Читать книгу Исповедь молодой девушки - Жорж Санд - Страница 14

Что особенно способствовало просветлению ума моей дорогой бабушки, так это уроки, которые давал нам Фрюманс и на которых она часто присутствовала. Ее зрение слабело день ото дня, она уже почти не могла шить, и даже когда вязала, просила меня сидеть рядом с ней, чтобы поднимать петли, которые она случайно сбрасывала. Однако вначале она почти не слушала, о чем говорилось на уроках, вообразив, что ничего в них не поймет.

– Я всю жизнь была невеждой, – говорила бабушка. – Сколько мне осталось? Нет смысла что-либо менять.

Но Фрюманс излагал свои мысли так понятно и интересно, что ей понравились его уроки. С ней произошло нечто удивительное: в семьдесят пять лет она приобрела более обширные знания, чем в молодости. Словно лампа, которая вспыхивает ярче перед тем, как погаснуть, интеллект моей бабушки засиял на склоне ее жизни. Ее набожность избавилась от примеси суеверия, и даже представления об обществе лишились предрассудков, свойственных людям ее возраста и круга. Когда пала Империя и с возвращением Бурбонов возобновились претензии и верования прошлой эпохи, моя бабушка смогла уберечься от ложного опьянения и держалась в стороне от жестокой и наивной легитимистской реакции. Она всегда обладала мудростью и благоразумием, которых не смогли поколебать ни испытанные ею горести, ни отрицательное влияние, которое иногда оказывала на нее Дениза. Обретя независимость суждений, моя бабушка, вероятно, просто стала сама собой.

А вот Дениза была неспособна меняться к лучшему. Вскоре ее начало беспокоить, что Фрюманс постепенно занимал в нашей семье важное место. Хотя вначале она приняла его хорошо и даже восхищалась им, вскоре ее стало тревожить то, что она называла «безбожием», и служанка стала досаждать учителю. Она была еще молода, называла себя вдовой, хотя моя бабушка отлично знала, что Дениза никогда не была замужем и еще способна потерять голову. На моих глазах разыгралась маленькая драма, в которой ни я, ни Мариус ничего не поняли, хотя одно событие, поразившее меня, должно было бы вывести меня на верный путь и помочь сделать соответствующие выводы.

Однажды – мне было тогда около двенадцати лет, я очень хорошо училась и все были мной очарованы – я выпросила у бабушки, в качестве вознаграждения за примерное поведение, разрешение поехать посмотреть Регас вместе с Фрюмансом, Мариусом и Денизой. Регас (или регаж, или рагаж, или рагас, ибо это общее название в разных диалектных формах применяется ко всем пропастям в наших горах) – это естественный колодец, в котором на устрашающей глубине спит тихая вода, которую едва можно разглядеть. Отверстие колодца напоминает большую вертикальную щель, искривленную и зияющую на склоне отвесной скалы, во впадине которой растет единственное в этой местности прекрасное фисташковое дерево, как бы грациозно выступающее из грандиозной и печальной скалы. Терраса, которая служит своеобразной площадкой перед дверью в пропасть, представляет собой тупик, который выглядит как последняя доступная ступень у подножия вершины, и там, посреди беспорядочных скал и их огромных обломков, растет дикорастущий сад, полный деревьев и цветов.

Чтобы добраться туда от ложа Дарденны, нужно в течение получаса подниматься почти вертикально вверх. Мариус, не выдержав, бросился на траву, назвал это место «отвратительным» и забылся глубоким сном. Я же совершенно не чувствовала усталости, и эта местность мне очень нравилась, хоть я и не решалась сказать об этом. Грандиозность была мне по вкусу. Если смотреть с этой точки, Средиземное море, виднеющееся вдали сквозь странные проемы между вершинами гор, высившихся на переднем плане, напоминало лазурную стену. Другие вершины, громоздившиеся друг над другом, вплоть до той, что преграждала нам путь, были белы как снег, а кособокие, обвитые лианами сосны, лепившиеся по склонам, и кусты алоэ, заполнявшие расщелины, казались черными как чернила. Неровные пики хребта, на который мы взошли, скрывали от нас долину. Суровый и романтичный пейзаж. Я чувствовала здесь одновременно и возбуждение, и благоговейность, и мне пришлось сделать над собой усилие, чтобы прислушаться к объяснениям Фрюманса о феномене Регас. Он показал нам высохшее русло потока, который вырывается из этого огромного вертикального рта, когда дожди переполняют пропасть.

