Читать книгу Душа твая светлая - Коллектив авторов, Ю. Д. Земенков, Koostaja: Ajakiri New Scientist - Страница 4

Молодой писатель Костя Н. в десятый раз перечитал свой рассказ, опубликованный в журнале, и опять получил удовольствие. Хороший рассказ, даже замечательный. И было непонятно, почему до сих пор не откликнулись на публикацию ни читатели, ни критики. Впрочем, понятно: читатели вообще равнодушны к художественной литературе, озабочены совсем иным, своим мелким бытом; критики, как известно, тупые. Откликнулась только одна девушка, сказала: «Классика!» Но девушка эта была его невестой.

За последний месяц Костя не написал ни строчки, и это начинало беспокоить. И не в том дело, что был он приверженцем известного выражения «ни дня без строчки», а в том, что новая идея, которая уже неуверенно пошевеливалась в душе, залежавшись, могла погибнуть. Идея – понятие женского рода. И как женщина, чтобы родить дитя, должна быть оплодотворена мужчиной, так и идея, чтобы осуществиться, должна быть оплодотворена мыслью. Он, Костя, должен оплодотворить Ее. Хотя как правило он не употреблял эти слова – идея, мысль. Про себя называл – они. Между прочим, думая о своей невесте, тоже не вспоминал имя. Называл она. А звали ее Катенька.

Чтобы сдвинуть идею с мертвой точки, следовало попытаться начать. Но – с чего начать? Он открыл компьютер и опять привычно нашел файл со своим рассказом. Прочитал первый абзац… Нет, неплохо! А читатели и критики – тупые, равнодушные существа, это факт.

Тут раздался звонок в дверь. Кто это мог быть в столь позднее время? Может быть, она? Радость толкнулась в груди, и он шагнул к двери. Дело в том, что не далее как вчера они сильно поссорились, причина была проста и, как ни глупо, имела отношение к его творчеству.

Оказалось, вовсе не она, а соседка по лестничной площадке Лизавета Петровна, молодая пенсионерка, его постоянная усердная читательница. Она стояла с журналом в руке и сладчайшей улыбкой на обильно накрашенных, не по времени, губах.

– Поздравляю, поздравляю! – заговорила, входя в квартиру без приглашения: настолько близким считала знакомство. – Прочитала залпом, не отрываясь, – говорила, тряся журналом. – Прочитала весь выпуск, ваш рассказ – украшение номера!.. Вот, смотрите, кое-что я подчеркнула, – она развернула журнал: все страницы были изрисованы красным и синим фломастерами, а на полях красовались еще и комментарии. – Я здесь кое-что пометила – не то чтобы ваши неправильности, а так, стилистические отклонения, ну и какие-то мысли вскользь – будет интересно! Все это вам очень пригодится, когда будете издавать книгу, ведь будете?

Лизавета Петровна была настолько ярой поклонницей Кости, что даже подписалась на журнал на весь год, чтобы следить за его творчеством и не пропустить какую-нибудь публикацию – хоть рассказ, хоть малую заметку.

– А знаете, вы неправильно назвали рассказ! «Примирение»! Что это за название? Название должно звучать как выстрел! Бац – и наповал! Или как приглашение к размышлению, – говорила она громко, быстро, глаза в молодых морщинках сияли. – Очень сильный рассказ. А вот экспозицию вы развели слишком долгую! Кто сегодня читает длинные тексты? Разве что пенсионеры! – произнесла с некоторым презрением. – Ну и финал вы как следует не продумали. Что это за финал? Финал должен оставить впечатление и память на всю жизнь!

Примерно через десять минут внимание Кости рассеялось, глаза сонно расфокусировались, голос Лизаветы Петровны стал доноситься будто в ушные раковины попала вода.

– …журнал вам оставлю, проработаете – вернете! У меня, знаете, осталась советская привычка, ничего не выбрасываю, антресоли забиты журналами! Нет-нет, да и загляну в прекрасное прошлое!

Очень хотелось Косте этот журнал со своим рассказом и замечаниями Лизаветы Петровны тут же растоптать.

