Читать книгу Исповедь молодой девушки - Жорж Санд - Страница 24

После того как Фрюманс и Мариус уехали, у меня началась новая жизнь – жизнь, полная интеллектуальных опасностей.

Я считаю, что обучением девочки не должны заниматься исключительно женщины, разве что она намерена провести жизнь в монастыре. Сама того не осознавая, вскоре я ощутила нехватку мужского, более широкого взгляда на вещи, который до сих пор давали мне уроки Фрюманса.

Ко мне пригласили гувернантку, которой наскучило у нас через две недели, потом другую, которая надоедала мне более продолжительное время и причинила много вреда. В этом была повинна излишняя скромность моей милой Женни. Она решила, что не справится с этой работой, однако Бог свидетель: тщательно следя за моими тетрадями, книгами и заметками во время занятий с Фрюмансом, она со свойственным ей талантом интересоваться всем, проникать в дух и суть вещей и, наконец, делать любую работу привлекательной, могла бы, продолжая выполнять свои обязанности и ничего не меняя, способствовать формированию моего ума, вероятно, медленнее, но рассудительнее и спокойнее.

Женни боялась, что, если станет заниматься исключительно мной, будет вынуждена меньше заботиться о бабушке, возраст которой требовал особой опеки. Кроме того, навещавшие нас особы убедили Женни в том, что барышне моего круга ни к чему получать слишком серьезное образование, достаточно заниматься искусством. Об искусстве наша экономка имела лишь весьма смутное представление. От природы она обладала хорошим вкусом, но не подозревала о том, что это означает на практике. Женни не знала, что для того, чтобы заниматься искусством, нужно обладать особыми способностями или получить серьезное образование. Она слышала о людях со многими талантами и не сомневалась, что я смогу стать такой же в процессе обучения. Такими же были мнение и желание моей бабушки. В результате меня доверили заботам английской мисс, которая, как говорили, только что завершила образование молодой леди, вышедшей замуж в Ницце, и о которой мы получили наилучшие рекомендации. Англичанка в течение двух-трех лет должна была обучать меня музыке, живописи, английскому, итальянскому и в придачу немного географии и истории. К счастью, последний предмет я знала лучше ее.

Мисс Эйгер Бернс была сорокалетней девицей, ужасно некрасивой; с первого же взгляда она вызвала у меня антипатию и отчуждение. Даже сегодня мне было бы сложно проанализировать ее характер: возможно, в нем не было ничего определенного. Мисс Бернс представляла собой не личность, а скорее продукт общества; это была монета, имевшая лишь условную стоимость и истертая частым прикосновением пальцев, из-за чего уже нельзя различить чеканку. Кажется, эта особа была из хорошей семьи и в ранней молодости испытала много разнообразных несчастий. Все это повлекло за собой жизнь в безденежье и зависимости, в полном подчинении формальным правилам общества. В сущности, мисс Бернс уважала лишь видимость, и если не противилась ничему, то лишь потому, что у нее уже не было на это сил. Утомление читалось в ее бесцветных глазах, апатия – в длинных худых руках, всегда беспомощно свисавших вдоль тела; уныние слышалось в глухом голосе и замедленной речи. Но под этой увядшей внешностью таились гордость принцессы, лишившейся трона, и, возможно, воспоминание об огромном разочаровании. Единственно живым в ней было воображение, но это были смутные, нелепые фантазии, какие-то беспорядочные бесцветные мечтания. Короче говоря, из всех ее пор сочилась скука – мисс Бернс испытывала ее сама и внушала другим.

Гувернантка не научила меня ничему стóящему, хоть и отняла много времени. Ее уроки были длинными, скучными и сумбурными. Под предлогом строгой пунктуальности она абсолютно не заботилась о моих успехах. Главным для нее было заполнить свое и мое время регулярной, бесполезной, нудной работой. Ей было достаточно того, что уроки проводились вовремя. Поскольку мисс Бернс, насколько было мне известно, никого и ничего не любила, она влачила свои дни, вялая и разочарованная, внешне полностью смирившаяся, но внутренне протестующая против всего и вся.

Из всего, чему она должна была меня научить, я освоила лишь английский. Итальянский я знала лучше ее. Фрюманс обучал меня итальянской грамматике в сопоставлении с латинской, и я отлично усвоила все правила. Благодаря южному акценту, который постоянно был у меня на слуху, правильное произношение давалось мне легче, чем мисс Эйгер с ее британским пришепетыванием и неисправимой интонацией. Она преподала мне также основы музыки, но сухость ее игры заставила меня возненавидеть фортепьяно. Гувернантка писала акварелью с глупой отважностью, зная наизусть правила, но применяя их невпопад. Скалы у нее получались слегка округлыми, деревья – немного заостренными, вода всегда была одинаково голубой, а небо – розовым. Рисуя озеро, мисс Бернс не могла не поместить туда лебедя, а если изображала лодку, в ней неизменно сидел неаполитанский рыбак. Она страстно любила руины и находила способ, независимо от возраста и местонахождения ее моделей, втиснуть туда стрельчатую арку, увитую все тем же плющом, который неизменно служил украшением на ее картинах.

Мисс Бернс даже не пыталась научить меня пению. Своими сентиментальными романсами и дрожащим голосом, звучание которого напоминало резкие крики чаек, она внушила мне такую ненависть к этому занятию, что я с первого же дня стала ломать комедию, запев на четверть тона ниже, чем следовало. Гувернантка заявила, что у меня нет слуха, и от романсов я была спасена.

Итак, оставался лишь английский, который я выучила, разговаривая с мисс Бернс. У меня были способности к языкам, я с легкостью запоминала даже диалектные особенности. Кстати, я обнаружила, что единственный способ вытерпеть банальные разговоры мисс Эйгер – это извлекать для себя пользу, разговаривая с ней по-английски во время совместных прогулок. Поскольку в возрасте от четырнадцати до пятнадцати лет я чувствовала некоторую слабость, Женни потребовала, чтобы я каждый день подолгу гуляла. Это было бы мне очень приятно, если бы она могла меня сопровождать. Но оставив бабушку под присмотром мисс Бернс, Женни могла быть уверена, что, вернувшись, застанет англичанку спящей или погруженной в свои мысли в углу гостиной, а мою бедную бабушку – забытой в кресле, задумчивой, печальной или осаждаемой докучливыми гостями.