Читать книгу Исповедь молодой девушки - Жорж Санд - Страница 23

Мне следует вспомнить об одном событии, которое впервые заставило меня задуматься о странном месте, которое, несмотря на свое счастье и благополучие, я занимала в обществе.

Мариус уехал от нас около месяца тому назад. Я отправилась с Женни в Тулон, чтобы сделать там кое-какие покупки. В одной из лавочек мы встретили мадам Капфорт с какой-то женщиной, которую я сначала не узнала, потому что она была закутана в черную накидку. Поначалу я не обращала на эту женщину ни малейшего внимания, но вдруг она бросилась ко мне и стала осыпать поцелуями, так что я едва не задохнулась. Это была моя бедная Дениза, так сильно изменившаяся и подурневшая, что, отвечая на ее ласки, я не смогла сдержать слезы.

Поскольку она очень бурно выражала радость, вызванную нашей встречей, и это могло привлечь внимание прохожих, мадам Капфорт отвела нас в комнату за лавкой, шепнув мне:

– Не бойтесь, ваша кормилица все еще несколько эмоциональна, но уже не безумна. Вы же видите: я выезжаю вместе с ней.

Я совершенно не боялась, а поскольку со мной была Женни, не сомневалась, что бабушка не будет сердиться на меня за то, что я проявляю интерес к своей кормилице. Сначала Дениза постаралась успокоиться и поговорить со мной, но вид Женни внезапно пробудил в ней ревность, и по ее горящим глазам и прерывающейся речи я ясно увидела, что она еще не выздоровела. Что бы ни говорила ей Женни, пытаясь ее успокоить, это лишь увеличивало раздражение моей кормилицы. Внезапно вскочив, она закричала:

– Вы обманщица и интриганка! Я вас узнала! Именно вы привели эту девочку (при этом она указала на меня) к бедной мадам де Валанжи. Но это вовсе не ее ребенок, это ваша дочь.

Мадам Капфорт, жадно слушавшая Денизу, сделала вид, будто хочет ее разуверить, и стала лукаво выспрашивать у Женни, действительно ли именно она привела меня к бабушке. Женни ответила, что не понимает, о чем идет речь. Дениза рассердилась и стала еще громче обвинять нашу экономку, продолжая утверждать, что узнала ее.

– Вы хотите, чтобы кто-то поверил в ваши россказни? – кричала моя кормилица. – Уж не меня ли вы хотите обмануть? Я ведь отлично знаю, что ребенок умер. Да и как бы могла я этого не знать, ведь я сама его убила!

– Замолчите, Дениза, – сказала мадам Капфорт таким тоном, как будто на самом деле приглашала ее продолжить, – вы теряете рассудок. Вы не убили бы ребенка, которого кормили, разве что если бы были сумасшедшей.

– А кто вам сказал, что это не так? – продолжала кричать Дениза. – Откуда мне знать, когда именно я потеряла рассудок? Нет, этого я не помню. Мне известно, что позже меня заперли и заставили пройти через все муки ада; но мне также известно и то, что были мост и карета. Уже не помню, где именно это было, и не могу сказать когда. Я бросила ребенка в воду, чтобы посмотреть, есть ли у него крылья: мне приснилось, что они у него есть. Но их не было. Он утонул, и никто так и не смог его найти. И тогда…

Дениза не смогла продолжить: ее охватило бешенство. Приказчики бросились к ней и вынуждены были удерживать ее силой, в то время как Женни поспешно уводила меня прочь.

Она старалась успокоить меня, поскольку эта странная и мучительная сцена вызвала у меня сильное волнение, однако была потрясена так же, как я, и по дороге домой мы почти половину пути хранили молчание. Наконец Женни нарушила его, поинтересовавшись, о чем я думаю.

