Читать книгу Между светом и тьмой. Легенда о Ловце душ - - Страница 12

Осень вцепилась в Вальдхейм холодными, цепкими пальцами, словно старуха, что не хочет отпускать своё добро. Небо нависло низко, серое и тяжёлое, как мокрый камень, будто в любую минуту могло рухнуть и раздавить всё под собой. Ветер, резкий и злой, гнал по тропам опавшие листья – жёлтые, багряные, уже подгнившие, – они шуршали под ногами, липли к сапогам, тонули в лужах, где мутная вода отражала угрюмые облака. Воздух был сырым, тяжёлым, пропитанным запахом мокрой земли, гнилых яблок, что валялись под деревьями, и слабого дыма от очагов, что едва теплились в домах. Этот запах был повсюду, горький и удушливый, будто сама природа оплакивала беду, случившуюся где-то далеко, в Моргенхейме, и шептала о ней без слёз, тихо, как мать, что давно смирилась с потерей.

За густыми лесами, где старые дубы и сосны сплетали ветви в тёмный, почти непроходимый полог, а туман лежал на земле даже в полдень, пряталась деревня Моргенхейм. Когда-то она жила простой, тёплой жизнью: дома из потемневшего дерева уютно грелись под соломенными крышами, поля золотились спелой пшеницей, а пастбища звенели колокольчиками коров и овец. Дети бегали по тропкам, их звонкий смех разносился над лугами, женщины напевали за прялками, а мужчины возвращались с охоты с добычей на плечах, усталые, но довольные. Теперь же Моргенхейм был мёртв. Чёрные остовы домов торчали из земли, как обугленные кости, а тишина давила сильнее, чем любой крик. В одну страшную ночь деревня исчезла, её имя стёрлось с карт, и только ветер доносил шёпот о том, что там случилось – если кто-то вообще остался в живых, чтобы рассказать.

Огонь пришёл в Моргенхейм, как голодный зверь, что долго ждал своего часа. Красные языки лизали соломенные крыши, трещали и гудели, смешиваясь с воем ветра, что разносил запах горящего дерева и чего-то куда страшнее – палёной плоти. Дома рушились с грохотом, деревянные балки ломались, как сухие ветки под ногами, а искры взлетали в небо, словно стая светлячков, на миг освещая ночь, чтобы тут же угаснуть в холодной тьме. В этом багровом свете мелькали тени – не просто отблески пламени, а нечто живое, жуткое, что двигалось с неестественной грацией. Люди, которые ещё недавно были людьми, теперь стали чем-то другим.

Крестьяне метались по узким улочкам, обезумевшие, с лицами, искажёнными смесью страха и ярости, что не должна жить в человеческой душе. Они бросались друг на друга, как волки, рвали кожу ногтями, кусали зубами, хохотали и выли одновременно, их голоса сливались в безумный хор. Глаза, что раньше светились усталой добротой или простой надеждой, стали чёрными ямами – пустыми, бездонными, не отражающими даже огня. Женщина в рваной рубахе ползала по грязи, её окровавленные пальцы царапали землю, оставляя глубокие борозды, а губы шептали что-то бессвязное – то ли молитву, то ли проклятье. Её сын, худенький мальчик лет десяти, с ножом в руке, прыгнул на неё сверху. Его лицо сияло жуткой, детской радостью, будто он играл в догонялки, а не вонзал лезвие в её тело. Высокий мужчина в лохмотьях стоял чуть дальше, напевая колыбельную, знакомую всем в деревне, но его голос был хриплым, а руки нежно, почти ласково вынимали внутренности из ещё живого старика. Тот хрипел, цеплялся за землю слабеющими пальцами, но сопротивление таяло с каждым его вздохом.

Над всем этим висел смех – громкий, чужой, нечеловеческий. Он катился эхом по улицам, проникал в уши, в кости, отравлял душу, как яд, от которого нет спасения. Это были Хаотики – твари, что рождались из чистого хаоса и питались им, как дети, что ломают игрушки от скуки. Они вселялись в людей, ломали их разум, шептались в головах, пока последняя искра жизни не гасла. Их нельзя было увидеть, но чувствовалось каждое их движение в безумных глазах, в судорогах тел, в хохоте, что разрывал ночь на куски.

