Читать книгу Искушение Анжелики - Анн Голон - Страница 2

Из леса донесся бой индейских барабанов. Приглушенный, ритмичный, он гремел, пронизывая удушающий зной, повисший над деревьями и рекой.

Стоящие на берегу Жоффрей де Пейрак и Анжелика замерли и прислушались. Барабанный бой был глух и сдержан. Его звук доносился до них сквозь переплетение ветвей, глубокий, негромкий и четкий, как биение здорового, сильного сердца. Так природа, недвижная, изнемогающая от влажной духоты жаркого дня, напоминала о присутствии в ее лоне людей.

Инстинктивно Анжелика схватила мужа за руку:

– Барабаны… что это значит?

– Не знаю. Надо подождать.

Вечер еще не наступил, просто был близок конец дня, и река напоминала огромную ленту из потускневшего серебра. Анжелика и ее муж, граф де Пейрак, стояли у воды под аркой, образованной ветвями растущей над рекой ольхи.

Немного дальше, слева, вытащенные на песчаный берег небольшой бухты, сохли каноэ из просмоленной березовой коры.

С одной стороны полукруглую бухточку окаймлял длинный острый мыс, а в глубине ее чернели высокие утесы, увенчанные вязами и дубами, под которыми воздух был еще живительно свеж.

Здесь и разбивали лагерь. Слышался треск ветвей, ломаемых, чтобы соорудить шалаши и бросить в костры, и над спокойной водой уже медленно поднималось синеватое облако дыма.

Анжелика слегка встряхнула головой, отгоняя гудящих комаров, рой которых внезапно окружил ее. Также она хотела отогнать смутное опасение, охватившее ее, когда она услышала доносящийся из леса барабанный бой.

– Как странно, – вырвалось у нее. – В тех немногих абенакских деревнях, которые мы видели, спускаясь по Кеннебеку, почти не было мужчин – только женщины, дети и старики.

– Действительно, все дикари отправились на юг, чтобы продать свои меха.

– Дело не только в этом. Во встречавшихся нам каноэ, плывших на юг, как и мы, в основном сидели женщины. Похоже, продавать меха на этот раз будут они. Но куда же подевались мужчины?

Пейрак бросил на нее загадочный взгляд. Он и сам задавался этим вопросом и отвечал на него, скорее всего, так же, как и она. Похоже, воины индейских племен ушли из своих деревень, чтобы собраться в месте, которое держалось в секрете, и оттуда начать войну… Но какую войну? И против кого?

Он сомневался, стоит ли высказывать свои подозрения вслух, и в конце концов счел за лучшее промолчать.

Сейчас им было покойно, и они были свободны от тревог. Многодневное путешествие по реке шло без помех. Возвращаясь к побережью океана и более обжитым местам, они испытывали юношеское нетерпение и восторг.

– Смотрите! – молвил Пейрак, махнув рукой. – Вот что означал барабанный бой. К нам гости!

На их глазах три каноэ обогнули мыс и вошли в бухту.

Судя по тому, откуда они показались, они поднимались по реке, а не плыли по течению, как бо́льшая часть суденышек и судов в это время года.

Сопровождаемый Анжеликой, Пейрак сделал несколько шагов к кромке воды, где набегающие на берег небольшие, увенчанные пеной волны оставляли на песке коричневый след. Он немного прищурился, вглядываясь в силуэты вновь прибывших.

Сидящие в каноэ индейцы явно собирались остановиться. Они подняли весла, с которых заструилась вода, и соскользнули в реку, чтобы вытащить свои суденышки на берег.

– Во всяком случае, это мужчины, а не женщины, – заметил Пейрак.

Вдруг, оборвав свою речь, он сжал запястье Анжелики.

С одного из каноэ в воду спрыгнул человек в черной сутане и, как и индейцы, направился к берегу.

– Иезуит, – тихо сказала Анжелика.

Ее охватил такой страх, что она готова была убежать и спрятаться в глубине леса.

Но граф, еще раз сжав ее запястье, остановил ее:

– Чем вас так испугал этот иезуит, любовь моя?

– Вы же знаете, какого мнения о нас отец д’Оржеваль. Он считает нас опасными захватчиками, если не приспешниками Сатаны.

– Поскольку он пришел как гость, сохраним спокойствие.

