Читать книгу Искушение Анжелики - Анн Голон - Страница 9

– Как жаль, что надо уезжать, – вздохнула Анжелика. – Я еще не встречала более очаровательного человека, чем барон де Сен-Кастин. Мне так приятно встречать здесь французов…

– Потому что они за вами ухаживают?

Им не хотелось спать, и они гуляли по берегу Кеннебека. Граф поддерживал жену, которая чуть пошатывалась. Внезапно он остановился и, коснувшись рукой щеки Анжелики, повернул ее лицо к себе. В золотистом свете луны оно было румяным и оживленным, ее глаза мерцали, полные звезд.

Он улыбнулся, нежно и снисходительно.

– Они находят вас прекрасной, любовь моя, – прошептал он. – Они воздают вам должное. Мне нравится видеть их у ваших ног, ведь я не слишком ревнив. Они знают, что вы одной с ними крови, что вы француженка, и гордятся этим. Они той же породы, что и мы. Как бы далеко нас ни загнали, хоть на самый край земли, как несправедливо бы ни разлучали нас с соотечественниками, так будет всегда. Мне тоже нравится встречать здесь моих братьев-французов и читать в их искренних дерзких глазах восхищение, которое внушаете им вы. Это порода безумцев и упрямцев, и мы с вами, любовь моя, тоже принадлежим к ней. И так будет всегда!..

Рядом с ними темнела густая тень развесистой ивы, они сделали шаг и вошли в эту манящую тень, покинув яркий свет луны. Он обнял ее и нежно поцеловал в губы. Их охватило желание, их привычное и все же всегда удивительное желание, горячее, жгучее, всепоглощающее.

Но они не могли задерживаться. Скоро рассветет. К тому же здесь, в лесу, их могут увидеть. И они медленно пошли обратно в лагерь.

Они шли как во сне, окутанные своим желанием, этой тайной, этой приливной волной, которая их оживляла, этой сладкой болью подавленного влечения, которое не хотело их отпускать, и они улыбались друг другу заговорщическими улыбками, полными сожаления.

Для Анжелики лежащая на ее бедре рука Жоффрея таила в себе тысячу обещаний.

А прикосновение ее ноги приводило графа в восторг, сменяющийся мукой.

Это произойдет позже.

В Голдсборо через несколько дней. Со всей прелестью и остротой наслаждения, которое долго оттягивали. Оставшиеся часы будут тянуться долго, часы, полные предвкушения…

Они снова перекинулись несколькими словами с охраняющими лагерь часовыми.

В шалашах все спали.

Но Анжелика чувствовала себя слишком возбужденной и решила не ложиться. Она села у воды, обхватив руками колени и уткнувшись в них подбородком.

Она любовалась золотой гладью реки.

По воде, мало-помалу рассеиваясь, полосами стелился туман.

Анжелика чувствовала себя счастливой, ее переполняла трепещущая, нетерпеливая жажда жизни. Она наслаждалась не только тем, что им предстоит ночь любви, но и ее предвкушением. Жизнь сама решала, когда им заниматься любовью. Иногда они по многу дней усердно трудились, не думая о наслаждении, а потом один-единственный взгляд, одна нежная интонация внезапно воспламеняли их тела, кружили им головы, и их охватывала жадная потребность остаться наедине.

И тогда она погружалась в пьянящую тьму желания, тонула в том, что она называла про себя «золотой мглой», забывая обо всем, что ее окружало, и даже о самой жизни.

Их любовь тесно переплеталась с их повседневной жизнью, она была подобна то журчанию подземного ручья или неуловимой мелодии, то дыханию бури, она властвовала над всем, вырывая их из окружающего мира, подчиняя своим законам и в то же время освобождая от подчинения законам земным.

Их любовная жизнь вплеталась в череду дней, ночей, месяцев и времен года. Это была тайна, ведомая лишь им двоим, закваска их сияющей радости, горение которой Анжелика всегда в себе ощущала. Это было как сладкое чувство тяжести, затаившееся в ее лоне, как замирание сердца, что-то, наполняющее все ее существо, словно ребенок в утробе матери, словно обитающий в дарохранительнице с облатками Святой Дух. Любовь…

Ей хотелось вернуться в Голдсборо, это их убежище, такое же, как и Вапассу. Там их ждет большой деревянный форт, стоящий на берегу моря, и в этом форте – просторная комната с огромной, покрытой мехами кроватью. Она уже спала там вместе с ним. И снова будет там спать, пока будет неистовствовать буря и волны будут, разбрызгивая пену, биться о скалы и ветер будет выть в согнувшихся деревьях, что растут на мысу. И рядом с их дворцом в непритязательных, но крепких домах гугенотов один за другим будут гаснуть огни.

