Читать книгу Сброд - Константин Квашин - Страница 10

Сопровождая Горана, с небольшим конным отрядом, Тур избегал общения с братом, постоянно находясь в авангарде обоза, подальше от его повозки. Он злился на Горана, так как – по его мнению – брат был неоправданно резок и груб с ним. Как любой другой не особо рассудительный человек, он пытался разделить вину за свои неудачи между другими людьми. Цепочка чужих ошибок представлялась ему достаточно несложной: Горан, не имеющий представления о специфике управления обществом, подобном «Медвежьему Воинству», настоял на вербовке непокорного и наглого человека (то есть Духовлада); Щур, скорее всего по халатности, не смог в нужную минуту поставить на место этого сопливого юнца; Предраг, ввиду врождённой подлости, не способный на что-нибудь, кроме бесцельного вредительства ему – Туру – «промыл» сопляку мозги, научив, как накалить и без того неспокойную обстановку в воинстве. За собой никаких просчётов или упущений, главарь не наблюдал. Он не хотел признавать, что ситуация вовсе не изменилась, что он и так только формально считался лидером, а в реалии в воинстве были довольно серьёзные, не подвластные ему – и даже оппозитные! – силы. В этом свете события, всего лишь проявившие раскол в разбойном сообществе (которое Тур высокомерно считал преданным себе), казались ему причиной этого раскола.

Горан, не покидавший свою повозку, напряжённо думал о том, как произошедшее в последнем налёте может отразиться на командной позиции его брата в отряде. Сейчас он уже жалел о тех словах, которые сказал Туру в порыве неудовлетворённости открывшимся реальным положением дел. Нет, он не считал, что поспешил с выводами, напрасно усомнившись в трезвости и последовательности управленческих приёмов своего брата. Просто Горан не считал Тура человеком, способным конструктивно воспринимать критику. Для того, чтобы повлиять на поведение брата, нужны были другие – более тонкие – действия. Горан даже подумывал о том, чтобы некоторое время побыть рядом с братом в воинстве, с целью контроля его поступков, направленных на устранение внутреннего противостояния в сообществе. Но от этого Горан, всё же решил отказаться, опасаясь, что вспыльчивый Тур может выйти из-под его влияния, расценив подобный ход, как попытку отобрать у него (и так весьма призрачную) власть. В итоге, все умозаключения Горана сошлись к следующему плану действий: успокоить Тура, и вновь восстановить своё влияние на него; убедить своего брата, по возвращении в лагерь, не раздувать конфликт со своими противниками внутри «воинства», пока не появится надёжная возможность быстро от них избавиться. Осталось только дождаться удобного момента, для разговора с братом «без лишних ушей».

Когда солнце стало клониться к закату, небольшой обоз остановился на поляне, подходящей для расположения на ночлег. Тур уже было собирался устроиться у костра со своими людьми, но Горан мягко убедил его устроить отдельный костёр, дабы без помех обсудить последние события. Первый удовлетворил просьбу брата, хотя выражением лица показывал, что делает это неохотно. Устроившись у отдельного костра, Тур молча уставился в темноту, как будто даже не собираясь уделять внимания Горану. Подобные детские приёмы родственника были вполне привычными для последнего, и он очень сильно удивился бы другому поведению с его стороны.

– Прости меня, брат. Я был незаслуженно резок с тобой… – сказав это, Горан выдержал небольшую паузу, оценивая реакцию собеседника.

Тот перевёл взгляд на землю прямо перед собой, как бы показывая, что ещё не простил, но уже внимательно слушает. Горана это вполне устраивало, и он размеренно продолжил:

– …Но и ты пойми меня: долгое время ты уверял меня, что полностью контролируешь своих людей, потому, увиденный мною спор, стал для меня очень неприятной неожиданностью. Я видел, что люди, оставшиеся верными тебе, как и их противники, вполне готовы были броситься друг на друга с оружием. Отсюда я делаю вывод, что различные дрязги между ними, носят вполне обыденный характер. Подобная ситуация неприемлема, так как в случае внутренней бойни, твоё войско будет очень серьёзно ослабленно, и о нападениях на хорошо охраняемые обозы нам придётся забыть. Я думаю, что в вашем сообществе есть один или несколько человек, которые желают занять твоё место. Именно они являются источником недовольства, и если от них избавиться, то обстановка в отряде очень скоро улучшится. Тебе известны такие люди?