Тем временем человек в черном, или, как называли иезуитов индейцы, Черный Человек, вышел на берег и быстро зашагал вдоль кромки воды. Его тонкая длинная тень двигалась среди дрожащих изумрудных отражений деревьев с проворством, не вяжущимся со здешними местами, разморенными жарой и тонущими в дымке полного истомы вечера. Было видно, что это человек молодой, полный жизни и идущий прямо к цели, не обращая внимания на препятствия и даже отказываясь на них смотреть.

На несколько мгновений он исчез из виду, проходя через лагерь, и над разведенными кострами повисло тяжелое молчание, затем послышались приближающиеся шаги обутого в сапоги солдата-испанца, и сразу за ним среди листвы ив вновь появилась высокая черная фигура.

– Это не он, – сквозь зубы проговорил Пейрак. – Это не отец д’Оржеваль.

Он даже почувствовал легкое разочарование.

Вновь прибывший был высок, худощав и казался очень молодым. Поскольку устав его ордена требовал долгого послушничества, ему не могло быть менее тридцати лет, однако он сохранил всю безотчетную грацию двадцатилетнего. У него были светлые волосы и борода и голубые, почти бесцветные глаза. Его лицо показалось бы бледным, если бы его лоб, нос и щеки не покраснели от солнца, жестокого к светлокожим людям.

Заметив графа и его жену, он остановился в нескольких шагах от них и на мгновение вперил в них взгляд, положив одну худую, изящную руку на распятие, висевшее на фиолетовой ленте, а другой держа трость, увенчанную серебряным крестом.

Анжелика нашла его наружность необычайно благородной. Ей казалось, что он похож на рыцарей или архангелов-воителей, которых можно увидеть на витражах во французских церквях.

– Я отец Филипп де Геранд, – учтиво сказал он. – Коадъютор отца Себастьяна д’Оржеваля. Узнав, что вы, господин де Пейрак, плывете вниз по Кеннебеку, он поручил мне поприветствовать вас.

– Передайте ему мою благодарность за его добрые намерения, – отвечал Пейрак.

И взмахом руки отослал испанца, который стоял перед иезуитом чуть ли не навытяжку.

– Я сожалею, отец мой, что могу предложить вам только скромное гостеприимство бивака. Но мне кажется, что вы привыкли к подобным неудобствам. Не хотите ли пройти к кострам? Их дым немного защитит нас от москитов. По-моему, это один из ваших собратьев по ордену сказал, что в Америке не надо носить власяницу, потому что ее роль прекрасно исполняют москиты и комары.

Иезуит снизошел до улыбки.

– Да, это остроумное замечание принадлежит святому отцу Бребёфу, – признал он.

Они сели неподалеку от людей, готовивших ужин и ночлег.

Но все же в стороне.

Анжелика хотела было уйти, но Жоффрей легким пожатием руки удержал ее, потому что хотел, чтобы она участвовала в беседе. Она села рядом с ним на поросший мхом валун. Женская интуиция уже подсказала ей, что отец де Геранд ее демонстративно не замечает.

– Позвольте представить вам мою супругу, графиню де Пейрак де Моран д’Ирристрю, – все с той же спокойной учтивостью сказал Жоффрей.

Молодой иезуит наклонил голову, чопорно, почти автоматически, затем отвернулся, и его взгляд устремился к блестящей поверхности воды, которая мало-помалу становилась все темнее, и на ее глади начинали зажигаться багряные отблески многочисленных костров, пылающих на берегу.

На другом конце бухты привезшие иезуита индейцы обустраивали себе ночлег.

Пейрак предложил пригласить их, дабы разделить с ними жарящихся на вертелах косулю и индеек, а также лососей, выловленных не больше часа назад и запекаемых в листьях под горячей золой.

Однако отец де Геранд отрицательно покачал головой и сказал, что они из племени кеннеба, члены которого очень нелюдимы и не любят чужих.

Анжелика вдруг подумала о маленькой англичанке Роз-Анн, которую они везли с собой. Она поискала ее глазами, но девочки нигде не было видно. Позднее она узнала, что при появлении иезуита Кантор быстро спрятал малышку и теперь терпеливо ждал окончания беседы, где-то в зарослях перебирая струны своей гитары, чтобы ее развлечь.

– Итак, – сказал отец де Геранд, – вы, сударь, провели зиму в самом сердце Аппалачей? Пришлось ли вам страдать от цинги? Или от голода? Потеряли ли вы кого-нибудь из ваших людей?

– Хвала Господу, ни одного!