К утру всё стихло. Огонь догорел, оставив чёрные скелеты домов и горы пепла, что ветер лениво разносил по земле. Дым поднимался к серому небу, клубясь в холодном рассвете, а среди тел бродили длинные тени, извиваясь, как змеи, что ищут новую добычу. Где-то в лесу снова раздался тот смех – тихий, зловещий, как обещание вернуться с новыми дарами смерти.

Через три дня слухи доползли до Вальдхейма, принеся с собой холодный, липкий страх. Всеволод стоял у окна в своих покоях, глядя на утреннее небо, где солнце боролось с тучами, но проигрывало. Его бордовый плащ с меховым воротником висел на плечах, тяжёлый и тёплый, а пальцы сжимали кинжал на поясе, будто он мог отогнать тревогу, что росла внутри. Король выглядел старше – морщины на лбу стали глубже, а глаза, цвета морской воды, потускнели, словно их заволокло туманом. Он слышал обрывки вестей: Моргенхейм, деревня, где он когда-то пил эль с охотниками и смеялся над их байками, теперь был мёртв. Что-то страшное там случилось, и оно тянуло к себе, как пропасть, что зовёт прыгнуть.

– Ваше Величество, – голос Совикуса, мягкий и скользкий, как шёлк, вырвал его из раздумий.

Всеволод обернулся. Советник стоял в дверях, худой и тёмный, будто тень, что оторвалась от стены и ожила. Его чёрный плащ слегка колыхнулся, когда он шагнул вперёд, а глаза – узкие, острые, как лезвия – блеснули в полумраке. Лицо было спокойным, но в нём таилось что-то хищное, едва уловимое.

– Что случилось, Совикус? – спросил король, стараясь держать голос ровным, хотя внутри всё сжималось, как перед боем.

– Гонец пришёл, – ответил советник, подходя ближе. Его шаги были почти бесшумными, только ткань шуршала по каменному полу, как змея по траве. – Из Моргенхейма. Говорит, там беда. Люди пропадают, тени бродят по ночам, и никто не возвращается. Это не слухи, мой король. Это правда, тяжёлая, как камень.

Всеволод нахмурился, глядя в сад за окном, где голые ветки дрожали под ветром, будто просили о помощи. Тревога холодной рукой сжала грудь, пальцы крепче стиснули кинжал. "Нужно узнать, что там,"– сказал он тихо, больше себе, чем Совикусу. – "Отправлю отряд."

Советник склонил голову, его губы дрогнули в лёгкой, почти незаметной улыбке. "Отряд? Они не вернутся, Ваше Величество,"– сказал он, и в его голосе мелькнула фальшивая забота. – "Вы же слышали ветер, видели сны. Это не разбойники, не пожар. Это нечто большее, нечто, что ждёт вас. Только вы можете понять, что там случилось. Только вы можете остановить это."

Всеволод стиснул зубы. Слова Совикуса звучали разумно, но что-то в них цепляло, как заноза под ногтем. "Я подумаю,"– буркнул он, отворачиваясь к окну, где облака сгущались, словно готовились к буре.

– Подумайте, мой король, – продолжал Совикус, его голос стал ниже, вкрадчивее, как шёпот в темноте. – Если вы не пойдёте, кто защитит Альгард? Тьма не ждёт – она уже здесь, смеётся в тенях, шепчется в ветре. Вы – опора королевства, его сердце. Без вас мы потеряны. А Диана… она сильная. Она справится здесь одна. Ей не впервой."

Имя дочери ударило, как звон колокола. Всеволод резко обернулся, его глаза сузились, в них мелькнула искра гнева. "Диана останется одна?"– спросил он, голос стал жёстче, как удар клинка о щит.

– Она не одна, – спокойно ответил Совикус, разведя руками, будто предлагал подарок. – Я буду рядом, чтобы помочь, присмотреть за ней. Но вы… вы нужны там. Моргенхейм – это знак, вызов. Если вы не пойдёте, люди скажут, что король бросил их на милость тьмы. Ваша честь, ваша сила – всё под ударом. Вы не можете остаться."