– Это всё Предраг, змей проклятый! – процедил сквозь зубы Тур, лицо которого исказила гримаса ненависти – Он всё время всем не доволен! Всех настраивает против меня, и против тебя, кстати, тоже…

– Это не тот, который со своими людьми, заступился за того парня, убившего твоего… как там… Щура?

– Он. Ещё и щенок этот…

– А я тебе и насчёт «щенка» скажу: я говорил тебе, что в Славнограде он двух стражников убил, не имея при себе оружия? Говорил. Ты же, его сразу на черновую работу бросил, не проверив даже, на что он способен. И что я услышал от очевидцев, когда с тобой присутствовал при том споре? Что парень заколол человека из обоза, который легко разделался с тремя твоими «воинами». А четвёртый, о котором ты так скорбел, спрятался от боя под телегой. Зато, когда опасный враг был повержен, решил поживиться чужой добычей! Зачем ты окружаешь себя подобными трусами?! Ведь когда придёт время по-настоящему сражаться, они просто разбегутся от тебя! Почему ты не послушал меня, и не обратил внимания на того парня?

После такого детального объяснения, даже Тур увидел, что поступил с Духовладом как минимум поспешно. Он стал виновато мямлить, оправдываясь:

– Да я вроде смотрел… Только он, вроде как ни то, ни сё…

– Потому что не туда смотрел! Ты больше обрадуешься красноречивому бахвалу, на деле не стоящему и десятой части своих хвастливых рассказов, чем скромному молчуну, способному в сложную минуту, скрепя сердце сделать то, что надо! – перебил его Горан, и тут же сбавил тон, опасаясь столь откровенными назиданиями вновь разжечь в Туре агрессию – Посмотри: этот парень просто находка! Он покладист, не подвержен гордыне, не боится сильного врага, и самое главное – умеет сражаться! Этот парень, конечно, не решил бы всех твоих проблем, но он, как минимум, усилил бы преданную тебе группу. А теперь, вместо этого, он усилит группу твоего противника! И я не удивлюсь, если этот Предраг защитил парня не просто так. Возможно, он сделал то, чего не сделал ты: просто обратил на парня внимание, и что-то в нём увидел. Ладно, не будем больше о том, чего уже не изменить. Я хочу, чтобы ты понял: люди в твоём «воинстве», настроенные против тебя, вовсе не главная угроза. Главная угроза это тот, кто сумел их так настроить. И цель нашего удара он, а не толпа недовольных. Если наш удар будет внезапным, молниеносным, точным, и избавит нас от Предрага, то остальные просто признают твоё превосходство, как лидера. Но для того, чтобы он был внезапным, мы должны скрыть подготовку к нему от посторонних глаз и усыпить бдительность противника. Для этого, по возвращении в лагерь, тебе нужно сделать вид, будто никаких ссор с Предрагом и его людьми не было…

– Ты что, хочешь, чтобы я простил этому ублюдку все его поганые дела!.. – вспылил Тур, закипая гневом.

– Ты не слушаешь меня, – спокойно остановил его Горан – Это нужно для того, чтобы лишить его возможности раздуть заново ещё свежую ссору. А чтобы это не выглядело слабостью с твоей стороны, в глазах всего «воинства», ты всем объявишь, что в следующем налёте я обещал привести вам невиданную по изобилию добычу. Это должно завладеть умами большинства, и заставит их воздержаться от действий, подрывающих твоё положение. А я, пока, придумаю, как именно нам избавиться от этого Предрага…