Иезуит поднял брови, и на губах его мелькнула удивленная улыбка.

– Мы счастливы слышать, как вы, господин де Пейрак, возносите хвалу Богу. Ходят слухи, что вы отнюдь не отличаетесь благочестием, и ваши люди тоже. Что вы вербовали их среди еретиков, людей, не принадлежащих ни к какому вероисповеданию, вольнодумцев и даже среди упрямцев, которых гордость свела с пути истинного так далеко, что они по всякому поводу богохульствуют и проклинают Бога, да будет благословенно Его Святое Имя…

Движением руки он отверг кубок свежей воды и миску с жарким, которые ему предложил молодой бретонец Жан Ле Куеннек, оруженосец графа де Пейрака. «Какая жалость, – без всякого почтения подумала Анжелика, – что этих иезуитов нельзя задобрить едой… Отец Массера в свое время был куда большим сибаритом».

– Подкрепитесь, отец мой, – настаивал Пейрак.

Иезуит покачал головой:

– Мы поели в полдень. Этого достаточно для одного дня. Я ем мало. Как индейцы… Но вы, сударь, не ответили на мой вопрос… Вы специально набираете себе людей среди тех, кто противится власти Церкви?

– По правде говоря, я прежде всего требую от людей, которых нанимаю, умения хорошо владеть оружием, топором и молотком, способности безропотно выдерживать холод, голод, усталость, сражения, короче говоря, любые трудности. А еще они должны быть верными и послушными мне в течение всего срока действия контракта и как можно лучше выполнять ту работу, которую я им даю. Но если они также набожны и благочестивы, я совершенно не против.

– Однако ни в одном из своих поселений вы не воздвигли креста.

Пейрак ничего не ответил.

Отблески сверкающей воды, в которой отражалось заходящее солнце, казалось, зажгли в его глазах насмешливые огоньки, так хорошо знакомые Анжелике, однако он по-прежнему был терпелив и держался подчеркнуто дружелюбно.

Монах настаивал:

– Не хотите ли вы сказать, что среди ваших людей есть такие, кого этот символ, этот прекрасный символ любви и самопожертвования – да будет он благословен – может покоробить и даже рассердить?

– Возможно.

– А если в вашей свите есть люди, которые – таким мне показался этот юноша с открытым честным лицом, только что предлагавший мне еду, – сохранили память о благочестии своего детства и любовь к этому символу искупления, неужели вы намеренно лишаете их помощи Святой церкви?

– Всегда приходится чем-то жертвовать, когда соглашаешься жить в пестрой компании в трудных условиях и порой на весьма ограниченном пространстве. Не мне, отец мой, указывать вам, что человеческая природа несовершенна и что приходится идти на уступки, если хочешь жить в мире и согласии.

– По-моему, отказаться от того, чтобы чтить Бога и просить Его о милости, – это последняя из уступок, на которые может пойти человек, и уступка поистине преступная. Разве это не свидетельство того, что вы, господин де Пейрак, придаете слишком мало значения духовной поддержке?.. Дела, не одухотворенные животворной Божественной благодатью, бесполезны, они лишь пустая оболочка, в которой ничего нет. Благодать даруется только тем, кто признает Бога в качестве господина, который руководит всеми их поступками, кто подчиняется Его законам и, вознося Ему молитвы каждый день, преподносит Ему плоды своего труда.

– Однако апостол Иаков сказал: «Вера без дел мертва…»

Пейрак расправил плечи, ссутулившиеся было, словно под грузом размышлений. Достав из кармана кожаного жилета сигару, скрученную из листьев табака, он зажег ее от горящей головни, которую ему поспешил протянуть молодой бретонец, тут же молча удалившийся.

Услышав, как граф цитирует Писание, Филипп де Геранд улыбнулся, холодно и чуть заметно, как человек, отдающий должное своему противнику, нанесшему мастерский удар. Однако его улыбка явно не означала, что он согласен.

