Читать книгу Исповедь молодой девушки - Жорж Санд - Страница 5

Вот все, что мне известно об обстоятельствах, сопровождавших мое вторичное появление в этом мире, ведь тем снова найденным ребенком была я. Теперь я стану говорить от своего имени и попытаюсь воспроизвести свои самые ранние воспоминания.

Наиболее отчетливое из них – это белое платье, вероятно, первое, которое я надела, и шляпка с розовыми лентами и цветами, венчавшая мои вьющиеся волосы. Вид этой одежды вскружил мне голову, но сейчас я не могу сказать, где это происходило, кроме того, что это было под открытым небом теплой лунной ночью. На меня надели пальтецо и отнесли меня в ущелье. Мне кажется, что нес меня мужчина, и я знаю, что рядом со мной шла женщина; я называла ее мамой, а она меня – дочкой.

Дальше перед моими глазами все плывет. Кажется, меня забрали и увели две другие, незнакомые мне женщины, и, несмотря на мои крики, отчаяние и сопротивление, мать, которую я звала, не пришла мне на помощь. Полагаю, это было моим первым горем, и думаю, что оно было ужасным, ибо до сих пор не могу определить ни продолжительности, ни обстоятельств этого происшествия. Мне кажется, что я умерла на время, хоть мне и говорили, что я даже не была больна; однако я считаю, что в моей душе что-то погибло и мои чувства и мысли как бы замерли. Итак, то, что я поведаю вам об этом первом периоде, известно мне с чужих слов, и я могу ссылаться лишь на них.

Бабушка и кормилица – меня вернули именно им – несколько недель не могли добиться от меня ни одного слова по-французски. Этот язык был мне непривычен, хоть меня и учили ему немного, поскольку я его понимала, а легкость, с которой я вновь овладела им, когда прошла моя тоска, доказывала, что я слышала его почти так же часто, как и другой язык или диалект, которым предпочитала пользоваться вначале. Считалось, что это всего лишь мой каприз; даже гораздо позже я упрямо не желала отвечать ни слова многочисленным посетителям, которые приходили полюбоваться на меня, как на диковинку; как правило, это были моряки или путешественники, и они задавали мне вопросы на всех известных языках. После того как стало понятно, что такая докучливость лишь увеличивает мое сопротивление, меня оставили в покое, и бабушка приняла мудрое решение: больше не баловать меня лаской и не предупреждать все мои желания.

Однажды, когда меня повели гулять в Зеленый зал, я, видимо вспомнив о своей матери, снова подняла крик. После этого случая меня очень долго туда не водили. Мне позволяли играть в одиночестве в террасном саду, под наблюдением бабушки, которая вышивала, сидя в гостиной на первом этаже и притворяясь, будто вовсе на меня не смотрит. Бедняжка Дениза, которая обожала меня и которую я терпеть не могла, молча приносила мне сладости и оставляла их на ступеньках сада или на краю альпийской горки, внизу которой протекал ручеек. Я ничего не хотела брать из рук кормилицы и, прежде чем схватить лакомства, убеждалась в том, что на меня никто не смотрит. Я ни с кем не здоровалась, никого не благодарила. Я пряталась, чтобы поиграть со своей куклой, которая вызывала у меня восхищение, это я прекрасно помню; но как только кто-нибудь глядел на меня, я клала ее на землю, поворачивалась лицом к стене и стояла неподвижно, пока докучный наблюдатель не удалялся. Теперь я смутно догадываюсь, что вела себя столь грубо, потому что страдала. Может быть, мою душу терзали упреки, которых я не умела высказать? Вероятно, особенно меня ранило предательство той, кого я про себя называла матерью; возможно, я даже жаловалась на это: мне сказали, что иногда я говорила сама с собой на языке, которого никто не понимал.

– Если бы не это, – призналась мне позже кормилица, – мы бы подумали, что вы немая.