***

Прошло уже два дня, с тех пор, как «воинство» вернулось в лагерь. Никаких споров и ссор больше не возникало, но моральное напряжение между двумя группами не ослабевало. Предраг ничего не предпринимал, так как хотел увидеть ответный ход Тура и его людей, а Опара даже в мыслях не допускал возможности решительных действий во время отсутствия главаря. Долгое ощущение «затишья перед бурей», сделало многих разбоев «дёрганными» и раздражительными. На Духовлада такая обстановка, давления практически не оказывала. Он больше был поглощён изучением грамоты под руководством Всесмысла, чем пустым ожиданием возможных важных событий. Беглый богослов на некоторое время отвлекался от наставнических хлопот, так как от обязанности готовить обед его никто не освобождал. Духовлад тоже откладывал занятия, и помогал ему. Изначально Всесмысл противился, указывая помощнику на то, что теперь тот не обязан этого делать. Более того: хозяйственные работы, в жёсткой разбойничьей среде, вовсе не входят в разряд престижных, а потому Духовладу следует держаться подальше от «кухни», дабы избежать насмешек и порицаний, которые явно не добавят ему уважения в сообществе. Но молодой боец велел ему не беспокоиться об этом, заверив, что его действительные возможности важнее того, что о нём говорят.

Всесмысл суетился возле кипящих котлов, а Духовлад, как обычно, сидел рядом, иногда подавая ему необходимое. Сытный, душистый аромат подходящего к готовности блюда, уже собрал большую часть разбоев на поляне возле котлов. Для них, томимых мучительным ожиданием обеда, время тянулось невероятно долго. Один из лесных вояк, находившийся в передних рядах ожидающих, то и дело косо поглядывал на Духовлада. Это был тучный мужчина среднего роста и средних лет. На его лице, представляющем собой почтичто правильный круг, читалось «неглубокое» выражение деревенского простака. Являясь одним из людей Тура, он не имел в его шайке ни значительного положения, ни репутации полезного человека. Сейчас этот человек увидел возможность проявить себя, а за одно и развлечься, скрасив нудное ожидание обеда.

– Эй, смотрите-ка! – громко окликнул толстяк окружающих разбоев, привлекая к себе внимание – Наш богослов завёл себе хозяюшку!..

Расчёт его был прост: прилюдно унизить Духовлада – новоявленного врага Туровой банды – и, соответственно, повысить собственный статус среди сторонников Тура. Каких-либо причин для опасения, толстяк не видел, так как за эти несколько дней вдоволь наслушался рассуждений о природе успеха Духовлада в последнем налёте. Никто толком не видел, что именно произошло между человеком из обоза, зарубившим четверых разбоев, Щуром, и его убийцей. Тем не менее, во всём воинстве только немые не выдвигали своих версий случившегося, которые, впрочем, сводились к одному: так или иначе, Духовладу просто повезло.

Острослов, не отличающийся изобретательностью, продолжал изливать свои шутки, соль которых сводилась к тому, что кроме «женских» дел Духовладу доверять ничего нельзя, да и вообще к женоподобности последнего. Некоторые из присутствующих не находили в этих тирадах ничего смешного, глядя на их автора, как на дурочка. Но большинство разбоев, будучи близки толстяку по своему скудоумию, весело посмеивались, и подстрекали остряка развивать тему.

– Кто это? – спросил Духовлад у Всесмысла, не сводя пристального, холодного взгляда с толстяка.

– Да так, шут из Туровой шайки – отозвался тот – Настоящего имени его никто не помнит, а кличут Масленицей.

– Масленицей? – улыбнувшись, переспросил молодой боец.

– Да, Масленицей – подтвердил богослов, тоже улыбаясь – От того, что рожа, на блин похожа.

Духовлад понимал, что в своём новом статусе не может позволить себе спустить нахалу подобное, но, при этом, желательно, чтобы всё произошло быстро, дабы в свару не успели влиться дополнительные силы. Так же он помнил, что убийство в лагере – очень серьёзный проступок.

– Пригляди за моими вещами – попросил он Всесмысла, указывая на пояс с мечом и свёрнутую кольчугу, лежавшие рядом с ним на земле, а сам встал, и не спеша пошёл в сторону толстого задиры. Беглый богослов, догадавшись к чему всё идёт, хотел остановить товарища, но не найдя подходящих слов, просто проводил его взглядом, разинув рот, и беспомощно протянув в его сторону руку.

