Читать книгу Исповедь молодой девушки - Жорж Санд - Страница 20

Наконец головокружение прошло. Ко мне вернулся здравый смысл, и я так энергично отклонила подозрения Мариуса, что он удивился и покраснел, осознав собственную доверчивость, но не захотел признать, насколько был неправ в своих суждениях.

– Допустим, – сказал мой кузен, – всё это преувеличение и мсье Фрюманс недостаточно хитер и предусмотрителен для подобных расчетов. Тем не менее является несомненным, что его присутствие в замке, теперь, когда меня здесь не будет, не нужно и даже опасно для твоего будущего. Бабушка уже стара, и Женни вертит ею, как хочет. Я не сомневаюсь в том, что экономка защищает Фрюманса, возможно, даже не подозревая об опасности. В конце концов, Женни, при всем ее уме, женщина из народа и ничего не знает о свете, о его правилах, о злословии, которое вызывают неподобающие поступки. То, что ты говоришь о мадам Капфорт, можно сказать и о многих других. Люди подозрительны, они любят обвинять тех, кто не считается с их мнением. Ты принадлежишь к светскому обществу. Когда-нибудь ты будешь поступать так же, как его представители, поэтому заранее должна подчиниться светским правилам и бояться их нарушить. Вот почему нельзя допустить, чтобы Фрюманс оставался здесь, пусть даже он и самый порядочный человек на земле. Обещай мне отказаться от его уроков. В противном случае я буду думать, что ты хочешь жить, как дикарка, пренебрегая тем, что о тебе думают, и порвать с обществом порядочных людей. Тогда, видишь ли, я умою руки и никогда больше сюда не вернусь.

– Было бы гораздо проще, если бы ты остался, – сказала я. – Если захочешь, Фрюманс поможет тебе наверстать упущенное.

– Нет, милая моя, – ответил Мариус, – слишком поздно. Здесь я никогда ничему не научусь, мне тут не с кем соревноваться. Бабушка оказала мне плохую услугу, не послав в Сен-Сир[11], где я, возможно, учился бы не хуже других.

Итак, покидая замок, Мариус способен был лишь упрекать всех нас, даже бабушку, свою благодетельницу, даже меня, которая, по его мнению, не могла быть ему достойным соперником в учебе! В тот момент неблагодарность кузена показалась мне чудовищной. Я не смогла ответить ему, и мы молча покинули Зеленый зал. У меня болело сердце, но моя гордость была уязвлена и я старалась не заплакать. Обиженный Мариус шагал с высоко поднятой головой, с рассеянным и холодным видом, время от времени ломая ветку или наступая на какое-нибудь растение, так, словно он презирал и ненавидел все, что встречалось ему на пути.

– Ну так что, – сказал он, когда мы поднялись на луг, – ты тоже сердишься на меня? Тебе хочется поскорее послать меня к черту?

– Ты что, действительно намерен отправиться в ад? – спросила я, пряча беспокойство за шуткой.

– Да, мое милое дитя, – ответил Мариус с горечью, которую напрасно пытался скрыть под непринужденностью. – Я буду спать в каморке с крысами и блохами, мои пальцы будут испачканы чернилами, а одежда – дегтем; я буду заниматься сложением и вычитанием по десять-двенадцать часов в день. Мне известно, что мсье де Малаваль предложит мне есть с ним за одним столом, хотя бы ради того, чтобы заставить слушать его шутки. А потом, однажды вечером, чтобы развлечь меня, он пригласит меня на небольшую прогулку в порту и мы станем плавать на лодке от одного судна к другому. Это будет смешно до безумия!.. Но что поделаешь? Если ты беден, приходится плясать под чужую дудку. Вот что все говорят мне… чтобы утешить!

– Ты преувеличиваешь. Бабушка по-прежнему будет давать тебе деньги.