А утром все будет чистым и сияющим. Острова в заливе заблистают, как драгоценные камни. Она отправится на прогулку по берегу в сопровождении детей, пройдется по новому порту, поест омаров, восхитительных и отдающих морем, а также устриц и других съедобных моллюсков.

А потом откроет сундуки и разложит привезенные на кораблях товары, примерит новые, громко шуршащие платья и драгоценности, перепробует новые прически. В Голдсборо есть большое венецианское зеркало на ножках в бронзовой раме. В нем она увидит свой новый облик – каким же он будет?

Она чувствовала такое спокойствие, такую безмятежность, что не боялась, что новый образ ее разочарует. Она просто стала другой. Она вновь приняла тот облик, о котором тщетно мечтала столько лет, – женщины счастливой и всем довольной.

Разве это не чудо? Менее года назад она, шатаясь, сошла на этот берег, и тогда ее переполнял страх. Исхудалая, бледная, напряженная и обессиленная, она сделала первые нетвердые шаги по розовому пляжу Голдсборо и от слабости едва не упала на колени. Но ее поддержала рука Жоффрея де Пейрака.

Так закончились годы жестокой борьбы, в которой прошла ее молодость.

И какими же далекими казались они теперь, эти пятнадцать лет, когда она скиталась в одиночестве, неся на своих плечах все бремя жизни. Сегодня она чувствовала себя моложе, чем тогда, потому что ныне ее опекали и любили.

Время от времени ее охватывала детская радость, и неколебимая уверенность пришла на смену притаившимся в глубине души сомнениям и тому, что чувствует испуганный преследуемый зверь. Ибо когда она ступила на берег, ее обняла любимая сильная рука. И с тех пор не отпускала.

«Как это молодит, когда тебя любят, – подумала она. – Прежде я была старухой. Мне было сто лет. Вечно настороже, никогда не опускающая оружия, всегда готовая воевать».

Теперь, если ее и посещал страх, это не был смертельный ужас беспомощности, одолевавший ее, когда она сражалась с королем и теми могучими силами, которые против нее объединились.

Мужчина, в тени которого она обрела покой, был силен, прозорлив и осторожен. Он, не колеблясь, брал всю ответственность на себя. Он был не такой, как другие, но он умел находить с ними общий язык и делать их своими друзьями. Теперь Анжелика начинала понимать, что дух одного-единственного настоящего мужчины, достойного этого звания, может свернуть горы, ибо дух сильнее материи.

Он восторжествует над своими врагами, теми, кто затаился в тени и не оспаривает его власть. Он так силен, что благодаря своей редкой мудрости и удивительной энергии в конце концов привлечет и их на свою сторону.

И этот край обретет мир, народы научатся жить в согласии, леса будут раскорчеваны, родятся и заселятся новые города. И всегда будет оставаться достаточно дикой природной красоты, чтобы облагораживать новые судьбы. Новый Свет всегда будет богатым и чудесным, и он избавится от бесплодных войн.

Она погрузилась в грезы, замерев в неподвижном созерцании величественной красоты ночи, ее мысли сливались с окружающим пейзажем, обволакивались затаенной страстью природы и витающим в воздухе напряжением. Ничто не могло умалить ее тайного ликования.

Все было просто – над лесом витал тошнотворный запах пиршеств, предвещающих войну, вдалеке бил барабан, словно торопящееся нетерпеливое сердце. Все это имело отношение и к ней, но она чувствовала себя неуязвимой.

На юго-западе, на фоне бледного неба, покачивались три мачты маленького корабля пиратов, бросившего якорь за поворотом реки.

С другой стороны, выше по течению царила густая тьма, смешанная с туманом и дымом, в которой там и сям виднелись красные точки топящихся в вигвамах очагов.

Послышалось тявканье лисы. Недалеко от Анжелики сквозь высокую траву скользнул какой-то зверь, тяжелый, но гибкий. Это была росомаха Кантора. На мгновение взгляд Анжелики встретился с расширенными, горящими врожденной свирепостью зрачками зверя, в которых, казалось, таился невысказанный вопрос.