Анжелика молчала, нервно покусывая ноготь мизинца. Что себе позволяет этот иезуит? Да как он смеет говорить с Жоффреем де Пейраком в таком тоне? Но тут же она вспомнила свое детство, проведенное в монастыре, и то болезненное чувство зависимости от служителей Церкви, которое испытывала и она, и всякий мирянин вообще. Вспомнила она и то, что иезуиты никогда никого не боялись, даже короля, даже папы. Их орден – Общество Иисуса – был основан, чтобы наставлять сильных мира сего и бичевать их пороки. Своими большими глазами она задумчиво смотрела на худое лицо отца де Геранда, и из-за его близости, такой непривычной, здесь, в сердце американских лесов, ее охватывал тот же страх, что и когда-то в Старом Свете, – страх перед священником, этим носителем мистической власти. Потом она взглянула на лицо мужа и вздохнула с облегчением. Потому что он был свободен – и всегда был свободен от влияния подобных вещей. Он был сыном Аквитании, а значит, наследником такого представления о жизни, которое лишено предрассудков, представления, дошедшего до нас из глубины веков, рожденного еще языческими цивилизациями. Он был существом другой породы, не той, к которой принадлежали и она, и этот иезуит, воспитанные на незыблемых догмах веры. Он же оставался непоколебим, и поэтому она так крепко его любила. Она услышала, как он безразличным тоном ответил:

– Отец мой, у меня молится тот, кто хочет. Что до остальных, то не кажется ли вам, что хорошо сделанная работа очищает людей от порока и как бы освящает их?

Иезуит на мгновение задумался, затем медленно покачал головой:

– Нет, сударь, нет. И мы распознаем в этом глупую и опасную ересь, проповедуемую философами, которые хотят быть независимыми от Церкви.

Вы из Аквитании, – продолжал он уже другим тоном. – В Канаде и Акадии уроженцы вашей провинции весьма многочисленны и активны. В Пентагоете барон де Сен-Кастин очистил от англичан всю реку Пенобскот и даже убедил вождя эчеминов принять крещение. Тамошние индейцы смотрят на него как на одного из своих.

– Кастин – мой сосед по Голдсборо. Я знаю его и ценю, – сказал Пейрак.

– Кто еще из гасконцев есть в нашей колонии? – с наигранным добродушием подхватил отец де Геранд. – А, есть еще Вовенар на реке Сен-Жан.

– Еще один пират вроде меня!

– Согласен! Но он очень предан французским интересам, и к тому же он лучший друг губернатора Акадии маркиза де Вильдавре. Да, на севере, в Катаракуи живет еще один гасконец – господин де Морсак. И не забудем нашего любимого губернатора, господина де Фронтенака.

Пейрак молча курил свою сигару и время от времени утвердительно кивал. Даже Анжелика ничего не могла прочесть по выражению его лица. Вечерний свет падал на них, просачиваясь сквозь пышную блестящую листву огромных дубов, и благодаря этому приобретал зеленоватый оттенок, придающий лицам бледность, а теням – густоту. Река отливала золотом, а бухточка была цвета олова. Благодаря тому что в воде отражалось небо, казалось, что стало светлее. Скоро наступит июнь, пора, когда вечера становятся короче и сливаются с ночью, когда и люди, и животные посвящают сну лишь считаные часы.

В костры подбросили большие высохшие грибы, черные, круглые, как мячи. Горя, они выделяли едкий деревянистый запах, обладающий свойством отгонять москитов и комаров, к которому примешивался аромат табака, исходящий от великого множества куримых трубок. Над маленькой бухточкой, в этом уединенном уголке на берегу Кеннебека, расстилался пахучий туман.

Анжелика то и дело проводила рукой по лбу, временами запуская пальцы в свои густые золотистые волосы и убирая их с влажных от пота висков в попытке хоть на миг ощутить прохладу; одновременно она, сама того не сознавая, силилась отогнать беспокойство. Она с жадным интересом переводила взгляд с одного мужчины на другого, губы ее были слегка приоткрыты – с таким напряженным вниманием она вслушивалась в их разговор. Но ловила она не слова, которыми они обменивались, а то, что было за ними скрыто. Внезапно отец де Геранд перешел в наступление:

– Не могли бы вы объяснить мне, господин де Пейрак, почему, если вы не враждебны Церкви, все жители вашей колонии Голдсборо – гугеноты?

– Охотно, отец мой. Случилось так, что я бросил якорь недалеко от Ла-Рошели как раз тогда, когда эта горстка гугенотов, которых вот-вот должны были бросить в королевские тюрьмы, убегала от драгун, посланных, чтобы их арестовать. Я погрузил их на свой корабль, дабы избавить от участи, которая показалась мне весьма плачевной, когда я увидел, что драгуны выхватили свои сабли. Не зная, что с ними делать, я отвез их в Голдсборо, чтобы они обрабатывали мои земли и таким образом заплатили за проезд.

