Читать книгу Искушение Анжелики - Анн Голон - Страница 4

Вниз по Кеннебеку плыли три баркаса с надутыми ветром парусами. Во время последнего привала багаж перегрузили с индейских каноэ на эти более просторные и комфортабельные суда, подготовленные и оснащенные тремя людьми графа де Пейрака, которые, проведя зиму в фактории голландца, возвратились на небольшой серебряный рудник, открытый графом в прошлом году. У этого французского дворянина везде были союзники и свои люди, и мало-помалу под защитой его имени по всей Акадии раскинулась сеть рудников и поселений.

Сопроводив Флоримона, идущего к Миссисипи вместе с караваном Кавелье де Ла Саля, до озера Шамплейн, Жан Ле Куеннек как раз успел вернуться, чтобы занять место оруженосца графа де Пейрака во время этого плавания к океану. Он принес добрые вести о старшем сыне графа, но, по его словам, экспедиция к Миссисипи не обещала быть успешной из-за тяжелого характера ее главы – Кавелье.

Деревянный баркас, имеющий из парусов только грот и небольшой стаксель, вмещал не больше пассажиров, чем индейские каноэ, которые обладали поистине магической способностью к растяжению. Но плыть на нем было гораздо удобнее.

Жан Ле Куеннек управлял парусами, граф стоял за штурвалом, а Анжелика сидела на скамье рядом с ним.

Порывистый теплый ветерок играл ее волосами.

Она чувствовала себя счастливой.

Правильно говорят, думала она, что движение судна, плывущего по течению реки, полностью согласуется с устремлениями человеческой души. Та же свобода, переменчивость и преодоление. Полное владение собой и упоительное ощущение свободы от власти земных обстоятельств.

Она была с Жоффреем и чувствовала себя умиротворенной и в то же время бодрой. После Вапассу, после того, как они победили зиму, в ее душе воцарился мир. Она была счастлива. Ничто больше не могло нарушить спокойного течения ее жизни. Для нее имело значение только одно: то, что он с нею рядом, и она достойна его любви. Он сказал ей это на берегу Серебряного озера, когда по небу разливалось северное сияние. Она была его подругой, она дополняла его большое сердце и необъятный ум, она, знающая так мало, слабая и столько лет блуждавшая, сбившись с пути и нигде не находя себе приюта. Теперь она действительно принадлежала ему. Они признали родство своих душ, она и этот не похожий на других мужчина, такой пугающе мужественный и всегда готовый вступить в бой. Теперь они связаны воедино, и никто не сможет их разлучить.

Время от времени она поглядывала на него, впитывая в себя его образ, наслаждаясь созерцанием его смуглого, испещренного шрамами лица. Сейчас его брови были сдвинуты, а глаза – прищурены из-за невыносимо яркого блеска освещенной солнцем реки. Находясь совсем рядом, почти соприкасаясь с ним коленями, без единого движения она ощущала плотскую связь такой силы, что временами ее щеки розовели. И тогда он смотрел на нее, и взгляд его был загадочен и делано равнодушен.

Он видел ее тонко очерченный профиль и изгиб покрытой чуть заметным пушком щеки, небрежно ласкаемой золотыми волосами, которые трепал ветерок. Весна вдохнула в нее новые силы, формы ее округлились и смягчились, и вся она была полна чувственной грации, которая сквозила в каждом ее жесте, и даже когда она замирала в неподвижности.

Глаза ее искрились, сочные полуоткрытые губы влажно блестели.

Внезапно за поворотом реки показался пологий песчаный берег, и на нем – место, где когда-то была деревня. Индеец, сидящий в одном из каноэ, что-то прокричал.

Жоффрей де Пейрак указал на линию деревьев, кажущихся из-за марева голубыми.

– Там Нориджвук, – сказал он. – Миссия…

Сердце Анжелики затрепетало. Но она плотно сжала губы, стараясь сохранить невозмутимость. В глубине души она уже решила, что они непременно должны встретиться с отцом д’Оржевалем лицом к лицу и попытаться с помощью дипломатических переговоров уладить те разногласия и недоразумения, из-за которых он с ними враждовал.