– Такое случается лишь один или два раза в год, – сказал Фрюманс, – если ливень продолжался два-три дня без перерыва. Вы видите, однако, что с этой стороны дождевая вода не может проникнуть в пещеру, но она просачивается туда через трещины на вершине или через скрытые внутри горного массива притоки. Она собирается, как в сифоне, а потом, когда он переполняется, с яростью вырывается оттуда и водопадами вливается в русло Дарденны, одним из наиболее обильных, но и наиболее бесполезных (ибо не имеет обычного выхода) источников которой она является. Возможно, однажды наступит день, когда люди попытаются прорыть подземный канал от нижней части русла Дарденны до этого источника. Я часто приходил сюда, мы с дядей провели тут кое-какие эксперименты и установили, что во время засухи в этом колодце всегда содержится огромное количество бесполезной воды, которая могла бы снабжать такой город, как Тулон; однако для того, чтобы пробить толщу основания этой горы, нужны силы, превосходящие те, которыми люди располагают сейчас, при условии, что они не затратят на это слишком много времени и денег.

Видя, что я погрузилась в мечты, Фрюманс предложил мне составить гербарий растений на площадке Регас, и я помогла ему наполнить коробку чернушкой дамасской (цветы которой, небесно-голубого цвета, качаясь на высоких тонких стеблях, напоминали звездочки и украшали землю), образцами ракитника, вязели, мыльнянки, мирта, земляничного дерева, мастикового дерева, средиземноморской сосны, сассапарили, ладанника и лаванды. В соседних кустах мы нашли озирис белый, прекрасную афеландру, разные сорта солнцецвета, вербейник, а на скалах – белый гипсофил и двадцать других южных растений, которые были мне уже знакомы. Я сохранила этот гербарий и могла бы назвать все растения, но это замедлило бы мой рассказ и всего лишь напомнило бы мне об одном из самых таинственных дней моего детства.

После того как учитель посвятил меня в тайны альпийской флоры, он предложил мне отдохнуть. Я легла на некотором расстоянии от Мариуса, который спал уже довольно долго, и тоже попыталась заснуть, но мне это никак не удавалось. Машинально, без всякого любопытства и вначале не испытывая интереса, я слушала разговор Денизы и Фрюманса, находившихся в нескольких шагах от меня. Поскольку я прикрыла лицо, чтобы уберечься от насекомых и от солнца, эти двое подумали, что я сплю, и хотя я жадно ловила их слова, но лежала очень тихо, чтобы они ничего не заподозрили. Я воспроизвожу их диалог с того момента, когда он показался мне странным. Дениза говорила глухим и чуть дрожащим голосом:

– Ах! Вы негодуете, мсье Фрюманс, я вижу, что негодуете!

– С чего бы это, мадемуазель Дениза?

– Потому что она прикрыла лицо и вы не можете, по своей привычке, пожирать ее глазами.

– Пожирать ее глазами? Ну, вы, однако, сильно преувеличиваете! Я считаю ее красивой, умной и доброй, и, безусловно, мне приятно видеть ее в любое время, но я никоим образом не хочу ее съесть.

– Ну да, она умна и приятна на вид, это правда, но послушайте, она вовсе не добра! Она забавляется тем, что высмеивает и вас, и меня, и вместе со своим кузеном, от которого она без ума, замышляет всякие пакости.

– Ну, детям ведь нужно забавляться, Дениза! Нельзя считать их злыми из-за этого.

– Ну да, вы защищаете ее, всё ей прощаете!

– А разве вы ее не балуете? Это же так естественно!

– Я? Да, я действительно ее баловала, но больше этого не будет. Я терпеть ее не могу.