В движениях Духовлада не проглядывалось нервозности, лицо было беззлобным, и имело слегка задумчивое выражение, будто он думал над тем, что именно скажет Масленице. Толстяк, судя по виду приближающегося безоружного парня, подумал, что тот хочет завязать спор, и тоже сделал несколько шагов ему на встречу. Остановившись, он упёр руки в свои дряблые бока, приподнял подбородок, и направил на противника презрительный взгляд сверху вниз, как-бы давая понять, что разговаривать на равных не намерен. Духовлад всё также не спеша подошёл, и вопреки ожиданиям Масленицы, молча и резко ударил его кулаком в нос. От абсолютно неожиданного для него поворота событий, толстяк плашмя грохнулся на спину, и тут же ухватился правой рукой за рукоять ножа, висевшего у него на поясе. Вытащить оружие из ножен он не успел: молодой боец молниеносно налетел на него и, прижав коленом руку, сжимающую нож, левой рукой схватил противника за грудки, а правой стал ожесточённо наносить удары в лицо. После третьего удара, истязаемое тело обмякло, лишившись чувств. Духовлад нанёс ещё четыре удара по безвольно мотающейся голове, слез с толстяка, таким же спокойным шагом вернулся назад, и снова сел рядом с Всесмыслом. Всё случилось настолько неожиданно и быстро, что никто из многочисленных свидетелей не успел вмешаться. Несколько человек из Туровой шайки подбежали к Масленице, лицо которого обильно заливала кровь, и уволокли его с поляны. Через минуту гробовая тишина, порождённая массовым шоком, сменилась гулом обсуждения случившегося толпой свидетелей.

Потасовку всё воинство обсуждало и во время обеда, и после него. Масленица не имел репутации сильного бойца, победа над которым могла впечатлить как достижение, но решительность, чёткость, мощь и стремительность, с которыми Духовлад «успокоил» наглеца, произвели на всех серьёзное впечатление. Опара, узнав о случившемся, в бессилии скрипел зубами. Он с неприязнью представлял, как будет «хвастаться» Туру о новом происшествии, бросающем тень на статус его шайки в глазах остального воинства.

Духовлад же, после обеда, помог Всесмыслу вымыть котлы, и сидел с ним на берегу ручья, продолжая обучение. Как будто почувствовав что-то, он оглянулся, и увидел приближающегося к ним Ворона. В памяти молодого бойца сразу возник эпизод, имевший место при разорении последнего обоза, когда Ворон зарезал рябого разбойника, не желая делить с ним добычу. Жёсткость, хладнокровие и непредсказуемость этого человека, вселили тревогу в сознание Духовлада: может он воспринял тот взгляд, как оскорбление, и теперь хочет поквитаться? Парень взял меч в левую руку и, пока не вынимая его из ножен, встал, повернувшись лицом к приближающемуся атаману. Увидев столь настороженную встречу, Ворон на ходу улыбнулся, поднимая руки в успокаивающем жесте:

– Не нервничай, парень. Я просто хочу поговорить…

– Говори – спокойным, ровным голосом ответил тот.

Не доходя метров двух до Духовлада, он остановился, и присел на землю, после чего продолжил:

– …Желательно наедине.

– Мне нужно отлучиться ненадолго – словно опомнившись, пробормотал Всесмысл – Духовлад, ты непротив?

– Конечно – спокойно ответил Духовлад, не ожидая, и даже не желая, от тщедушного товарища помощи в вопросах, касающихся физической угрозы.

Всесмысл засеменил в сторону одного из срубов. Ворон проводил его взглядом, пока тот не скрылся за дверью, а после снова повернулся к Духовладу, и с иронией подчеркнул:

– Хороший у тебя товарищ! Верный, надёжный…

– Если человек не может сражаться, это ещё не значит, что он бесполезен – пожав плечами, ответил молодой боец – Ты об этом хотел поговорить?

Ворон снова оскалился в улыбке, и с удивлением продолжил:

– Нет, не об этом. Я не понимаю: от чего ты так напряжён? Мы, вроде как, не враги. Да и делить нам вроде нечего…

– Это меня устраивает. Я видел твой способ «делить» – тоже улыбнувшись, ответил парень.