– Почему вы избавили их от правосудия короля Франции?

– Сам не знаю, – отвечал Пейрак, небрежно махнув рукой и улыбнувшись своей сардонической улыбкой. – Возможно, потому, что в Библии сказано: «Могуществом мышцы Твоей сохрани обреченных на смерть!»

– Вы цитируете Библию?

– Она составляет часть Священного Писания.

– Как мне кажется, с опасным налетом иудаизма.

– Это же очевидно, что на Библии лежит налет иудаизма, – сказал Пейрак и рассмеялся.

К изумлению Анжелики, отец де Геранд тоже разразился смехом; на этот раз он явно расслабился.

– Да, это очевидно, – повторил он, охотно признавая нелепость того, что он только что изрек, – но, видите ли, сударь, в наши дни слова Священного Писания так часто смешиваются в умах людей с опасными ересями и заблуждениями, что мы должны с подозрением относиться к тем, кто ссылается на него. Кстати, господин де Пейрак, от кого вы получили грамоту, дающую вам право на землю, на которой стоит Голдсборо? От короля Франции?

– Нет, отец.

– Тогда от кого же? От англичан, что населяют берега залива Массачусетс и без всяких на то оснований считают себя хозяевами здешнего побережья?

Пейрак ловко избежал ловушки.

– Я заключил союз с абенаками и могиканами.

– Все здешние индейцы являются подданными короля Франции, причем в большинстве своем крещеными, и они ни в коем случае не должны были брать на себя подобных обязательств, не посоветовавшись с господином де Фронтенаком.

– Тогда пойдите и скажите им это.

Тон графа становился все более и более ироничным. У него была особая манера обволакиваться дымом своей сигары, что выдавало его раздражение.

– Что касается моих людей в Голдсборо, то они не первые гугеноты, ступившие на эти берега. Когда-то королем Генрихом Четвертым сюда был послан господин де Монс…

– Оставим прошлое. Сегодня вы, не имеющий ни грамоты на владение землей, ни капелланов, ни догматов, не поддерживаемый ни одной страной, предъявляете претензии на обширные земли и уже владеете здесь большим количеством поселений, факторий и людей, чем вся Франция, являющаяся хозяйкой этих земель уже много лет. И вы владеете ими единолично, разве не так?

Пейрак сделал жест, который можно было принять за знак согласия.

– Единолично, – повторил иезуит, и его агатовые глаза вдруг блеснули. – О, гордыня, гордыня! Этот неискупимый порок Люцифера. Ибо это неправда, что он хотел уподобиться Богу. На самом деле он претендовал на то, что своим величием он обязан только самому себе и собственному интеллекту. Не такова ли и ваша доктрина?

– Я бы не решился связать мою доктрину со столь опасной фигурой.

– Вы уклоняетесь от темы, господин де Пейрак. Но какова была судьба того, кто хотел достичь познания в одиночку и ради собственной славы? Как незадачливый ученик чародея, он потерял контроль над своими знаниями, что привело к крушению миров.

– А Люцифер со своими падшими ангелами упал на землю звездным дождем, – тихо пробормотал Пейрак. – И теперь все они со своими секретами смешались с землей, превратились в маленьких ухмыляющихся гномов, которых люди находят в глубине рудников и которые охраняют золото и другие драгоценные металлы. Думаю, вы, отец мой, изучавший секреты Каббалы, знаете, как на языке алхимии называются легионы демонов, состоящие из этих крошечных гномов, духов земли?

Священнослужитель выпрямился и своими сверкающими глазами пристально посмотрел на графа. Во взгляде его сквозил вызов, но также и признание посвященного.

– Я улавливаю вашу мысль, – медленно и задумчиво молвил он. – Мы слишком склонны забывать, что некоторые определения, которые мы привыкли считать частью языка и которые мы используем каждый день, когда-то служили для обозначения различных легионов адского воинства. Так, духи воды, русалки и водяные, составляли легион похоти. Духи воздуха, сильфы и блуждающие огоньки, – легион праздности. Духи огня, символизируемые саламандрой, являлись когортами Гнева. А духи земли, гномы, именовались…

– Крамольниками, – с улыбкой заключил Пейрак.

– Истинные дети Сатаны, – пробормотал иезуит.

Анжелика с испугом переводила взгляд с одного участника этого странного диалога на другого.

Она непроизвольно положила ладонь на руку мужа, как бы остерегая его и призывая быть более осторожным.