Такова была Лизавета Петровна во всем. Когда впервые увидела его невесту, в тот же вечер явилась к нему с комплиментами, восхищаясь и ее восточного рисунка глазами, и аккуратным носиком, и роскошными волосами, и идеальным рисунком ушных раковинок, а прощаясь, сказала: прекрасный выбор, прекрасный, только передайте, чтобы каблучок выбирала повыше, все же ножки у нее коротковаты, поросячьи ножки…

Нет, больше садиться к компьютеру не хотелось. Позвонить ей? Да, хотелось, но нельзя, невозможно: все же сильно рассорились. На чей-то взгляд, без стоящей на то причины, на его – напротив, по делу. Она закончила медицинский, стала хорошим детским доктором, с литературой была знакома плохо, кажется, даже считала это занятие незначительным, а вчера захотела поговорить о молодых писателях и, конечно, напутала: Костин рассказ приписала С. С., больше того, рассказ С. С. назвала талантливым, значительным по содержанию, а Костин – бестолковым и бездарным, бреднями графомана. Естественно, Костя взорвался: «Однажды ты высказалась, что этот рассказ – классика! Или не читала его? Зачем судишь, если ничего не понимаешь? Я не пишу фэнтези, я пишу фантастику! Это С. С. пишет фэнтези! Или не видишь разницы?» Однако она, обиженная и униженная, уже не могла уразуметь, кто что написал и почему ее обижают… Разошлись непрощенными.

Решил прогуляться на ночь глядя.

Было темно, тихо, люди и автомобили заканчивали долгий беспокойный день, а фонари уже начали свое тоскливое одиночество. Настроение упало еще ниже. Зачем вышел, куда идет? Ноги механически понесли к ее дому – недалеко, в двух кварталах. «Хорошо, – решил он, – посмотрим на ее окна: спят или бодрствуют?»

Окна были темны. И это было плохо и неправильно. Она должна была в этот день и вечер думать о нем, только о нем, и уж никак не ложиться спать. Может быть, не любит его? Может, просто желает выйти замуж за молодого перспективного писателя? Почему нет? Эта мыслишка о себе как о перспективном немного согрела душу. В конце концов, она хороший доктор и совсем не обязана разбираться в литературе. Ладно, пусть спит. Бросил еще взгляд на ее окно и пошагал домой.

Среди ночи он вскочил от коротенькой приснившейся мысли: рассказ его – глупость, исповедь начинающего неудачника. Она напутала, но была права: он – графоман. И потому, что она права, примирение невозможно. Светало. Понял, что не уснет, отправился на кухню варить кофе. Скорее всего, идея, что уже месяц живет в душе, приведет к такому же поражению.

Костя работал в редакции известной газеты, вел отдел писем. У входа он увидел Кульгавича, работавшего в отделе культуры, точнее, Кульгавич увидел его и ждал. Был бодр и весел.

– А что, неплохой номер получился? – сказал радостно, пожимая руку.

Дело в том, что Кульгавич писал стихи, подборка была опубликована в этом же номере, что и рассказ Кости, и, как видно, публикация ему нравилась.

– Да ладно, – буркнул Костя, – номер как номер, ничего особенного

– Ну уж – ничего! А твой рассказ? А мои стихи? Отличный номер! Увидишь – разметут в два дня.

Теперь Костя спорить не стал. Был Кульгавич глуповат, однако сотрудники его любили, возможно, именно поэтому, как-то позитивно он влиял на настроение. Повлиял и на Костю.

– Да ну, что мой рассказ, вот стихи твои – это да.

Кульгавич всегда был в приподнятом настроении, а после публикаций – газетных, журнальных – просто излучал радость. Ходил по кабинетам, собирая крохи одобрений. Хвалу принимал благодарно, хулу скорее всего пропускал мимо ушей.

Почти сразу, как только Костя вошел, звякнул телефон: «Зайди ко мне». Это был главный.

– Ты хотел съездить в М., – сказал он. – Давай, есть причина: во-первых, там поменялся предрик – вчера утвердил Президент, надо познакомиться, во-вторых, давно ничего не писали оттуда. Ну и М. – твоя вотчина.

Предрик – председатель райисполкома.

Действительно, город М. не только вотчина, но и родина, там жили его мать и отец, несколько одноклассников. И он помчался.

Мать его работала учительницей русского языка и литературы, газету, в которой он работал, и журнал, в котором печатался, читала регулярно и по улыбке он понял, что рассказ ей понравился. Однако с комплиментами не спешила, хотя именно от нее он ждал хотя бы внешних знаков одобрения. «Что теперь будешь писать?» – поинтересовалась. «Да есть идейка…» – «Рассказ?» Суть вопроса была в том, что она считала: хватит писать рассказы, пора садиться за роман. Однако Косте казалось, что к такому подвигу он еще не готов. Не было столь могучей идеи, которая удалила бы всякие сомнения и подвигла на долгий труд.