– Это ты о чём? – откровенно не понял атаман.

– О последнем налёте. Я видел, как ты обманул того рябого. И убил, чтоб не делиться добычей.

– Ах, этот… – отмахнулся Ворон – Разве я обманул?! Он скорее сам обманулся! Лично я ему ничего не обещал…

Хорошенько припомнив ту сцену, Духовлад осознал, что Ворон и в правду ничего не обещал рябому. Общение с этим человеком, внезапно заинтересовало парня, и он ответил:

– Здесь я, пожалуй, с тобой соглашусь. Только мне интересно: со своими людьми ты так же делишь добычу?

Лицо Ворона в один миг стало серьёзным. Впившись взглядом в глаза молодого бойца, не отрываясь и не моргая, он проговорил:

– Я не Тур. Среди моих людей нет трусов и подхалимов. Есть дураки, но я приучил их держать свой рот на замке. Я могу вспылить, и разбить нос за незначительный проступок, но для того, чтобы я поднял оружие на одного из своих людей, он должен совершить что-то действительно пагубное. К сожалению, я не видел твоих подвигов, но очевидцы мне рассказали, что в последнем налёте, ты убил очень опасного бойца. А сегодня рассказали, как ты заткнул рот этому шуту Масленице. Теперь я и сам вижу, что ты человек не простой, ох, не простой… Мне сказали, Предраг заступился за тебя перед Туром, но поверь, Тур будет пытаться достать тебя и в отряде Предрага, слишком уж он злопамятен и мелочен. Предлагаю тебе присоединиться к моему отряду, и клянусь, что Тур сразу же забудет о тебе. Что скажешь?

– Я не могу так поступить – ответил Духовлад – Предраг вступился за меня в роковую минуту, так что теперь я должен быть с ним.

Ворон снова криво улыбнулся, и перевёл взгляд на воды ручья.

– Я понимаю тебя. Ты ещё молод, и тебе кажется, что сила заключена в правде, в искренности. Предраг умный человек, и много говорит о равенстве среди своих людей. Только всё это бред! Хитрец, и недалёкие простаки, с благоговением внимающие каждому его слову, никогда не будут равны. Они всегда будут делать только то, что выгодно хитрецу, а разговоры о равенстве нужны, чтобы им казалось, будто они действуют по собственной воле. Ты говоришь, что должен быть с ним? Этого ему и надо, чтоб ты думал, будто «должен». А ты не задумывался, насколько велик этот долг? Или, когда он будет оплачен? Вот что я скажу тебе: в отряде Предрага, ты скоро станешь вторым после него человеком, он будет доверять тебе, а ты ему. Но он без раздумий поставит тебя под удар, как только выгода от этого, покажется ему приемлемой.

Выражение лица и взгляд Духовлада ни капли не изменились. Глядя со стороны, можно было подумать, что он даже не слушает собеседника. Но на самом деле, он слушал внимательно. Эти слова заставили его серьёзно задуматься. Выдержав небольшую паузу, молодой боец спросил:

– Что заставило тебя так думать о Предраге?

– Я пару раз слышал то дерьмо, которое он заливает в уши своих последователей. Я сразу понял, что его задача – убедить их в том, что он умнее. Как только ему это удаётся, люди с радостью готовы вручить ему во владения свои судьбы, почему-то считая, что Предраг, в первую очередь, будет заботится об их благе. Это добровольное рабство, и глупцов, готовых броситься в этот омут, лишь бы избавиться от ответственности, всегда и везде будет достаточно. Ты вроде парень толковый, и если будешь внимательно следить за своим «спасителем», то всё это вскоре увидишь сам.

Духовладу этот диалог, становился интересен всё больше и больше. Обмозговывая слова Ворона, он задумчиво произнёс:

– Такие глубокие мысли у человека, промышляющего разбоем… Мне говорили, что сердце твоё не знает жалости, а рука – пощады. Так ли это?