Пока баркасы, наклонившись, поворачивали к берегу, она подтянула к себе сундучок из мягкой кожи, в котором хранились некоторые ее вещи.

Негоже ей, знатной даме, принадлежащей к сливкам французского общества, появиться перед столь грозным иезуитом одетой кое-как.

Она быстро спрятала волосы под накрахмаленный чепец, который, как она знала, был ей очень к лицу, и дополнила его широкополой фетровой шляпой, украшенной красным пером. Ведь должна же быть в ее наряде какая-то оригинальность. Она жила в Версале, ее принимал сам король. Надо будет напомнить об этом надменному церковнику, который слишком уж часто ссылается на свои связи с королевским двором, чтобы запугивать тех, кто его окружает.

Затем она надела казакин с рукавами, который сшила для себя из синего лимбургского сукна и к которому даже ухитрилась приделать белые кружевные манжеты и воротник.

Баркас подошел к берегу.

Жан ухватился за свисающую над водой ветку, подтянул лодку вперед, и она ткнулась в песок.

Дабы жена не намочила туфли и подол платья, Пейрак взял ее на руки и отнес на берег. Пытаясь ее подбодрить, он заговорщически улыбнулся.

Берег здесь был пустынным, его окружали кусты сумаха, над которым нависали высокие стройные вязы. Похоже, жители покинули эту индейскую деревню несколько лет назад, поскольку на ее месте уже зеленели заросли боярышника.

Один из индейцев сказал, что миссия находится в лесу, на некотором отдалении от реки.

– Все-таки мне надо поговорить с этим упрямцем, – сказал раздосадованный Пейрак.

– Да, это необходимо, – подтвердила Анжелика, хотя при мысли о скорой встрече с отцом д’Оржевалем ее охватил страх.

Бог не допустит, чтобы они уехали отсюда, не заручившись обещанием, что в этих местах воцарится мир.

Пока они шли гуськом по прорубленной в зарослях тропинке, их сопровождал аромат цветущего боярышника, дурманящий и восхитительный.

По мере удаления от реки ветер стихал, и вскоре воцарилась неподвижная, давящая жара. Запах цветов и пыльцы стеснял дыхание, вызывал лихорадочное беспокойство и какую-то неясную тоску.

Двое испанцев шли впереди колонны и двое – позади. Несколько вооруженных мужчин остались охранять баркасы.

Тропа змеилась сквозь весенний лес, то сужаясь меж густых зарослей кустарника, то расширяясь там, где росли дикие вишни и орешник.

Они шли уже около часа. Когда вокруг все еще была густая чаща, внезапно послышался колокольный звон. Удары колокола быстро следовали один за другим, и его чистые звуки оглашали лес.

– Это колокол часовни, – взволнованно сказал кто-то и остановился. – Должно быть, мы уже близко.

И отряд из Вапассу снова зашагал вперед. Теперь до них доносились те особые запахи, которые можно почуять вблизи индейских деревень, запахи дыма костров, табака, горячего жира и вареного маиса.

Однако навстречу им никто не вышел, что было весьма не похоже на индейцев, любопытных, жадных до любых зрелищ.

Колокол ударил еще несколько раз, затем смолк.

Они вышли из леса и увидели деревню, состоящую из двух десятков круглых вигвамов, крытых корой вязов и берез и окруженных крошечными садиками, в которых зрело множество тыкв на длинных вьющихся побегах. Там и сям что-то клевали тощие куры, но, если не считать их присутствия, деревня казалась пустой.

Путешественники шли вперед по центральной улице в тишине, густой, как тинистая вода.

Испанцы поместили стволы своих тяжелых мушкетов на сошки, зорко оглядывая окрестности и приготовившись стрелять при малейшем подозрительном движении.

Все они держали сошку в левой руке, а указательный палец правой – на спусковом крючке и шли вперед, зажав приклад под мышкой.

Так отряд дошел до дальнего конца деревни, где и стояла маленькая часовня отца д’Оржеваля.