Отец недавно вышел на пенсию, был сильно огорчен, даже потрясен этим фактом, а рассказ сына, по-видимому, не читал. Впрочем, и раньше он, «технарь», городской начальник средней руки, разговоров о литературе избегал. Какая литература, если рабочий день с раннего утра до позднего вечера и никакой гарантии, что благополучно ляжешь спать? Однако выпили по рюмке водки, и отец подобрел, умягчился и даже толкнул кулаком в плечо: «Молодец!» – беспредметно и ласково.

Семейные темы – здоровье, некоторые события политической жизни – перебрали быстро, и Костя отправился в райисполком. Там оказалось нечто новое: появился дежурный наряд милиции и магнитная рама при входе – впрочем, все в духе времени. И то и другое Костя отметил про себя: скорее всего не понадобится, но может и пригодиться, чтобы лягнуть районное начальство (при случае, если на то будет отмашка сверху, – он уже вполне усвоил правила игры).

Председателем райисполкома оказался крупный мужчина, молодой и, судя по крепкому рукопожатию, не чиновный. Район сельскохозяйственный, и он охотно рассказал о состоянии дел на полях. Слушал и смотрел на него Костя с удовольствием: кажется, городу в этот раз повезло. Засиживаться не стал, поблагодарил за встречу, простился. Куда теперь? Ага, в редакцию районной газеты. Тут дело в том, что главным редактором работал его одноклассник и однокурсник Сергей Коротач, с которым также связана была судьба. На третьем курсе Костя стал пописывать рассказы, ходить в редакции, а Коротач все идеи и надежды связывал с родиной, с районкой, после университета его пригласили туда на работу, и довольно скоро он стал главным. Почти сразу после назначения позвонил: «Присылай рассказ, напечатаю». – «У меня большие рассказы, не станут в номер». – «Станут. Напечатаю с продолжением». Напечататься молодому автору где бы то ни было всегда приятно, тем более в родной газете. Рассказ он послал, но Коротач его не напечатал: «Не формат», – ответил сухо и коротко. С того случая Костя испытывал к нему что-то вроде тихой ненависти. И дело не в рассказе, а в том, что Коротач считал: занимается Костя не своим делом и проломить холодную стену художественной литературы с его малым талантом не выйдет.

Свой маленький кабинетик Коротач оборудовал новой техникой, на стенах развесил картинки и фотографии, заметно было, что любит свою работу и место. Увидев в двери Костю, обрадовался, загремел стулом, заулыбался, – никак не рядовой посетитель Костя, а свидетель его успеха, а может, и торжества. Сразу заказал чай, а из шкафа достал початую бутылку коньяка, рюмки, налил Косте «всклянь», а себе осторожно капнул на донце. «Ты что? – удивился Костя. – Смелее!» – «Не могу, – ответил Коротач, – мне к двум часам в исполком. Поедем с председателем по району». В этой фразе, если подумать, крылось кое-какое дополнительное содержание: во-первых, я тебе рад, но пьянствовать не будем, другие нынче времена и обстоятельства; во-вторых, с председателем я на короткой ноге, следовательно, вхожу в городе и районе в элиту; в-третьих… Впрочем, истолковал Костя его фразу позже, уже по дороге в Минск, а тогда взглянул на часы и увидел, что до двух оставалось не более получаса. «Может, и меня возьмете?» – «Отчего нет? Поедем!» Голос его звучал покровительственно.

На полях начиналась уборка, останавливались у комбайнов, и Костя, завидуя, наблюдал, как легко и просто Коротач разговаривает и с председателем исполкома, и с механизаторами, щелкает фотоаппаратом. На Костю он внимания почти не обращал и только, когда возвратились в город, предложил: «Приходи вечером, Ленка будет рада. Цветочек по дороге купи и коробку конфет. Или тортик. Ты же знаешь ее, девушка требовательная». Ленка – жена, тоже сокурсница. Это предложение не понравилось Косте: ходи по магазинам, ищи цветы и конфеты. Кроме того, Костя тоже ухаживал за ней и, пожалуй, она предпочла бы его, но тогда пришлось бы жениться, а вот этого он как раз не хотел. Он хотел писать рассказы, и очень скоро Ленка была замечена с Коротачем. В общем, встречаться с ней не хотелось. «Нет, я сегодня уезжаю», – ответил, хотя до сих пор уезжать не собирался.