– И ты еще спрашиваешь! – воскликнула я. – Я думаю, что мадам Капфорт поступила неосторожно и даже жестоко, допустив, чтобы бедная Дениза встретилась с нами. Ей ведь должно быть известно, что моя кормилица все еще не в своем уме и от волнения у нее может случиться припадок.

– А вам не кажется, – задумчиво проговорила Женни, – что мадам Капфорт сделала это нарочно?

– О господи! Да, возможно! Мадам Капфорт ненавидит нас, уж не знаю почему!

– Но не Денизу. Она лечит вашу кормилицу, молится вместе с ней, гуляет. Нет, мадам Капфорт не ожидала увидеть ее в таком состоянии!

– Согласна. Но как ты думаешь, Женни, Дениза всегда была безумна?

– Именно об этом я хотела спросить у вас. Слышали ли вы когда-нибудь о том, чтобы Дениза вела себя странно еще тогда, когда была вашей кормилицей?

– Нет, никогда. Она путается в воспоминаниях. Дениза действительно хотела меня убить, но это было незадолго до того, как она нас покинула.

И я рассказала, как Дениза хотела выбросить меня из кареты, когда я оказалась рядом с ней. Женни расспросила меня обо всех подробностях, которые я была в состоянии ей сообщить. Она слушала меня очень внимательно, и, пораженная обеспокоенным выражением ее лица, я произнесла:

– Знаешь, мне кажется, ты думаешь, будто меня убили.

– Я не могу так думать, – возразила Женни, улыбаясь моей наивности, – ведь вы сейчас здесь, со мной.

– Конечно, Женни. Но если бы это была не я? Послушай, а что, если Дениза бросила в воду настоящую Люсьену, не понимая, что делает, а та, которую она захотела бросить в реку снова, была ненастоящей Люсьеной, как она и уверяет?

– В таком случае ненастоящая Люсьена – это вы?

– Ну а вдруг?

– То есть кто-то был заинтересован в том, чтобы столь гнусно обмануть вашу бабушку?

– Или же кто-то просто ошибся и без злого умысла привел к ней девочку, которая не была ее внучкой.

– Значит, вы думаете, что Дениза осознает, о чем говорит?

– А разве ты думаешь иначе? Ты выглядишь очень грустной и удивленной.

– Но Дениза также заявляет, что это именно я привела вас к мадам Валанжи. Этому вы верите?

– Нет, если ты станешь это отрицать.

– Я могу поклясться вам, что сегодня увидела Денизу впервые.

Мне показалось, что Женни уклоняется от прямого ответа на мой вопрос, и я, в свою очередь, посмотрела на нее так внимательно, что она смутилась.

– О дорогая моя Женни! – воскликнула я. – Если ты действительно воспитывала меня, а затем привела сюда, не скрывай этого от меня. Я так тебя любила!

– Вы любили меня? – взволнованно переспросила Женни.

– Я любила свою мать! Все очень старались сделать так, чтобы я ее позабыла, но единственное, что сохранилось в моей памяти, – это горе, которое я испытала, когда она оставила меня там, с моей бабушкой, которой я не знала. Я никогда ни с кем не говорила об этом, и мне не хотелось бы огорчать бабушку, но тебе я могу это сказать: мне очень долго не удавалось полюбить ее, и даже сейчас иногда, когда я вспоминаю о той женщине, я невольно думаю, что никогда никого не любила так, как ее.

То ли Женни действительно не была той, о ком я говорила, то ли ей строго-настрого запретили рассказывать мне правду и она сумела сдержаться и солгать, охраняя мой покой, но она развеяла мои подозрения и даже немного побранила меня за то, что я предпочитаю своей бабушке какой-то призрак, который, возможно, мне всего лишь приснился.

– Я хотела бы убедиться в этом, раз уж мне не следует об этом вспоминать, – ответила я. – Но не понимаю, почему я не могу быть твоей дочерью и при этом любить бабушку.