Лик Ворона, стал мрачен и задумчив. Он презрительно фыркнул, и заговорил:

– Сострадание, поиск Справедливости, стремление к благородству поступков и прочее нелепое дерьмо, я ещё в детстве решил оставить на попечение недоносков, вроде почитателей Исы. Они обожают скрывать за всем этим свои слабость и трусость…

Атаман снова замолчал. Он никогда не рассказывал о своём прошлом. Никто в этом «воинстве» не знал его истории, так как не было тех, кто не побоялся бы спросить о ней. Ворону же никогда не приходило в голову самому рассказывать о себе, но сейчас, в разговоре с этим парнишкой, которого он вовсе даже не знал, атаман почувствовал невероятно сильное желание изложить её именно этому собеседнику. Под давлением временной внутренней слабости, с уст закалённого рубаки стали слетать искренние слова:

– Я хочу рассказать о себе. О себе до того, как попал в эту кошару. Не могу пообещать, что рассказ мой выйдет интересным, потому ответь сразу: готов ли ты выслушать его, не смотря ни на что? (Духовлад молча, утвердительно закивал головой) Вот и славно. Я родился в крупной деревне, неподалёку от Златоврата – столицы Белого Края. Мои родители были простыми крестьянами. С весны до поздней осени, они работали в полях, уходя из дома ещё до рассвета, и возвращаясь, когда смеркалось. Предоставленный самому себе, я всё время проводил на улице, в играх с другими мальчишками. Я и в детстве был заметно крупнее сверстников, и к тому времени, когда под моим носом стали пробиваться жиденькие усики, я уже частенько колотил мальчишек намного старше меня. Меня никогда не пугали ни боль, ни вид собственной крови. Во всех играх, я требовал от товарищей честности, во всех спорах без устали искал справедливости. Однажды в нашу деревню пришли бандиты. До этого, бывая с отцом на ярмарках, мне приходилось слышать о бандитских налётах на деревни. Очевидцы-крестьяне с горечью рассказывали об убийствах, поджогах, разорениях и изнасилованиях. Мне представлялось, что бандитский налёт подобен войне, в которой жители деревни до последнего пытаются отстоять своё, и терпят поражение из-за своей малочисленности и необученности. Я считал бандитов подлецами, уповающими лишь на своё численное превосходство. Но когда эти люди пришли к нам, я был поражён! Их было вдвое меньше, чем взрослых мужчин в нашей деревне. Если бы наши мужчины взяли вилы, и просто собрались бы толпой у них на пути, думаю, что бандиты ушли бы, никому не причинив вреда. Но вместо этого, каждый из них закрылся у себя в доме со своей семьёй. Непрошеные гости вальяжно расползлись по всей деревне. Они заходили в дома либо вдвоём, либо втроём, не встречая никакого сопротивления. Двое зашли и в наш дом. Один стал собирать в мешок всё, что посчитал хоть немного ценным, а второй повалил на пол мою мать, и стал задирать ей юбку, улёгшись на неё, и спустив свои штаны. Я бросился к нему с яростным криком, но тот, что собирал вещи в мешок, успел перехватить меня, ударив рукоятью меча по зубам. Тогда я впервые лишился зуба. Отлетев в угол, я грохнулся на пол, и хотел было снова ринуться в драку, но мой отец обхватил меня обеими руками, не давая подняться. Я смотрел, как голая, бандитская задница плавно раскачивается, лёжа на моей матери, а мой отец изо всех сил держал меня, шепча на ухо, что это испытание, посланное Господом нашим, Исой, что мы должны найти в себе силы, и пройти его достойно. А моя мать даже не пыталась вырваться, она просто замерла, раздвинув ноги, и закрыла глаза, чтобы не видеть грязного лица своего насильника. Её лицо ничего не выражало, казалось окаменевшим. Она просто терпеливо ожидала, когда всё это закончится. Через несколько часов, бандиты убрались из деревни, напоследок подпалив несколько домов в отместку за то, что не нашли в них, чем поживиться. Больше всего меня потрясло то, что после ухода бандитов, мать с отцом стали упрекать меня, что, мол, моё глупое поведение, чуть не стоило нам всем жизни! Тогда я был ещё юн, но уже