– Что вы такое говорите, Дениза? Полно, вы ли это?

– Да, именно я говорю с вами, и вы отлично знаете, что я хочу сказать.

– Да нет, клянусь честью, я ничегошеньки не понимаю.

– Тогда побожитесь, что вы не влюблены! Ну-ка, ну-ка, вы ведь без ума от нее!

Фрюманс, очевидно, был озадачен, потому что ответил не сразу.

– Поклянитесь же! – воскликнула Дениза с такой горячностью, что могла бы разбудить любого, кто спал бы менее крепко, чем Мариус.

– Мне незачем клясться, – ответил Фрюманс, – я никому не собираюсь давать отчет в своих чувствах, какими бы они ни были; но если бы я даже и был влюблен, в чем не было бы ничего удивительного для человека моего возраста, какую вы усматриваете связь между моей любовью и тем дружеским чувством, которое я испытываю к этой маленькой девочке?

– Ну, может, эта девочка и маленькая, но она растет. Боже правый! Как быстро оно растет, это вражье семя!

– Дениза, – продолжал Фрюманс строгим тоном, – я знаю, вы вздорная особа, но мне кажется, что сейчас вы теряете рассудок.

– Не говорите так, – возбужденно потребовала служанка, – никогда так не говорите, мсье Фрюманс! Когда-то меня сочли сумасшедшей и заперли на замок. Мне пришлось вытерпеть адские муки, и все из-за этого проклятого ребенка, которого у меня украли и который никогда бы не вернулся назад, если бы не я. Да, от горя у меня когда-то помутилось в голове, но я не была сумасшедшей, и ведь это моя вера, мои молитвы помогли найти малышку. Ну что, скажите мне, это похоже на поведение сумасшедшей? Я сумасшедшая! Ох, как несправедливы люди!

– Ну если вы не сумасшедшая, – ответил Фрюманс, – тогда вы просто порочная женщина. Довольно, давайте разбудим детей и вернемся в замок. Мне неприятно с вами разговаривать.

– Ну уж нет! – с жаром выпалила Дениза. – Я хочу все вам рассказать. Возможно, мне больше не представится такого случая, ведь когда я пытаюсь это сделать, вы поворачиваетесь ко мне спиной! Послушайте, вы станете причиной моей смерти, а может быть, из-за вас я буду проклята!

– Довольно, Дениза, довольно! – раздраженно произнес Фрюманс. – Если дети вас услышат…

– Да пусть слушают, если хотят! – выпалила Дениза, следуя за учителем на некотором расстоянии, и еще больше повысила голос, не в силах сдержать возбуждение.

Фрюманс стал что-то говорить ей вполголоса; мне удалось разобрать несколько слов.

– Маленькая девочка! Бедный невинный ангел! – произнес он. – Это просто возмутительно, отвратительно, то, о чем вы думаете!

– Ну уж нет! – закричала Дениза. – Возраст тут ни при чем! Через несколько лет все будут заглядываться на нее. Вы просто обратили на нее внимание раньше других, вот так. Вы такой неосторожный, такой глупый и такой безбожник! Ни во что не верите. Вы революционер. Думаете, ее отдадут за вас, эту красивую, богатую и знатную барышню, за вас, подкидыша, такого же беднягу, как я, за слугу, чуть более избалованного, вот и все!.. Когда вы выскажете свои прекрасные мысли вслух, вас выставят за дверь. Эта девчонка любит своего кузена, а с вами просто кокетничает, чтобы позабавиться. Она станет вас презирать, попомните мои слова, наплюет на вас!

При этих словах Дениза громко зарыдала. Мариус проснулся, и мне пришлось «пробудиться» от своего притворного сна, чтобы прийти Фрюмансу на помощь, поскольку с моей кормилицей случился истерический припадок. Я хотела подойти к ней, но она посмотрела на меня блуждающим взором и, схватив камень, бросила бы его в меня, если бы Фрюманс не вырвал его у нее из рук.