Мать, кажется, загрустила, когда он сообщил об отъезде, а отец рассердился. «Почему сегодня? Что случилось?» Было понятно: надеялся опять выпить с сыном по рюмке, уже и бутылка водки стояла на столе, и вот такой сюрприз. «Вот и выпьем на дорожку!» – предложил компромисс Костя. «Не хочу!» – отрезал отец.

Надо было бы остаться, сходить к Коротачу, выпить с отцом, поговорить с матерью… Но он уехал. И по дороге, вспоминая прошедший день, чувствовал, что противен сам себе.

* * *

Дом был пятиэтажный, без лифта и, поднимаясь по лестнице, Костя почувствовал запах сигаретного дыма – это, несомненно, курила Лизавета Петровна, подымить она всегда выходила на площадку.

– О! – произнесла она. – Куда вы пропали? Я вас жду второй день! Я вспомнила еще кое-что в вашем рассказе! Вы плохо знаете женщин! Вы нас совсем не знаете! У вас женщина обнимает мужчину сзади и шепчет в ухо признание! Как это может быть? Ну, во-первых, со спины, а не сзади! Во-вторых, – почему в ухо? Что вы этим хотите сказать? Что за извращение? Это необходимо исправить! Вы меня слышите? Вы слушаете? Что с вами?

Голос Лизаветы Петровны вдруг потерял определенное звучание, будто растворился в шуме далекого водопада.

– Простите, Лизавета Петровна, – не без труда произнес он, – я очень устал. Завтра, завтра…

– Хорошо, отдыхайте, я зайду утром. Этот момент нельзя упустить… Из таких мелочей и складывается образ. Да, и еще: приходила ваша красоточка! Ну я вам скажу!

Дверь в квартиру вела плотная, основательная, но смех Лизаветы Петровны проникал легко.

Под утро Косте приснилось, что он убивает соседку. О, какой это был хороший сон!

* * *

Как пенсионерка, Лизавета Петровна могла бы поспать подольше, но нет, ранняя пташечка, боялась упустить Костю, как бы не ушел на работу, и в половине девятого она уже стояла у его двери, звонила. Костя, напротив, сегодня не торопился и поднялся не сразу. Заглянул в «глазок», увидел соседку и решил не открывать. Но палец Лизавета Петровна поставила на звонок надежно, словно приклеила. В конце концов не выдержал.

– Кто? – хрипло спросил.

– Я, милый, я! – ответила Лизавета Петровна. – Я ночь не спала, все думала… Открой, пожалуйста…

– Я без штанов, Лизавета Петровна.

– Меня это не волнует, милый, открывай.

Умылся, тщательно почистил зубы, не торопясь натянул штаны, это была своего рода месть. Наконец открыл.

– Прежде всего, должна покаяться: была не права. Могла твоя героиня обнять парня со спины, могла и признаться в любви на ухо, тем более в нынешнее дурацкое время. Надеюсь, ты еще не правил рассказ. И второе: невеста твоя, что ни говори, хороша. Восточные черты очень теперь в моде. Да и ножки у нее хороши… Я нынешних тощих и длинноногих терпеть не могу. И еще: что-то мне не нравится в ваших отношениях. Что-то здесь не так… Неправильно, непонятно… Ой, смотри, милый мой! Есть в этой девушке загадка… Ты должен ее разгадать, иначе беда…

Когда же она замолчит? Наверно, никогда. Готовил завтрак, одевался, а она говорила и говорила.

* * *

Кульгавич утром обходил все комнаты редакции, с каждым человеком находил о чем поговорить. Заглянул и к Косте.

– Как съездил? Удачно? Молодец! А журнал наш размели! Я утром обошел киоски – нигде!

В хорошем настроении – что было характерно для него – Кульгавич любил обнять собеседника и даже расцеловать, и Костя на всякий случай натянул антиковидную маску – не столько для защиты от инфекции, сколько из нелюбви к мужским нежностям.

– Ну а ты как? – поинтересовался и сделал шаг назад: Кульгавич опасно приблизился.