Остеречь его! Защитить его! Удержать того, кого она любит, от безрассудства… Внезапно в сердце американских лесов над ним нависли те же угрозы, что и когда-то во Дворце инквизиции! И на лице Жоффрея де Пейрака играла сейчас все та же сардоническая улыбка, от которой изрезавшие его шрамы казались еще заметней.

Анжелика почувствовала, как по ней скользнул взгляд иезуита.

Вернувшись завтра в свою миссию, он скажет: «Да, я их видел! Они именно такие, какими их нам описали. Он, опасный и хитрый, и она, красивая и чувственная, как Ева, с жестами, в которых сквозят смелость и непринужденность, странные, не похожие ни на что…»

Он скажет отцу д’Оржевалю: «Я видел, как они вместе стояли на берегу среди деревьев, отражаясь в водах Кеннебека, он, суровый, темный и насмешливый, и она, лучезарная и ослепительная. Они стояли, прислонясь друг к другу, мужчина и женщина, которых объединяет какой-то тайный договор… Но что это за договор?»

И его члены снова жалко задрожат от болотной лихорадки, которая так часто его треплет… «Да, я их видел и оставался с ними долго, я выполнил миссию, которую вы на меня возложили, и выспросил этого человека… Но сейчас я как выжатый лимон».

– Вы пришли сюда, чтобы искать золото, – сдержанно сказал иезуит. – И вы его нашли! Вы пришли, чтобы заставить эти чистые первобытные края поклоняться золотому тельцу…

– Пока меня еще не обвиняли в идолопоклонстве, – ответил Пейрак и весело рассмеялся. – Отец мой, неужели вы забыли, что сто пятьдесят лет назад в Праге монах Тритхайм проповедовал, что золото представляет собою душу первого человека на земле?

– Но он ведь также определил, что золото, по сути своей, заключает в себе порок, зло, – с готовностью парировал иезуит.

– Однако богатство дарует могущество и может служить добру. Ваш орден, как мне кажется, понимал это с самого своего основания, недаром же он является самым богатым монашеским орденом в мире.

Отец де Геранд вновь сменил тему, как делал это уже несколько раз.

– Если вы француз, то почему вы не выступаете против англичан и ирокезов, которые хотят стереть Новую Францию с лица земли?

– Распри между вами имеют давнее происхождение, и мне сложно принять чью-либо сторону. Я стараюсь ладить со всеми, и кто знает, быть может, благодаря моим усилиям в конце концов здесь воцарится мир…

– Вы можете причинить нам огромный вред, – сказал молодой иезуит. Он явно напрягся, и в его голосе Анжелика услышала неподдельную тревогу. – О, почему, – вскричал он, – почему вы не установили в своих владениях крест?

– Потому что это символ разногласий.

– Золото послужило причиной многих преступлений.

– И крест тоже, – отвечал Пейрак, пристально глядя на своего собеседника.

Монах поднялся во весь рост. Он так побледнел, что пятна солнечных ожогов на его белом как мел лице казались кровоточащими ранами. На его тощей шее, торчащей из белых брыжей, этого единственного украшения его черной сутаны, неистово пульсировала жилка.

– Наконец-то я услышал ваше истинное кредо, господин де Пейрак, – глухо сказал он. – И отныне все ваши заверения о дружеских намерениях по отношению к нам будут напрасны. Слова, что слетели сейчас с ваших уст, исполнены отвратительного мятежного духа, столь присущего еретикам, с которыми вы водите дружбу: неприятие внешних проявлений благочестия, скептическое отношение к откровениям и равнодушное – к торжеству истины. И вам не важно, что образ Слова будет стерт с лица земли вместе с Католической церковью и человеческие души погрузятся во тьму!

Граф встал и снисходительно и вместе с тем сочувственно положил руку на плечо иезуита.

– Пусть будет так! – сказал он. – А теперь, отец мой, послушайте меня и постарайтесь точно повторить мои слова тому, кто вас послал. Если вы пришли просить меня не враждовать с вами и помогать вам в случае голода или нужды, я это сделаю, как делал с тех самых пор, как поселился в здешних краях. Но если вы явились требовать, чтобы я вместе с моими гугенотами и моими пиратами убрался отсюда, то я вам отвечу: Нет! Если вы явились требовать, чтобы я помог вам из чистого принципа, без всякого повода, истреблять англичан и сражаться с ирокезами, я вам отвечу: Нет! Я не такой, как вы, я не принадлежу ни к какой партии, я ничей. Я не хочу зря терять свое время и считаю, что не имеет смысла переносить метафизические споры Старого Света в Новый.