Всеволод молчал, глядя на советника. Слова жгли, как угли, впиваясь в разум, разрывая его на куски. Он не хотел идти – каждый его инстинкт кричал, что это ловушка, что Совикус играет с ним, как с куклой на нитях. Но что-то в его тоне, в этих холодных глазах, заставляло сомневаться. Если он останется, слухи разнесутся по королевству, страх охватит народ, а тьма, что сожрала Моргенхейм, поползёт дальше, к стенам Вальдхейма. И всё же мысль оставить Диану одну с этим человеком резала сердце острее любого клинка. Он вспомнил её глаза – голубые, огромные, полные тревоги, – и сжал кулаки.

– Я подумаю, – повторил он, но голос дрогнул, выдавая смятение.

Совикус кивнул, отступая с лёгкой улыбкой, что казалась ядовитой. "Я подготовлю всё, если решите,"– сказал он и растворился в тенях зала, оставив короля с тяжёлыми мыслями, что гудели в голове, как рой пчёл.

Чуть позже в тронный зал втащили гонца – худого, сломленного человека, больше похожего на призрака, чем на живого. Его лицо было покрыто грязью и запёкшейся кровью, волосы слиплись от пота и дождя, а глаза утонули в тёмных кругах, как у мертвеца. Он дрожал, стоя на коленях, сжимая окровавленный лоскут ткани, будто это было его последнее спасение. Огонь в камине трещал, бросая тёплый свет на стены, но тепло не могло прогнать холод, что шёл от этого человека, будто он принёс с собой дыхание смерти.

– Ваша милость… Моргенхейм… он… – его голос сорвался в хрип, слабый и надломленный, как ветка под снегом.

Всеволод встал с трона, его плащ колыхнулся за спиной, как крылья огромной птицы. Он шагнул к гонцу, стараясь держать лицо суровым, но в груди рос ком тревоги, что душил его. "Говори!"– рявкнул он, надеясь, что резкость скроет страх, что уже пустил корни в его сердце.

Гонец сглотнул, его пальцы стиснули ткань, оставляя новые пятна крови. "Они… убивали друг друга… до последнего…"– прошептал он, его голос дрожал, как осенний лист. Он рухнул на пол, закрыв лицо руками, плечи затряслись от рыданий, что рвались из него, как вой. "Это… страшное… там… что-то… оно жило в них…"

И тут кожа гонца начала трескаться, словно сухая глина под солнцем. Синеватые жилы проступили под ней, зрачки вспыхнули, как раскалённые угли в ночи, а изо рта потекла чёрная слизь, капая на пол густыми нитями. Он больше не был человеком – лишь оболочкой, в которой жила тьма, чужая и голодная. С диким криком он выхватил нож из-за пояса и бросился на короля, его лицо исказилось безумной злобой, глаза горели нечеловеческим огнём.

Гримар среагировал первым – седой, но быстрый, как молния. Он схватил запястье гонца, вывернул его с хрустом, выбив нож. Валрик и Аден подскочили с боков, повалив одержимого на пол, их руки держали крепко, не давая ему шевельнуться. Он выл и извивался, но силы таяли.

Андрей шагнул вперёд, его лицо было спокойным, но пальцы, сжимавшие деревянный диск с солнцем, побелели от напряжения. Он прижал символ к груди гонца, и тварь внутри взвыла – резкий, нечеловеческий крик разорвал тишину. Гонец отшвырнул стражу с неожиданной силой, рухнул и забился в судорогах, его тело выгибалось, как сломанная ветка. Из груди вырвался чёрный вихрь – тени и дым, что унеслись в воздух и пропали, оставив смрад и шёпот.

Гонец обмяк, его глаза остекленели. Он был мёртв – пустая оболочка, лишившаяся хозяина. В зале повисла тишина, только огонь потрескивал в камине. Андрей шептал молитву, его губы дрожали, но голос оставался твёрдым.

Всеволод смотрел на тело, его лицо окаменело. "Я иду туда,"– сказал он тихо, но твёрдо, словно решение пришло само, подтолкнутое словами Совикуса, что всё ещё звучали в голове. Советник стоял в углу, его тень дрогнула, но он промолчал.

– Вы сами, Ваше Величество? – Гримар шагнул вперёд, его голос был хриплым от тревоги. – Это опасно.

– Я должен увидеть, – ответил король, глядя на стражника. – Возьму небольшой отряд. Чем меньше, тем лучше."

Он повернулся к Андрею. "Ты со мной."