– Неплохо. Вчера начал поэму о любви. О женщине. Черты лица у нее будут восточные, стройна, как лань. Кстати, я видел тебя с девушкой, ничего не скажешь, хороша. Очень хороша, похожа на мою героиню. Как ты подцепил ее? Я бы и заговорить с такой не решился, о таких только стихи писать. А вот жениться на ней нельзя. Женишься, потом всю жизнь ревновать будешь… Да и сбежать может к другому, к богатенькому. Бабы есть бабы. Между прочим, рассказ твой моя жена прочитала, сказала: «Гений!»

От всех этих слов Костя расслабился, и Кульгавич изловчился и поцеловал в ухо.

День был долгий, звонков много, но сотовый телефон, на который могла бы позвонить Катя, молчал. Как быть? Позвонить самому и, будто ничего не случилось, назначить свидание? Однако у нее загруженный рабочий день, пациенты идут один за одним, и личные разговоры, как правило, не получались.

В обеденный перерыв опять заглянул Кульгавич, предложил вместе сходить в кафе. Отчего бы и нет? Больше целоваться он, кажется, не намеревался, но начало будущей поэмы – между первым и вторым блюдом – прочитал. Неплохо. Кульгавич молодец. И жена его молодец, понимающая хорошую литературу жена.

* * *

Выдержки у Кости хватило почти на три дня. На третий он позвонил, но телефон Кати был отключен. Не отозвалась Катя и в следующие дни.

Он решил написать рассказ о себе, о Кате, о Лизавете Петровне. Сгодится и нелепый Кульгавич для движения сюжета, сгодится, возможно, и мерзкий одноклассник Сергей Коротач с требовательной женой.

Чтобы придумать начало рассказа, он пошел прогуляться по ближайшему парку – так он придумывал сюжеты всегда. Дорога к парку вела мимо дома Кати. Он посмотрел на ее окно и опять подумал, что Лизавета Петровна в чем-то права. В чем? В рассказе он отыщет ответ на этот вопрос. А может быть, позвонить по телефону и предложить продолжить тот обидный для обоих разговор? А еще лучше – позвонить в дверь. Нет, потом, потом. Главное сейчас – рассказ.

Была середина лета, июль. Он ходил по дорожкам, разглядывал цветочные клумбы, белочек, весело носившихся почти под ногами, уток, купавшихся в пруду, и с досадой понимал, что чувствует полное ко всему равнодушие. А может быть, Коротач был прав и не надо биться головой о толстый лед литературы? Далеко не впервые такие мысли посещали его, но он преодолевал их, поскольку всегда светилась вдалеке какая-то идея или хотя бы простенькая мыслишка. Но теперь не было в душе ничего. И может быть, это и есть момент истины: надо как-то иначе строить свою жизнь.

На обратном пути Костя, проходя мимо дома Кати, увидел свет в ее окне и почти неожиданно для себя взлетел пешком на шестой этаж, с силой воткнул палец в кнопку звонка. Звонок был плохо настроен, с хрипотцой и разрывами. Никто, однако, не отозвался, даже шороха не послышалось за дверью. Медленно пошагал вниз. На улице опять посмотрел на ее окно – свет горел.

Шел домой и думал о том, что рассказ его ничего не значит в сравнении с тем, что Катя не открыла дверь. Да и о чем мог быть этот рассказ? О любви? Но стоит ли цепляться к хвосту бесконечной очереди таких произведений?

Спал Костя не то что плохо, а отвратительно. Почти совсем не спал. Вел бесконечные и бессмысленные разговоры с Катей. Полночи провел и вовсе на кухне – пил чай, кофе, смотрел бесцельно в компьютер. Ложился и опять вскакивал. Утром по дороге в редакцию, проходя мимо дома Кати, вдруг почувствовал, что жить в неведении больше не может. Взлетел на шестой этаж и настойчиво позвонил в дверь. Кажется, Катя сегодня работает во вторую смену. Наверное, еще в постели, и это прекрасно: откроет дверь сонная, теплая, улыбающаяся, почти родная. Он тоже заранее улыбался.

Дверь открылась.

– Привет, – сказал он самые важные слова. – Я очень соскучился, давай поговорим.

Катя стояла в двери и пока не приглашала войти.

– Ты сегодня во второй смене? Я так и думал. До вечера я не доживу, – Костя улыбнулся и сделал к ней шаг.

– …Прости, – сказала Катя и отступила, – я выхожу замуж.

– Что? – вскричал Костя. – Что ты сказала?

Катя молчала.

– Я не понял! Как это? Ты что, Катя?

Но она уже закрывала перед ним дверь.

– Катя! Надо объясниться… – Он не мог поверить.