Возможно также, что я дичилась бабушки, наряд и прическа которой казались мне невиданным зрелищем. Прежде я, должно быть, росла в бедности, потому что роскошь, которая меня окружала, вызывала у меня изумление, смешанное со страхом.

Кажется, всех очень беспокоила моя угрюмость, которая длилась дольше, чем можно было бы ожидать от ребенка моего возраста. Кажется также, что переход от ожесточения к более благодушному настроению происходил довольно медленно. И вот наконец в один прекрасный день меня, которой дали столько тепла и уделили столько терпения, сочли очаровательной. Не могу сказать с уверенностью, сколько мне тогда было лет, но к тому времени я совершенно забыла иностранный язык, свою неизвестную мать и фантастическую страну, в которой провела раннее детство.

Однако мимолетные образы все еще появлялись передо мной, и их я помню. Однажды меня привели на берег моря, которое было хорошо видно из нашего дома, хоть и находилось в пяти лье от него, ниже в долине. Издали я всегда смотрела на него равнодушно, но когда оказалась на берегу и увидела, как большие волны разбиваются о камни – море в этот день было неспокойным, – меня охватила безумная радость. Я не только не боялась пенных волн, мне хотелось побежать вслед за ними. Я собирала ракушки, которые нравились мне больше, чем все мои игрушки, и заботливо несла их домой. Мне казалось, что я нашла что-то такое, что принадлежало только мне и что я давным-давно потеряла. Вид рыбачьих лодок тоже вызвал у меня видения из прошлого. Дениза, которая выполняла все мои прихоти, согласилась сесть со мной в рыбачью шлюпку. Сети, рыба, раскачивание лодки на волнах опьяняли меня. Вместо того чтобы держаться робко или же высокомерно, как я до сих пор вела себя в присутствии незнакомцев, я играла и смеялась вместе с рыбаками, как будто это были мои старые знакомые. Когда пришло время уходить, я расплакалась самым глупым образом. Дениза, отведя меня к бабушке, сказала ей, что уверена: я воспитывалась с рыбаками. Казалось, соленая вода знакома мне так же хорошо, как маленькой чайке.

И тогда моя бабушка, которая пообещала не искать моих похитителей, но отнюдь не отказалась от попыток узнать о моей прежней жизни – увы! у меня уже была прежняя жизнь! – задала мне множество вопросов, на которые я не смогла ответить. Я ведь уже ничего не помнила, но поскольку бабушка часто к этому возвращалась (особенно когда Денизы, которой она запретила меня расспрашивать, не было рядом), у меня начали появляться о себе такие мысли, которые, конечно же, никогда не пришли бы в голову другим детям. Я думала, что не такая, как все, ведь вместо того, чтобы рассказать мне, кто я и кем была раньше, меня просили открыть эту тайну. Я выдумывала разные истории о себе, а поскольку Дениза рассказывала мне перед сном множество благочестивых легенд вперемежку с волшебными сказками, мое бедное воображение неистово работало. Однажды я уверила себя, что явилась из фантастического мира, и совершенно серьезно заявила бабушке, что сначала была маленькой серебряной рыбкой и большая птица унесла меня на верхушку дерева. Там мне явился ангел, который научил меня летать в облаках, но злая фея сбросила меня в Зеленый зал, где волк хотел меня съесть, а я пряталась под большим камнем до тех пор, пока Дениза не пришла за мной и не надела на меня красивое белое платье.

Бабушка, понимая, что я несу вздор, испугалась, как бы я не сошла с ума. Она сказала, что я лгу, а поскольку я продолжала настаивать на своем, поклялась, что все это мне приснилось, и перестала меня расспрашивать. Болезнь эта не была тяжелой, но я не смогла от нее избавиться. Я была не лгуньей, а выдумщицей. Реальность не удовлетворяла меня, в мечтаниях я искала нечто более странное и привлекательное. Такой я и осталась, и это послужило причиной моих несчастий, а может, стало источником сил.