Священник кивнул, его глаза светились спокойной силой. "Да. Но сначала – в храм. Нам нужна молитва."

Через час они стояли в храме Люминора – высоком, белом, с витражами, что сияли даже в сером свете осени. Внутри пахло воском и ладаном, свечи мерцали перед статуей бога в белых одеждах, чьи золотые волосы струились, как солнечные лучи. Король, Андрей и стражники опустились на колени, их голоса сливались в тихой молитве, полной надежды. Всеволод шептал слова, но мысли путались – он чувствовал, как Совикус незримо стоит за его спиной, толкая его вперёд.

Двери скрипнули, и вошла Диана. Её шаги были лёгкими, почти бесшумными, но лицо – бледным, а голубые глаза полны страха. Она подошла к отцу, положив руку на его плечо, её пальцы слегка дрожали. "Отец, не ходи,"– сказала она тихо, но в голосе звенела мольба. – "Это ловушка. Я знаю. Я чувствую."

Всеволод посмотрел на неё, его суровое лицо смягчилось. "Диана, я должен,"– ответил он, стараясь говорить спокойно, хотя сердце сжималось от её слов. – "Если я останусь, тьма придёт сюда. Я не могу это допустить."

– Тогда возьми больше людей! – воскликнула она, её голос сорвался, глаза заблестели от слёз. – Стражу, рыцарей, меня! Не ходи один!"

– Это разведка, – сказал он мягко, сжимая её плечо. – Маленький отряд пройдёт тихо. Я вернусь, обещаю."

Диана отвернулась, смахивая слёзы тыльной стороной ладони. "Совикус останется здесь?"– спросила она, её голос дрожал, выдавая страх.

– Да, – кивнул король. – Он будет управлять замком."

– Нет! – Она резко обернулась, глаза расширились от ужаса. – Не оставляй его! Назначь Бексона, Карла, кого угодно, только не его!"

– Диана, хватит, – отрезал Всеволод, его голос стал холоднее, но в нём мелькнула тень сомнения. – Я доверяю ему. Он знает, что делать."

– Ты не понимаешь… – начала она, но замолчала, увидев, как отец нахмурился. Её руки дрожали, ногти впились в ладони, оставляя красные следы.

– Всё будет хорошо, принцесса, – вмешался Совикус, его голос был ласковым, но в нём сквозила насмешка. Он стоял у колонны, склонив голову, тени падали на его лицо, делая его похожим на призрака.

Диана сжала кулаки, её взгляд пылал гневом. Она хотела крикнуть, рассказать о своих снах, о тенях, что шептались в темноте, о холоде, что шёл от этого человека, но слова застряли в горле. Король вздохнул и мягко сжал её плечо. "Я вернусь,"– повторил он тихо, но в его голосе не было прежней уверенности.

Принцесса ничего не ответила. Она отступила, позволяя отцу уйти, её сердце билось тяжело, как барабан перед битвой. Двери храма распахнулись, впуская холодный ветер, что принёс запах сырости и леса. Но у порога лежал мёртвый ворон – крылья вывернуты, клюв скривился в улыбке, кровь текла из глаз, оставляя тёмные пятна на белом камне. Диана ахнула, прикрыв рот ладонью, её глаза расширились от ужаса.

– Знак, – прошептал Андрей, осеняя себя символом. – Тьма близко."

Совикус кашлянул, прикрыв рот рукой. В его рукаве мелькнул алый блик – будто что-то спрятанное впитало свет свечей и отразило его кровавым отсветом. Диана заметила это, её сердце замерло, она открыла рот, чтобы крикнуть, но король уже шагнул вперёд, переступив через птицу. Тень от его плаща скрыла кровавое перо, прилипшее к сапогу. Двери закрылись с тяжёлым стуком, оставив принцессу одну с её страхом и тенью советника, что стояла за спиной, молчаливая и зловещая.

Она осталась в храме, глядя на закрытые двери, её дыхание сбилось. Ветер за стенами выл, как зверь, а свечи мигали, бросая дрожащие тени на стены. Диана сжала кулаки, её ногти впились в ладони, но она не чувствовала боли. Она знала – Совикус добился своего. Отец ушёл, а она осталась одна, как он и хотел. И теперь тьма, что жила в его глазах, повернётся к ней.