– Я хочу… Мне надо… Я должна… – Она тоже была растеряна.

И Костя остался один.

Как это? Почему? Не может быть! Что случилось?.. Что-то вроде одеревенения нашло на него. Медленно пошел вниз по лестнице. На каждой площадке останавливался, пытаясь уразуметь происшедшее. Нет, это невозможно, это не так. Открывались и закрывались двери квартир, шумел лифт. Уже на первом этаже понял, что необходимо объясниться, что он, наверно, очень виноват перед ней: во-первых, вспомнил нелепую ссору из-за его несчастного рассказа, во-вторых, командировку, о которой не сообщил ей. Почти бегом, прыжками, вернулся к ее двери, позвонил раз, другой, третий. Нетерпеливо ждал. Нет, дверь не открылась. Шаркая подошвами, поплелся в редакцию. Нет, не понимал, правильнее – не соглашался.

Нужно было с кем-то посоветоваться, как быть, или – пожаловаться. Но с кем? Вдруг понял, что близких друзей растерял за последние два-три года. С Кульгавичем? Смешно. С главным? Этот выслушает с удовольствием. Человек неплохой, но всегда радуется, если у кого-то что-то не получается в личной жизни. Многословно посоветует, что делать, как жить. И вдруг понял, что откровенно говорить и доверять он может только Лизавете Петровне. Едва дождался конца рабочего дня. Нужно придумать повод и позвонить в дверь. Но придумывать не пришлось: соседка опять дымила на площадке.

– Что вы наделали? – ахнула-охнула Лизавета Петровна. – Как же так? Вы отдаете себе отчет? Боже мой, как же вы раскаетесь!.. Такая хорошенькая, такая стройная, умненькая! Посмотрите на себя! Вы рядом с ней… Да что говорить?! Этот мужской шовинизм… Вот такой человек, как вы, сломал мою жизнь!

Лизавета Петровна вдруг всхлипнула и ладонью сбросила со щеки слезы.

Она была одинока и жила с двумя кошками. Как на безнадежного махнула рукой на Костю и пошла к своей квартире.

– Лизавета Петровна, вы не поняли! – остановил ее Костя. – Я-то здесь при чем? Это она, она!

– Какая разница, кто? Вы мужчина, вы не имеете права! Вы должны! Вы разрушаете там, где должны строить! Вы – посторонний! Вас ничто не касается – ни сердца, ни души! Только вы живете на земле! Все другие – просто существуют!..

Теперь уж слезы лились ручьем, и она не утирала их. Костя был растерян.

– Лизавета Петровна! Лизавета Петровна! – взывал он.

Ушла, оставив его в полном недоумении. Однако уже вползала в голову неприятная мысль, что Лизавета Петровна в чем-то важном права.

* * *

Вечером следующего дня Лизавета Петровна пришла к нему с баночкой клубничного варенья и пирогом собственного изготовления.

– Давайте пить чай, – сказала с порога. – Сладкое помогает. Я как вспомню что-то грустное, сразу на кухню и к холодильнику. Грустного в жизни много – скоро стану толстой. Уже поправилась на три килограмма.

Была она сегодня печальной, так что оба молчали, а если говорили, то вполголоса.

– Не понимаю, – сказал Костя. – Как так? Получается, что держала про запас женишка?

– А как вы думали? У нас, женщин, совсем иная жизнь. Правильнее – ответственность перед жизнью. Прогулки по аллеям парка – это хорошо для знакомства. Белочки на деревьях, уточки в прудах, цветы… Женщина не может рисковать. Вы, наверно, считаете ее замужество предательством? Это не так.

– Не понимаю, как жить дальше, – сказал Костя.

– Будете жить рядом со мной. Я – старая дева, вы – вечный жених. Чем не пара?

– Я не знал, что люблю ее.

– Чепуха, это не любовь. Напишете какой-нибудь рассказ с любовью и – пройдет. Я даже подскажу вам название такого рассказа – «Мужская любовь». Я, знаете, невысокого мнения о страданиях мужчин. Ваши страдания – это уязвленное самолюбие, не больше. Я симпатизирую вам, Костя, вот как старые дамы симпатизируют молодым людям, но не обольщаюсь о ваших человеческих качествах. Вы не очень хороший. Догадываюсь, что Катенька – не первая девушка, которой вы осложнили жизнь. Но она вовремя спохватилась. Теперь ваш черед задавать вопросы самому себе. А вообще-то я довольна, что с вами приключилась такая история. Побудьте и вы в положении девушки на выданье. Возможно, все это вам на пользу.

