Читать книгу Искушение Анжелики - Анн Голон - Страница 19

«Анжелика!.. Только бы с ней ничего не произошло! Мне следовало взять ее с собой… Сен-Кастин застал меня врасплох. Мне вообще не следовало с нею расставаться – ни на один день, ни на одну ночь, ни на одну секунду… Моя драгоценная, моя дорогая… Она слишком долго вела свободную жизнь. И теперь, если остается одна, снова чувствует себя независимой… Я должен заставить ее понять, какие опасности нас окружают. На этот раз я буду строг… А сейчас надо выбросить из головы это беспокойство. Надо собраться с мыслями… Нельзя разочаровывать этих людей, которые пришли, чтобы встретиться со мной. Я понимаю, чего от их имени у меня хочет попросить Сен-Кастин… Какой замечательный молодой человек!.. Он видит вещи такими, какие они есть… Но он понимает, что его собственные силы ограниченны… Чего он у меня просит?.. Осуществить неосуществимое… ступить на путь, на котором меня ждет множество западней…»

Граф де Пейрак размышлял, сидя на густой траве перед сооруженным для него шалашом из бересты.

После торжественной церемонии, пиршества и курения трубки мира он удалился к себе, сказав, что хочет побыть один. Он курил, глядя на оконечность высокого мыса, где время от времени неистовые удары волн о скалы вздымали белые султаны пены.

* * *

Океанский прибой с силой ударял о берег, окатывая пеной сосны, кедры, дубы и гигантские медные буки, и иногда, когда ветер менял направление, из подлеска доносилось благоухание гиацинтов и земляники.

Жоффрей де Пейрак знаком подозвал дона Хуана Альвареса, высокого идальго, возглавляющего его охрану, и попросил его найти барона де Сен-Кастина. Лучше побеседовать с восторженным гасконцем на интересующую его тему, чем оставаться одному, потому что мысль об Анжелике не дает ему покоя, и это не может кончиться ничем хорошим.

Барон де Сен-Кастин с готовностью присоединился к Пейраку, уселся рядом и, в соответствии с американским обычаем достав свою трубку, тоже закурил. Затем барон заговорил. Это был монолог, барон делился своими мечтами и планами и рассказывал о грозящих ему опасностях.

Дождь перестал, но в воздухе продолжал висеть туман, и светящие сквозь него огни лагерных костров походили на огромные распустившиеся красные орхидеи, тянущиеся по берегу вдаль. Их пламя казалось еще больше из-за окружавшего их ореола.

С наступлением сумерек рев моря сделался более тихим, смешиваясь с криками птиц, стаями вившихся над дельтой.

То были поморники с длинными коричневыми крыльями, похожими на крылья ласточек, и хищными клювами.

– В море сейчас буря, – сказал барон, следя за полетом птиц. – Эти маленькие разбойники ищут приюта на земле, только когда слишком большое волнение не позволяет им садиться на воду.

Почувствовав благоухание, идущее из леса, он глубоко вздохнул. Начиналось лето, а с ним в эти земли всегда приходили и неприятности, причем самого худшего толка.

– Пришла пора, когда к нашим берегам со всей Европы приплывают рыбаки, ловящие треску, – сказал он, – а вместе с ними и пираты из Санто-Доминго. Черт бы побрал этих грабителей! Нападая на несчастные корабли, которые доставляют припасы в наши поселения в Акадии, они рискуют куда меньше, чем атакуя испанские галеоны. А ведь, Бог свидетель, этих кораблей и без того немного! И их к тому же захватывают прямо у нас под носом. Какое же гнусное отродье эти пираты с Ямайки!

– Вы имеете в виду Золотую Бороду?

– Об этом пирате я еще ничего не знаю.

– Кажется, я слышал разговоры о нем, когда плавал по Карибскому морю, – молвил Пейрак и нахмурил брови, напрягая память. – Как раз во время моего последнего плавания в тех краях. Пираты говорили о нем как о хорошем моряке, умеющем повести за собой людей… Лучше бы он остался в Вест-Индии.

