки, прикрывавшие глаза, в которых временами вспыхивал темный огонь, и очень бледное лицо, старое, но не лишенное величия.

Глядя на ее худые полупрозрачные, благочестиво сложенные руки, Анжелика не могла забыть, с какой быстротой эти самые руки схватили со стены мушкет.

Анжелика погладила по голове Роз-Анн, которая все никак не переставала плакать.

– Это же ребенок, – мягко сказала она, глядя на непреклонную даму. – А для детей естественно любить все яркое, радостное, красивое…

И тут она заметила, что волосы миссис Уильямс прикрывает прелестный чепчик из фландрских кружев, одно из этих порождений дьявола, увлекающих тех, кто их носит, в бездну греха тщеславия, которые только что осуждал Бен.

Опустив глаза, миссис Уильямс, казалось, размышляла. Затем отдала краткое распоряжение одной из служанок, которая тут же принесла какое-то сложенное одеяние. Анжелика увидела, что это полотняный фартук с большим нагрудником.

Жестом миссис Уильямс показала, что Роз-Анн может надеть злосчастное платье при условии, что его вызывающая роскошь будет частично прикрыта передником.

Затем повернулась к Анжелике, заговорщически ей подмигнула, и на ее всегда сурово сжатых губах мелькнула едва заметная насмешливая улыбка.

Сделав эти взаимные уступки, Уильямсы и их гости собрались вокруг стола, накрытого для вечерней трапезы.

Мопертюи и его сын попросили передать, что им оказал гостеприимство один из членов общины, с которым они во время их путешествия в Салем вместе торговали пушниной.

Адемар как неприкаянный бродил по деревне, сопровождаемый стайкой маленьких любопытных пуритан, которые время от времени опасливо дотрагивались пальчиком до его синей формы солдата короля Франции и до мушкета, висящего на его поникшем плече.

– В этом лесу полно дикарей, – причитал он, – они вокруг нас, я это чую.

Анжелика пошла за ним.

– Полно, Адемар, мы же за весь день не встретили ни одной живой души, если не считать Шепли. Пойдемте подкрепимся.

– Чтобы я сел за один стол с этими еретиками, которые ненавидят Деву Марию? Да ни за что!..

Он так и остался стоять перед дверью, давя атаковавших его москитов и размышляя о несчастьях, которые подстерегают его в этой ужасной стране: не дикари, так англичане… В конце концов дошло до того, что в наибольшей безопасности он чувствовал себя рядом с той, которую иные подозревали в сговоре с дьяволом, но она, по крайней мере, была француженкой, что уже немало. И эта дама, про которую толковали, что она-де дьяволица, говорила с ним приветливо и терпеливо, вместо того чтобы его ругать. Так что он будет ее защищать, раз уж королевские вербовщики сделали из него солдата и дали ему в руки мушкет.

Перед Анжеликой поставили чашку теплого молока, в котором плавало взбитое яйцо. Она обрадовалась этому простому блюду, вкус которого уже почти забыла. Подали также отварную индейку, сильно сдобренную мятным соусом, с гарниром из маиса. Затем принесли пирог, от которого исходил аромат черничного варенья.

Узнав, что граф де Пейрак и его семья зимовали в верховьях Кеннебека, в более чем четырехстах милях от моря, англичане были потрясены. Конечно, от французов можно ожидать и не такого, но все же это был подвиг, особенно для женщин и детей.

– Это правда, что вам пришлось съесть ваших лошадей? – спрашивали они.

Молодежь особенно интересовалась самим этим французским дворянином, другом и представителем Компании Массачусетского залива. Каковы его планы? Правда ли, что он пытается заключить союз с индейцами и своими соотечественниками-французами, чтобы избавить Новую Англию от их губительных набегов?

Старый Бенджамен не участвовал в общей беседе. Он, разумеется, слышал о графе де Пейраке, но предпочитал не вмешиваться в разговоры о разношерстном смешении народов, которые ныне населяли Мэн.

Разве не довольно того, что на берегах Массачусетского залива теперь уже яблоку негде упасть? Ему не нравилось думать, что на земле, помимо членов его рода, есть и множество других людей.

Ему бы хотелось, чтобы только он и его родня встретили начало времен, хотелось быть, как Ной, выходящий из ковчега.

Он всегда стремился к пустынным местам, всегда старался думать, что только он и его родичи способны славить Создателя, что они есть «маленькая возлюбленная паства, избранная Богом ради его вящей славы», но большой мир все время их преследовал и напоминал старому Бену, что Создатель должен делить свои щедроты между множеством разных людей, часто неинтересных и неблагодарных.