– Ничего, ничего! – воскликнул он, заметив мой ужас. – У Денизы нервный приступ из-за солнечного удара. Это пройдет. Спускайтесь потихоньку по тропинке, дети, через минуту Дениза вас догонит. Не бойтесь, я ей помогу.

– Я останусь, – ответила я, – мне не страшно. И Мариусу тоже, правда, Мариус? Скажите нам, что нужно делать, мсье Фрюманс.

– Ничего. Вот Дениза уже почти и успокоилась. Все в порядке. Идемте. Я помогу ей спуститься. А вы, дорогой Мариус, помогите кузине. Тропинка очень крутая.

Мариусу тогда было пятнадцать лет, и он уже не был таким изнеженным, как раньше, хотя все еще боялся солнца и усталости. Он продолжал презирать Фрюманса и очень любил Денизу, но обезумевшая служанка внушала ему скорее страх, чем жалость, и он ускорил шаг, спеша отойти от нее подальше и не думая ни обо мне, ни о рекомендациях Фрюманса. У подножия горы мы встретили слугу, приехавшего за нами в двуколке. Фрюманс посадил туда Денизу, которая как будто успокоилась, и предложил нам с Мариусом проделать оставшуюся часть пути пешком. Меня это вполне устраивало, а вот моему кузену не понравилось. Он вскочил на сиденье рядом с кучером и посоветовал мне последовать его примеру. Я собиралась, как обычно, исполнить его прихоть, но вдруг почувствовала, что Фрюманс как-то странно сжимает мое предплечье.

– Если вы не устали, – сказал он, – я бы предпочел, чтобы вы потихоньку спустились пешком.

– Дорогое дитя, – сказал Фрюманс, когда мы остались на дороге одни, – я не думаю, чтобы Дениза когда-либо питала к вам недобрые чувства. Однако последнее время этой бедной женщине приходят в голову странные мысли, и в такие моменты создается впечатление, будто она не узнаёт даже самых дорогих ей людей. Вот почему я позволил себе вас разлучить, не сердитесь на меня за это; кроме вашего обучения, я не имею права командовать вами, за исключением случаев, когда нужно уберечь вас от опасности или от огорчения.

– Что, Дениза опять сойдет с ума и такой и останется? – спросила я со слезами.

– Нет, нет, это пройдет… Но вы действительно думаете, что она была безумна?

– Да, я это знаю, – ответила я, – старая Жасента рассказала мне обо всем.

Фрюманс сделал вид, будто сомневается. Он волновался, видя, как все это на меня подействовало, поскольку, в противоположность Денизе, был убежден, что детей следует оставлять в полном неведении о темных сторонах жизни.

– Спать и расти, – часто говаривал он, – вот и все их заботы. То, что этому мешает, просто отвратительно.

Как бы взволновался и опечалился бедный Фрюманс, если бы заподозрил, что я слышала безумные слова Денизы и мой встревоженный ум уже пытался разгадать секрет! Почему служанка обвиняла его в том, что он влюблен в меня? Но прежде всего, что такое любовь? Разве это слово не было выдумано для легендарных Амадисов и Персине[10]? Разве это не то же самое, что дружба или, в крайнем случае, ее квинтэссенция, романтическое чувство, способное подвигнуть человека на великие дела? Каким образом могло случиться, что Фрюманс влюбился в меня и мечтал когда-нибудь на мне жениться, ведь в свои двадцать три года он казался мне старым, будто дедушка? В конце концов он сказал: Нет, это было бы дурно, – и я ему поверила. Пытаясь проникнуть в эти неразрешимые и тем не менее опасные для моего возраста вопросы, я молча преодолела оставшуюся часть пути. Фрюманс решил, что мой сосредоточенный вид объясняется неприятной сценой, свидетельницей которой я стала, и проникся уважением к моей чувствительности. Когда мы подошли к замку, учитель взял меня за руку и сказал:

– Не думайте, что вас надолго разлучат с вашей кормилицей. Она обязательно выздоровеет.

– Значит, бедной Денизе все же придется уйти?

– Думаю, что недолгая отлучка пойдет ей на пользу. Доктор скажет, что нужно делать.