– Вы рассуждаете как ребенок, Люсьена! Вы уже слишком взрослая, чтобы так говорить. Если бы вы были моей дочерью, вы не были бы внучкой мадам де Валанжи и Дениза была бы права, называя меня интриганкой и обманщицей, ибо тогда получалось бы, что я обманула вашу бабушку, а это было бы отвратительно.

– Твои слова заставляют меня умолкнуть. Я не подумала об этом, а после того, что сказала мне Дениза, будто бы увидела сон наяву. Теперь я понимаю, что Фрюманс прав: детям не следует разговаривать с безумцами, это сбивает их с толку. Могу сказать тебе лишь одно, Женни: если представить, что я ненастоящая Люсьена… а ты ведь этого не знаешь, и никто не может доказать обратное…

– Прошу прощения, доказать обратное можно. Но хорошо, давайте представим! Что вы хотели этим сказать?

– Я хотела сказать, что, в сущности, мне было бы совершенно все равно! Раз уж моя бабушка любит меня как свое дитя, я люблю ее как свою бабушку и не могу быть особенно привязана ни к бедной маменьке, которой я не знала, ни к папаше, с которым, как мне кажется, никогда не познакомлюсь. Знаешь, Женни, ведь он не написал ни слова в ответ на письма, которые меня заставляли ему отправлять. А ведь они были такие милые! Я очень старалась, обещала ему, что буду сильно его любить, если он хоть немного полюбит меня. Ну так вот, кажется, он этого не хочет.

– Это невозможно, – ответила Женни, – но предположим, что это правда. Ваша бабушка любит вас за двоих, поэтому не нужно говорить, что вы согласны быть ненастоящей Люсьеной. Если бы мадам де Валанжи это услышала, она была бы очень огорчена.

– Я не хочу ее огорчать. Ну а тебе, Женни, раз уж ты мне никто, тебе безразлично, настоящая ли я или нет?

– Ну, меня это не касается. Будьте кем хотите, от этого я не стану любить вас ни больше, ни меньше.

– В таком случае ты любишь меня сильнее всех, ведь остальные, и даже, возможно, бабушка, не глянули бы более в мою сторону, если бы я не была мадемуазель де Валанжи. Однако в этом ведь не было бы моей вины.

Мы подъезжали к дому. Женни, понимая, что мое воображение разыгралось, поспешила рассказать о нашем неприятном приключении бабушке с тем, чтобы та меня успокоила. Так и произошло. Я с большим уважением отнеслась к ее спокойствию и серьезности.

– Можете быть уверены, мое дитя, – сказала мне бабушка, – что вы моя внучка, а ваша бедная кормилица сама не знает, что говорит. Пожалейте Денизу и поскорее забудьте ее слова. Уважайте и любите Женни так же, как и меня, я ничего не имею против, но знайте: у вас нет другой матери, кроме меня. Что же до вашего батюшки, которым вы немного недовольны, вспомните о том, что он вас почти не знал, что в свое время у него не было возможности приехать к вам и что теперь у него другая жена и дети, которым он обязан уделять внимание. Он знает, что вам со мной хорошо, и вы не должны думать, будто имеете право в чем-то его упрекать. Обещайте мне, что более этого не повторится.

Я обещала и очень быстро забыла бредни Денизы и свои собственные. Впрочем, у меня осталось твердое убеждение, что Женни и моя прежняя мама – одно и то же лицо. Это как бы запечатлелось в моем сердце. Конечно, из этого вовсе не следовало, что я была дочерью Женни, но ничто не мешало мне думать, что именно она меня воспитала.

Эта встреча имела еще одно следствие, которого я почти не заметила и не осознала. Когда я рассказала о случившемся Мариусу, он, вместо того чтобы успокоить меня, как это сделала бабушка, глубоко задумался и не позволил мне более возвращаться к разговору о нашем браке. Поскольку эти планы возникли в результате спонтанного чувства, через несколько лет они полностью выветрились у меня из головы, и казалось, Мариус тоже не сохранил об этом воспоминаний.