Анжелика легко догадалась о беспокойной скитальческой жизни этого патриарха, ведущего за собою людей, – достаточно было взглянуть на его решительное лицо с большим носом и белой бородой и перехватить его испытующий, полный нетерпимости взгляд. Она не могла понять, почему он был так сердит на своего сына, который, впитав независимый дух отца и последовав его примеру, покинул Биддефорд-Сэкоу и основал Биддефорд-Себейго. Но это была одна из тайн взаимоотношений отцов и сыновей, которая существует с сотворения мира. Присущие человеческому роду слабости пробиваются сквозь жесткий панцирь праведности, и Анжелика чувствовала, как в ней рождается горячая, живая симпатия к этим людям, глубоко порядочным и бескомпромиссным.

Повеселев от превосходной еды, она почувствовала, что этих людей в темных одеждах объединяют не только общие суровые принципы, но и существующая между ними родственная теплота.

После того как принципы были установлены и во всеуслышание провозглашены, человеческие чувства все равно брали свое.

Роз-Анн отстояла свое красное платье, а Анжелика, пусть француженка и папистка, была удостоена чести сидеть за семейным столом.

Все Уильямсы были заинтригованы присутствием Кантора. Этот светлоглазый отрок, казалось, не принадлежал ни к одной из известных им групп.

Благодаря его превосходному английскому и хорошему знанию Бостона, они все сначала приняли его с энтузиазмом, но затем, вспомнив, что он тоже француз и папист, пошли на попятный. Все мужчины – старый Бен, его сыновья и зятья – с интересом рассматривали его из-под нахмуренных бровей, задавая вопросы, заставляя высказываться и размышляя над каждым его ответом.

Ужин уже подходил к концу, когда дверь отворилась и в комнату вошел огромный пузатый человек, появление которого мгновенно охладило веселую дружескую атмосферу, мало-помалу воцарившуюся за столом.

Лица обоих стариков сразу превратились в суровые маски.

Это был преподобный Томас Пэтридж. Из-за своего сангвинического темперамента и ирландского происхождения ему было труднее, чем большинству людей, держаться в рамках таких добродетелей, как кротость, смирение и целомудрие, однако у него были незыблемые моральные устои, сделавшие его одним из самых выдающихся протестантских пастырей его времени. Это был человек высокой культуры, без устали обличающий грехи других и отличающийся частыми вспышками праведного и громогласного гнева – так из-под крышки котелка вырывается пар.

В дополнение к этому он читал Цицерона, Теренция, Овидия и Вергилия, говорил по-латыни и знал древнееврейский.

Он хмуро оглядел собравшихся и с притворным испугом остановил взгляд на Анжелике, как будто то отвращение, которое внушал ему ее вид, превосходило самые худшие его ожидания, печально и презрительно взглянул на Роз-Анн, которая, забыв об аккуратности, за обе щеки уплетала пирог с черникой, а затем завернулся в свой широкий и длинный женевский плащ, словно желая отгородить себя от столь возмутительных мерзостей.

– Итак, Бен, – сказал он замогильным голосом, – с годами ты не стал мудрее. Приспешник иезуитов и папистов, ты посмел усадить за свой стол само воплощение той, которая ввергла род человеческий в бездну греха, воплощение легкомысленной Евы, искусившей и обольстившей Адама. Ты посмел ввести в свою семью ребенка, который принесет ей только смятение и позор. Наконец, ты посмел принять в своем доме того, кто встретил в лесу Черного Человека и подписал своей кровью книгу, данную ему самим Сатаной, откуда и проистекает безнаказанность, с которой он ходит по языческим тропам, но которая должна навсегда закрыть для него двери богобоязненных христиан.

– Это вы обо мне говорите, пастор? – спросил Шепли, подняв от миски нос.

– Да, о тебе, безумец! – загремел преподобный. – О тебе, который, не заботясь о спасении своей души, смеет заниматься колдовством, дабы удовлетворить постыдное любопытство. Я, коего Господь наградил способностью проникать в тайны человеческих душ, без труда вижу, что в твоих глазах горит дьявольский огонь, который…

– А я, пастор, без труда вижу, что ваши глаза налиты кровью, хотя и не дьявольской, но слишком густой, что опасно для вашего здоровья. В один прекрасный день ваш непримиримый нрав доведет вас до удара.

И старый знахарь встал со своего места, с елейным видом подошел к гневливому служителю Божьему, заставил его наклониться и всмотрелся в белки его глаз.

– Я не буду пускать вам кровь, – сказал он, – потому что кровопускание пришлось бы повторять без конца. Но в моей сумке есть кое-какие травы, которые я разыскал благодаря своему постыдному любопытству и которые, если вы будете аккуратно их принимать, позволят вам без риска рвать и метать, если вам придет такая охота. Так что идите домой, преподобный, и ложитесь в кровать, а я вас полечу. А чтобы отогнать бесов, я подожгу кориандр и семена укропа.

На этом обвинительные речи преподобного Пэтриджа в тот вечер прекратились.