– Это ваше последнее слово?

Их взгляды встретились.

– Вероятно, оно все же не будет последним, – с улыбкой отвечал Пейрак.

– А мы свое последнее слово сказали!

И иезуит отошел в тень деревьев.

– Это объявление войны? – спросила Анжелика, взглянув на мужа.

– Весьма похоже на то.

Он улыбнулся и нежно погладил ее по голове:

– Но это пока лишь предварительные переговоры. Мы должны встретиться с отцом д’Оржевалем, и я попытаюсь обсудить ситуацию с ним. А затем… Ладно! Каждый выигранный день – это победа для нас. Из Европы скоро вернется «Голдсборо», а из английских колоний прибудут малые, но хорошо вооруженные каботажные суда и еще один отряд наемников. Если понадобится, я со своим флотом дойду до Квебека. Но следующую зиму я встречу в мире и во всеоружии, в этом я вас уверяю. В конце концов, как бы враждебны они ни были, это всего лишь четыре иезуита на территории, превышающей по площади королевства Франции и Испании, вместе взятые.

Анжелика опустила голову. Несмотря на оптимизм и убедительную логику графа де Пейрака, ей казалось, что битва будет вестись в таких местах, где численность бойцов и их вооружение будут играть незначительную роль по сравнению с теми не поддающимися описанию силами, против которых они с мужем сражались и которые помимо воли олицетворяли сами.

И она чувствовала, что он думает так же.

– О боже, зачем вы наговорили ему столько чепухи?

– Какой чепухи, любовь моя?

– Да все эти намеки на маленьких демонов, которые будто бы встречаются в рудниках, и на теории, высказанные давным-давно каким-то пражским монахом…

– Я пытался говорить с ним на его языке, только и всего. У него превосходный ум, словно созданный для изучения богословия. Должно быть, у него полно бакалаврских и докторских степеней, и голова его забита всеми богословскими и оккультными познаниями, которые только известны нашему веку. Господи, и зачем его понесло в Америку?.. Все кончится тем, что дикари его уничтожат.

Пейрак, явно веселый и нисколько не встревоженный, поднял глаза и посмотрел на сумрачный лиственный свод, где хлопала крыльями какая-то невидимая птица. Уже настала ночь, темно-синяя бархатная ночь, пронизанная огнями бивачных костров. Из-за ветвей донесся голос, приглашающий всех подойти и подкрепиться.

Затем в наступившей тишине закричала птица, так близко, что Анжелика вздрогнула.

– Сова, – сказал Жоффрей де Пейрак. – Птица колдуний.

– О, дорогой, прошу вас, не надо! – воскликнула она и, обняв его, спрятала лицо у него на груди. – Вы меня пугаете!..

Рассмеявшись, он нежно и вместе с тем пылко погладил ее шелковистые волосы. Он уже хотел заговорить, обсудить свой разговор с иезуитом, обозначить смысл их беседы, но внезапно остановился, осознав, что во время этого диалога Анжелика и он сам чувствовали и понимали все одинаково. Они оба знали, что визит отца Геранда был не чем иным, как объявлением войны. А также средством найти для нее предлог.

С необычайной ловкостью, присущей членам его ордена, молодой иезуит заставил его сказать намного больше, чем входило в его намерения. Надо отдать им должное, они умеют манипулировать людьми, умеют разговорить. Владеют они и другим оружием – оружием особого свойства, и граф отнюдь не был склонен недооценивать его силу.

Незаметно хорошее настроение графа омрачилось, и он каким-то необъяснимым образом начал опасаться за Анжелику, свою жену.

Он прижал ее к себе еще крепче. Каждый день, каждый вечер он испытывал это страстное желание прижать ее к сердцу, обнять, чтобы удостовериться, что она и в самом деле находится рядом с ним и ничто не вырвет ее из кольца его рук.

Он хотел заговорить с нею об этом, но, испугавшись, что его тревога передастся и ей, промолчал.

Он сказал только одно:

– Вы тоже скучаете по малышке Онорине, верно?

Она кивнула и без того опущенной головой и еще крепче прижалась к мужу – его слова вызвали у нее прилив нежности.

– Она ведь в безопасности в Вапассу?

– Да, любовь моя, она в безопасности, – уверенно отвечал он.