Читать книгу Исповедь молодой девушки - Жорж Санд - Страница 12

Наконец явился Фрюманс; я даже не сразу его узнала. На нем было белоснежное белье, скромная, но совершенно новая одежда, шляпа, туфли; волосы были причесаны, подстрижены, тщательно вымыты. На Фрюмансе были перчатки, а когда он их снял, оказалось, что его руки и ногти безукоризненны, хотя кожа и оставалась грубой из-за тяжелой работы. Он сбрил бороду, и его чистое лицо как бы посветлело, несмотря на загар и смуглый оттенок кожи. Одним словом, Фрюманс не только обновил свой внешний вид, но и, судя по всему, намерен был следить за собой во всех отношениях и рассчитывал сдержать обещание. Озабоченный этим, первые дни он был неловок, нерешителен, скован, но на этом всё и закончилось. Его одежда и привычки оставались безукоризненными; очень скоро Фрюманс стал походить на человека, который всю жизнь прожил в материальном достатке и вращался в высшем свете. Я тогда подумала, что, вероятно, и я когда-то испытала нечто подобное, что такая же перемена произошла и со мной, когда я после бродячей, вероятно, нищенской жизни оказалась в пахнущих духами руках моей бабушки.

Что касается Фрюманса, уход и хорошая пища вскоре благоприятно подействовали на его худобу, и его бледность сменилась здоровым румянцем. Вскоре наступил день, когда Дениза сказала бабушке:

– Знаете, сударыня, Фрюманс теперь очень хорошо выглядит; оказывается, он весьма привлекательный парень. А что об этом думает Люсьена?

– Ну, – воскликнула я, – я рада, что он отмылся от грязи, но все еще нахожу его некрасивым! Правда, Мариус, он ужасен?

– Нет, – ответил Мариус, – это красивый крестьянин.

– Это чудесный человек, – сказала бабушка, которая считала полезным время от времени умерять тщеславие своего внучатого племянника. – У него чудесные глаза, зубы, волосы, высокий рост…

– И лапы! – воскликнул Мариус.

– Большие красивые лапы, которыми он отлично умеет пользоваться, – продолжала бабушка. – Я желаю вам, милый мой, чтобы когда-нибудь вы стали во всем похожим на этого человека.

Мариус скорчил гримасу и ничего не ответил, но, пошептавшись со мной в уголке, поспешил убедить меня в том, что у Фрюманса никогда не будет хороших манер и что подобным красавчикам место за плугом, а если одеть их получше, то на запятках кареты.

Честно говоря, меня вовсе не волновало, красивое или уродливое лицо у Фрюманса. Дети в этом не разбираются, к тому же мой кузен был для меня исключительным образцом изысканных манер; но, отказывая нашему педагогу во врожденном или благоприобретенном благородстве, Мариус надолго повлиял на мое мнение о Фрюмансе. Отвращение исчезло, его естественным образом сменило уважение и даже дружба, но, несмотря на деликатные старания моей бабушки открыть нам глаза на бескорыстие и гордость нашего учителя, достаточно было одного слова кузена, чтобы я начинала судить о Фрюмансе как о человеке второстепенном, стоящем намного ниже самого Мариуса. Безусловно, тогда мы не имели ни малейшего понятия о социальной иерархии; мы следовали инстинкту, который заставляет детей искать что-то новое у тех, кто стоит выше их самих, и никогда, или чрезвычайно редко, у тех, кто ниже. В этом они похожи на все человечество, которое не хочет возвращаться назад. Но дети не способны понять, что их идеал может отличаться лишь внутренними достоинствами. Они хотят видеть его одетым в золото и шелк, живущим в сказочном дворце. Красивые куртки своего кузена, его маленькие руки и прекрасные светлые локоны, и, возможно, даже цепочку от его часов и пахнущую розами помаду для волос я воспринимала как несомненный знак превосходства над окружающими. Не следует думать, однако, что мое сердце или мои рано пробудившиеся чувства волновались в его присутствии. Я была ребенком в полном смысле слова, и в самом начале своей истории должна сказать, что не только не была влюблена тогда в Мариуса, но и вообще никогда не испытывала к нему любви. Этим объясняется странный характер чувства, которое впоследствии так сильно повлияло и на мою, и на его жизнь.

Его власть надо мной была тем более странной, что Мариус постоянно вызывал у меня раздражение или скуку. Он совершенно не разделял моих вкусов и абсолютно не желал поступаться мне ни в чем, тогда как я ему в угоду жертвовала своими вкусами, с ропотом или без. У меня была привычка и неодолимая потребность двигаться, а поскольку я всецело отдавалась тому, что делаю, я в конце концов страстно полюбила уроки Фрюманса. Для Мариуса же занятия с ним были бедой, с которой он смирялся, протестуя лишь по неодолимой привычке, а движение вызывало у моего кузена усталость, которую, как бы он ни старался, он не мог преодолевать так же, как я. Его здоровье было таким же слабым, как разум ленивым. Поэтому Мариус очень мешал успехам, к которым я стремилась и которых могла бы достичь, занимаясь с Фрюмансом. Если бы бабушка не настояла на том, чтобы я продолжала занятия, с Мариусом или без него, я бы все свободное время играла с кузеном в карты или же наблюдала за тем, как он демонстрирует свою ловкость в бильбоке[8].