– Бабушка будет давать их мне до тех пор, пока я не начну зарабатывать. Она небогата; к тому же молодому человеку почти ничего не дают, опасаясь, что он станет вести себя неразумно. Вот почему мои расходы будут оплачивать лишь до тех пор, пока что-нибудь не изменится, и, как сейчас, будут класть мне в карман двадцать франков со словами: «Ступай, малыш, развлекись как следует».

Наш разговор прервал Фрюманс, искавший нас, чтобы попрощаться.

– Мсье Мариус нас покидает, – сказал он мне, – а вам, мадемуазель Люсьена, теперь нужен не воспитатель, а гувернантка. Ваша бабушка поняла это и позволила мне удалиться. Я с сожалением прерываю уроки, которые мне так приятно было вам давать и во время которых вы делали такие успехи, но, с другой стороны, мой дядюшка очень скучал. Он нуждается во мне – я должен помочь ему перевести весьма объемный классический труд. Я буду иметь честь являться к вам иногда по воскресеньям, чтобы засвидетельствовать свое почтение мадам де Валанжи, и если вы иногда, прогуливаясь, будете заходить в Помме, мой дядюшка с радостью вас примет.

Вот каково было простое и сдержанное прощание Фрюманса. Я была так удивлена и взволнована его неожиданным решением, что не смогла ничего ему ответить. По моему молчанию он догадался о том, что я очень огорчена, и протянул мне большую руку, в которую я вложила свою, сдерживая слезы. Надеюсь, Фрюманс заметил это и не стал сомневаться в моей привязанности. Что же до Мариуса, он, увидев, что его обвинения развеяны уходом Фрюманса в прах, был сконфужен и огорошен еще больше, чем я. Мой кузен едва нашел в себе силы ответить на холодно-вежливый поклон нашего наставника, – он, так хорошо умевший кланяться.

– Вот видишь, – сказала я, когда мы с Мариусом снова остались одни, – ты поверил в ужасную ложь, в то время как коварных заговоров, которые ты подозревал, не существует вовсе. Признай же, что ты был неправ, и не отпускай своего бедного друга, которого ты так огорчил, не помирившись с ним.

Мариус пообещал мне исполнить это и, вероятно, ночью как следует обдумал мои слова, потому что на следующее утро оседлал коня и нанес Фрюмансу визит. Уж не знаю, хватило ли у моего кузена мужества открыто попросить прощения, но его поступок свидетельствовал о раскаянии и уважении, и Костели это оценили. Вечером, прощаясь с бабушкой и со мной, Мариус расплакался. Он впервые проявил чувствительность, и меня это по-настоящему взволновало. Я не задумывалась над тем, был ли он огорчен потому, что лишался удобств нашего дома и родственной нежности. Мой кузен плакал, и это было так необычно, что бабушка тоже растрогалась. Перед тем как сесть в карету, которая должна была отвезти Мариуса в Тулон со всеми его пожитками, он, сделав над собой невероятное усилие, подошел к Женни и извинился за свое нелепое поведение. Она притворилась, будто не понимает, о чем идет речь, и, протянув Мариусу руку, уверила его, что не помнит никакого злого умысла с его стороны, и посоветовала ему присылать нам свое белье, чтобы мы могли содержать его в порядке.

Кучер уже сидел на козлах с кнутом в руке, когда Мариус пошел сказать последнее прости, которое волновало его больше, чем все остальное, – он отправился попрощаться со своей лошадью. Это была уже не маленькая лошадка мельника, а красивый корсиканский конь, которого моя бабушка купила Мариусу в прошлом году. Я видела, что, выходя из конюшни, мой кузен рыдал сильнее, чем после наших объятий, но мне не очень хотелось развивать эту мысль. Я жалела Мариуса, ибо он терял сразу все: свои привязанности и удовольствия. Я заверила его, что не допущу, чтобы его лошадь продали, и когда он приедет к нам в следующий раз, она будет на прежнем месте.