чувствовал силу в своих руках. Не взяв из родительского дома ничего, кроме того, что было на мне надето, я отправился в Златоврат. Я не думал о том, что придётся в одиночку, без провианта, идти пару дней по опасным лесным дорогам. Всё моё естество сжигало неистовое чувство стыда за то, что люди, среди которых я вырос, даже не попытались защитить себя, хотя имели для этого превосходные возможности. С этим чувством, не дающем мне подумать о чём-либо другом, я прошагал целый день. Но когда солнце стало клониться к закату, на первый план стали выступать усталость, голод и жажда. Мысли о возвращении домой, пытались робко подавать голос в моей голове, но воспалённая гордость распыляла их в зародыше, не потрудившись оставить другие варианты взамен. Ощущение безысходности, вызвало во мне лютую злобу и сомнения в правильности моего поступка. Я проклинал всех на свете: от своих трусливых односельчан, до всемогущих богов. И вот, когда уже почти стемнело, у дороги я наткнулся на старую, почти рассохшуюся телегу, гружёную хворостом. Возле телеги ужинали трое крестьян: один преклонных годов, а двое – чуть старше меня. Неподалёку была привязана кляча, настолько жалкая, что ни один разбойник в Земле Ругов никогда бы на неё не позарился. Увидев меня, крестьяне прекратили есть, и перепугано на меня уставились, боясь проронить даже слово. Это заново всколыхнуло во мне злобу, как пучок добротно просушенной лучины, заставляет затухающий костёр ярко вспыхнуть с новой силой. Их было трое, а я – один, не вооружённый юнец! И они встречают меня глазами, полными страха?! Я подошёл, и грубо спросил их, кто они, и куда направляются. Старик пролепетал, что они дровосеки, и держат путь в Златоврат, чтоб продать свой хворост. Я сказал, что пойду с ними. Это была не просьба, и не предложение. Своим тоном я сразу дал понять, что выбора у них нет. Присев рядом с ними, я отломил кус от их хлеба и взял кусок козьего сыра, не спросив их разрешения, и не дожидаясь приглашения. Эти олухи продолжили молча жевать, делая вид, будто ничего не случилось. Перекусив, я улёгся спать под телегу. Утром я проснулся, как ни в чём не бывало: эти дураки, вместо того, чтобы забить меня палками пока я сплю, и бросить в лесу подыхать, пол утра сидели, и смиренно ожидали пока я проснусь, и продолжу с ними путешествие. Всю дорогу я ни о чём с ними не разговаривал. К вечеру, мы уже достигли Златоврата. Я спрыгнул с телеги и, без слов благодарности, даже не удостоив крестьян взглядом, подошёл к стражникам, несущим караул возле главных ворот. Когда я заявил им, что хочу вступить в дружину княгини Марии, они стали смеяться надо мной. Но вскоре пришёл их сотник – привёл часовых дня смены. Он отнёсся ко мне уже более серьёзно, и отвёл меня в барак, где содержались рекруты, претендующие на место в дружине. Я радовался, ожидая, что теперь меня будут обучать ратному делу, но ошибался. Вместо этого, нас заставляли драить барак, убирать дерьмо в конюшне, где содержались лошади дружинников. Я постоянно пререкался, отказывался работать, затевал драки с другими рекрутами. Это привело к тому, что на три дня пребывания в отряде рекрутов, два дня я сидел в яме наказаний. Остальные рекруты стали бояться меня, избегать. О моих проделках доложили воеводе рекрутского полка. Это был худосочный, высокомерный ублюдок, получивший своё место благодаря родственным связям в среде придворных. Готов поспорить, что сам он никогда не бывал в битвах, но исправно поучал всех, каким должен быть настоящий дружинник. И вот он решил показательно унизить меня при остальных рекрутах. Придя в наш барак, он долго орал на меня, оскорблял, угрожал расправой… Наконец, не на шутку распалившись, он влепил мне пощёчину, как какой-то трактирной шлюхе. Если бы он ударил меня кулаком, я бы ещё стерпел, но это… Схватив его за грудки, я со всей силы заехал ему лбом в нос. Несчастный доходяга лишился чувств, и осел на пол, истекая кровью. Тогда я выхватил меч, висящий на его поясе, и…