– Здесь ходят слухи, что он французский корсар, который недавно получил во Франции каперское свидетельство от какого-то богатого общества, основанного для борьбы с французскими гугенотами, где бы они ни находились. Это объясняет его нападение на ваших людей в Голдсборо. Вполне в духе нашей парижской администрации. Когда я был в Париже в последний раз, я понял, что продвижение по карьерной лестнице там все больше и больше зависит от религиозного рвения, что весьма затрудняет выполнение задач, которые стоят перед нами в Акадии…

– Вы хотите сказать, что надо помнить, что основателями французских колоний в Америке были гугеноты?

– И что ревностный католик Шамплейн был вначале лишь картографом Пьера де Гуаса, сеньора Монса, известного гугенота.

Они улыбнулись, довольные тем, что понимают друг друга с полуслова.

– Это было давно, – сказал Сен-Кастин.

– И это время уходит все дальше в прошлое… То, что вы сейчас сказали, барон, мне весьма интересно, и я начинаю понимать, почему этот пират был так решительно настроен напасть именно на Голдсборо, несмотря на то что это поселение отнюдь не находится на виду. Если речь идет о какой-то священной миссии, то как он мог узнать о его местонахождении?

– Новости распространяются быстро. Здесь на сто лье едва наберется три француза, но среди них непременно есть шпион короля… или иезуитов.

– Будьте осторожны, мой мальчик.

– Вы смеетесь? А мне не до смеха. Я с моими эчеминами и микмаками хотел бы жить в мире. Эти парижане и их корсары не должны здесь появляться, они не имеют никакого отношения к нашему заливу.

Я вовсе не против китобоев-басков или рыбаков из Сен-Мало, хотя из-за них наши берега смердят печенью трески, из которой они вытапливают жир. У них хотя бы есть право находиться в Акадии, поскольку они бороздят эти воды уже пятьсот лет… Но эта их водка и распутство с индианками!.. О-ля-ля, какое свинство!.. По правде говоря, мне еще больше по душе корабли из Бостона, которые в обмен на наши меха привозят нам скобяные изделия и ткани… Но кораблей здесь, пожалуй, слишком много.

Он сделал широкий взмах рукой, как бы объемля весь горизонт.

– Сотни… сотни английских судов, они повсюду, повсюду! Хорошо оснащенные, хорошо вооруженные. И на юге – Салем, где сосредоточены их сушильни, а еще оттуда в Европу везут смолу, деготь, скипидар, сыромятную кожу, китовый ус, китовый и тюлений жир. Они добывают от восьмидесяти до ста тысяч центнеров жира в год… Он воняет, но какой барыш… А мне предлагают держать в руках французскую Акадию, сохранять ее для короля, и это с четырьмя пушками, деревянным замком размерами двадцать футов на шестьдесят и тридцатью жителями, да еще конкурировать с англичанами в рыбной ловле, имея всего пятнадцать баркасов…

– Вы не так уж бедны, – сказал Пейрак. – Говорят, ваша торговля пушниной идет весьма успешно.

– О да, я уже богат, не отрицаю. Но это мои дела. И если я хочу быть богатым, то только ради моих индейцев, чтобы упрочить их положение и добиться, чтобы они процветали. Наиболее крупное из моих племен – это эчемины, но у меня есть также микмаки из племени тарратинов. Есть еще канадские сурикезы на берегах залива Каско, они родственны могиканам. Я говорю на всех их диалектах, всего их пять или шесть… Эчемины, вавеноки, пенобскоты, каниба, тарратины – все это мои люди, самые лучшие из абенаков. Ради них я и хочу быть богатым, чтобы заботиться о них, цивилизовать их, защитить… Да, именно защитить их, этих великолепных воинов, так безрассудно храбрых.

Он сделал несколько затяжек и снова простер руку к западу, где царила окаймленная белой пеной тьма.