Читать книгу Исповедь молодой девушки - Жорж Санд - Страница 13

Я еще не упоминала о небольшом круге людей, с которыми, кроме аббата Костеля и Фрюманса, мсье Бартеза, адвоката, верного и доброго друга нашей семьи, и врача, мсье Реппа, мы поддерживали отношения – мне трудно сказать, что они составляли круг нашего общения, ведь у нас почти не было соседей. Только по воскресеньям к нам иногда приезжали с визитом гости из Тулона. Бабушка ввиду своего почтенного возраста и слабого здоровья не обязана была отвечать им ответным визитом или делала это лишь пару раз в год.

Наиболее значительными посетителями были: адмирал, начальник порта – человек, поведение которого менялось, как только его начинали узнавать получше; префект, тоже постоянно менявший свое поведение и в присутствии которого моя бабушка, осторожная роялистка, тщательно следила за своими выражениями; королевский прокурор – старый друг семьи, чудесный человек, очень скрупулезный, который не мог ни о чем думать и заботиться, кроме своих обязанностей. У него была краснолицая жена, которую он иногда брал с собой и которая только то и делала, что жалела нас, ведь мы живем так изолированно, и настойчиво советовала нам переехать в город, о котором при этом говорила всякие гадости. Иногда у нас появлялся разорившийся, но кое-как с помощью торговли поправивший свои дела дворянин, считавший себя нашим кузеном. Его звали мсье де Малаваль; он по старой моде разделял волосы на прямой пробор и собирал их в хвост. Этот человек, весьма честный в делах, очень искренний, на которого всегда можно было положиться, страдал одним необъяснимым недостатком, в котором упрекают всех южан, коих он был законченным образцом. Мсье де Малаваль не мог вымолвить и трех слов, не исказив правды самым простодушным образом. То ли потому, что он говорил не думая и боялся запнуться, то ли оттого, что он представлял себе факты искаженно и как бы переворачивал их, впервые оценивая, но каждую его реплику следовало понимать в противоположном смысле, ибо все они были ложью. Если у мсье де Малаваля спрашивали, каково расстояние между двумя географическими пунктами, он безапелляционным тоном сообщал выдуманную цифру, которая всегда была либо вдвое больше, либо вдвое меньше настоящей. Если речь шла о высоте горы, он без колебаний заявлял, что она составляет тысячу двести туазов[9], тогда как на самом деле она не превышала и двухсот, и напротив, утверждал, что гора низенькая, если она была высокой. Если мсье де Малаваль сообщал нам новости из порта, рассказывал о прибытии кораблей, он произносил названия, существовавшие лишь в его воображении, или уведомлял нас об отплытии судов, которые на самом деле оставались в порту. Подробности, которыми этот человек щедро снабжал свои рассказы, исторические сведения, знанием которых он гордился, были абсолютно вымышленными. Я никогда не встречала более лживого рассказчика. Де Малаваль уверял, что прочитал в газете о каких-то невероятных событиях, о которых там и речи никогда не было, и при этом не был ни пессимистом, ни паникером, ибо неизменно объявлял о какой-нибудь победе великой армии за шесть недель до сражения. Однажды он принялся уверять королевского прокурора, что тот накануне приговорил к смертной казни человека, который, напротив, был оправдан. А он, де Малаваль, будто бы присутствовал на заседании и слышал, как выносили приговор; не знаю уж, может, он даже видел, как этот человек взошел на эшафот.

Самым странным во всей этой истории было то, что у мсье де Малаваля был закадычный друг, мсье Фурьер, бывший капитан корабля, у которого был точно такой же вздорный характер и который с таким же апломбом и невинным видом сообщал ложные сведения. Бесстрастно, без всякого предубеждения, без какой бы то ни было причины эти двое помогали друг другу извращать все мыслимые факты. У них была такая же фальшивая память, как у некоторых людей бывает фальшивый голос; они вдвоем сочиняли на ходу всевозможные истории, прерывая друг друга, чтобы припомнить факты, причем один в какой-то момент убежденно дополнял выдумки другого. Этих господ можно было бы счесть сумасшедшими, однако в том, что касается практической стороны жизни, они были весьма рассудительны. Моя бабушка говорила, что у ее покойного отца был такой же недостаток, и объясняла эти странности употреблением крепких напитков и волнениями на корабле.

Не буду упоминать о других столь же достойных людях; но мне все-таки следует сказать пару слов о некой мадам Капфорт, которая уверяла, будто по происхождению она англичанка, и иногда именовала себя «Кэпфорд», хотя всем было отлично известно, что ее предки Капфорты были мельниками в нескольких поколениях. Эта дама жила на самой большой мельнице при въезде в долину – в старом, крепком, но обветшавшем сооружении, похожем на цитадель, которое мадам Капфорт охотно называла «своим замком». Это была высокая сухощавая женщина с плоской фигурой, плоским лицом и таким же характером; со скромно-вызывающим видом она напрашивалась к нам в гости, ссылаясь на то, что хочет привлечь мою бабушку к делам благотворительности и благочестия. Никто не любил мадам Капфорт, а работавшие у нее мельники, с которыми она обращалась просто отвратительно, твердили, что она запутывает расчеты и добрую часть благотворительных пожертвований, которые она должна была хранить, употребляет на то, чтобы улучшить торговлю и собрать приданое дочери.

Эта дочь, прямая как палка и сухая как щепка, иногда сама ходила по домам, собирая пожертвования. Поговаривали, что на самом деле она пытается найти себе мужа. Я, право, не знаю, кто из них казался мне более неприятным, язвительным, слащавым и фальшивым – мать или дочь. Они использовали религиозность как способ подняться по социальной лестнице, проникая в разные семьи, ища протекции у высшего духовенства и навязывая свое общество якобы благочестивых и уважаемых особ старым аристократическим фамилиям нашего края. Моя бабушка долго заблуждалась на их счет, а Дениза любила посплетничать с ними о мсье Костеле и других неверующих в округе; однако бабушка, здравый смысл которой с годами лишь возрастал, обращала мало внимания на этих дам и приказывала служанке помалкивать.