– Какая польза? Я ни писать, ни читать не могу.

– Это хорошо. Как вам мой пирог?

– Пирог? Хороший.

– А варенье?

– И варенье.

– Да ведь вы не пробовали.

– Как не пробовал?

– Вот я и говорю: все это вам на пользу. – Похоже, перешла на стойкое «вы».

* * *

Утром следующего дня опять пригласил главный без особой причины, а прощаясь, спросил:

– Как твои личные дела? Не пора ли выписывать премию к свадьбе?

У него было чутье на чужое неблагополучие. И когда узнал кое-какие подробности, с удовольствием присвистнул.

– Так я и знал, – произнес он. – Такая девушка! Какой же ты балда.

– Да ведь ты никогда не видел ее! – возмутился Костя.

– А все равно балда. – Его глаза сияли.

Был явно рад такому событию. Когда кто-то из журналистов редакции предлагал недоработанную статью, тоже радовался: получал повод поучить уму-разуму. Впрочем, надо признать, журналист и редактор, а может и человек, он был неплохой.

– Может, хочешь съездить куда-нибудь в командировку? Хоть в Турцию! – улыбался своей шутке.

– Нет!

– Ну, как знаешь. Отдыхай пока.

На следующий день вся редакция знала, что у него произошло: редактор не мог не поделиться информацией. Все отводили глаза, но пристально смотрели в затылок, он чувствовал это виртуальное давление и головную боль. Хотелось принародно грубо обругать всех и сбежать домой. Во время обеденного перерыва Кульгавич подошел и предложил снова вместе сходить в кафе. «Нет!» – выкрикнул Костя. И тогда Кульгавич вдруг шагнул и обнял, а Костя грубо оттолкнул его. Невыносимо хороший человек.

Кое-как дотерпел до вечера. Домой, однако, не пошел: там наверняка ждет на лестничной площадке еще один хороший человек. Отправился по улицам, бессмысленно глазея по сторонам. Вдруг обнаруживал себя там, где никогда не был. Круто поворачивал к дому и опять оказывался на том же месте.

Ну и что дальше? Довлел именно этот вопрос.

О том, куда направляется, не думал, обнаруживал себя в разных концах города и вдруг увидел, что стоит перед домом Кати, смотрит на ее окно. Может быть, и она видит его. Сейчас покажется на улице и сложится пополам от смеха: «Как же я тебя разыграла! Будешь знать!» Завтра же приведет ее в редакцию: «Моя невеста!», затем в загс, нет, во Дворец бракосочетаний.

* * *

Заслуженный пенсионер из дома Кати, гуляющий с клюкой около дома, заметил, что некий молодой человек утром и вечером стоит у его дома и внимательно глядит на окна шестого, примерно, этажа. Именно на этом этаже жил данный пенсионер, наверняка в прошлом большой начальник.

– Что ты стоишь здесь? Что смотришь? – возмутился он. – Что выглядываешь? Раскроет рот и смотрит! Что тебе надо в этом доме? Каждый день тебя вижу!

– А ваше какое дело? – молодой человек тоже возмутился.

– Я тебе покажу какое! Ворюга! Домушник! Выглядывает! – трубил на всю улицу. – Вот я сейчас в милицию позвоню! А ну, предъяви документ! Покажи паспорт!

– Ты ненормальный?

– Ты мне не тыкай, молод еще тыкать! Я тебе потыкаю! Палкой по спине! – У заслуженного появился и нервно запрыгал в руке телефон. – Милиция? Дежурный? Тут какая-то подозрительная личность каждый день ходит… В окна смотрит!.. Да, да, это я! Что значит – понаблюдать? Нет уж, не лодырничайте, приезжайте, не то я вам… Я полковнику позвоню, я…

Молодой человек понял, что лучше всего удалиться с места действия.

– Чтоб я тебя здесь больше не видел! – кричал вслед заслуженный. – Поганец! Урка! Урод!

В общем, прогнал с позором.

Это был, конечно, Костя. И на следующее утро он выбрал на работу другой маршрут. Любовь его осталась там, в прошлом. Правда, его соседка, Лизавета Петровна, пожимает плечами. С чем-то она не согласна. Ну, она женщина особенная. Всегда плачет, когда речь заходит о мужской любви.