Ворон на время замолчал, и сунул руку за пазуху, вытащив оттуда небольшой свёрток. Бережно развернув ткань, он явил взору Духовлада содержимое. На развёрнутой ткани лежал фрагмент человеческого скелета, а именно – пожелтевшая от времени, кисть. Немного подержав трофей в таком виде, атаман стал снова заворачивать его в ткань, продолжая рассказ:

– … И отрубил руку, ударившую меня по лицу. Прихватив с собой её, а также меч напыщенного придурка, и дал дёру. Никто из рекрутов не осмелился встать у меня на пути. Благо, наш барак находился вне стен Златоврата, а до леса было рукой подать. Не помню, как долго я бежал по лесу, не разбирая дороги, но, наконец, остановился на берегу небольшой речушки. Смочив пересохшее горло, я побрёл вдоль неё уже спокойнее. Несколько дней я блуждал по лесу, стараясь не отходить далеко от речушки. Сдохнуть от голода мне не дали заросли орешника, на которые я однажды набрёл. Отрубленную руку своего командира, я решил оставить себе, как талисман, но через несколько дней она стала невыносимо вонять. Отыскав огромный муравейник, я бросил её туда, и на следующий день, забрал уже только чистенькие, беленькие косточки. Однажды речка вывела меня к небольшой лесной деревушке. Эта деревня, только что подверглась нападению разбойников: несколько домов были подожжены, повсюду плакали женщины и дети, а напавшие неспешно уходили в лес. Я догнал разбоев, и, держа в руке меч, заявил, что хочу к ним присоединиться. Главарь указал на меня пальцем, и приказал своим людям отобрать у меня оружие, а меня самого прогнать пинками. Разбои стали обступать меня, а я вскинул меч и закричал, что оружие они смогут забрать, только убив меня в бою. Главарь рассмеялся и ответил… Эти слова стоят в моей памяти до сих пор: «Этот парень храбр, нам он подойдёт! Вот увидите: ещё и на моё место позарится!». Я влился в ряды этих людей, и до сих пор не жалею об этом. Отряд был не очень большим, около трёх десятков человек, но каждый знал своё дело. Людей «для числа» среди нас не было… да и сейчас нет. Мы нападали на деревни, при встрече – на небольшие обозы, не избегали стычек и с равными по силам разъездами дружинников. Последние, кстати, в боях оказались не такими уж опасными противниками. Может кое-какая выучка у них и есть, да и отбирают в дружины парней поздоровее, а вот думают они только о своей шкуре, и портить её о чужие мечи да копья, ради барахла придворных белоручек, не очень-то и торопятся. Так проходил год за годом. Постепенно я окреп и возмужал, снискал себе уважение всего отряда. А вот отношение главаря ко мне, со временем становилось всё холоднее. Это меня раздражало, так как зла я ему не желал, и поперёк его воли слова не молвил. Однажды на Совете он стал нападать на меня с обвинениями, мол, я хочу место его занять, и всех против него настраиваю, а раз так, то предложил он мне смертельный поединок, в котором победитель оставался главарём. Разозлённый таким поклёпом, я принял вызов. Мы сошлись в схватке: по нему было заметно, что видит и думает он быстрее, чем тело выполняет его команды. Пару взаимных выпадов, и он хорошенько распанахал мне левую руку от плеча до локтя, а я насадил его на свой меч. Обессилив, он в последний раз взглянул мне в глаза. Я не увидел в том взгляде ненависти или страха, только покой. Я стал главарём отряда, и часто потом вспоминал этот взгляд. Со временем я понял, что мой предшественник каждый день видел, как я становлюсь сильнее, проворнее, мудрее. А он старел, чувствовал, как уходят скорость, крепость руки, острота глаз. Ему надоело мучиться в ожидании, когда молодой волк совсем окрепнет, и прогонит старого вожака. Он затеял этот поединок, и проиграл его, но в последние мгновения жизни обрёл покой, так как теперь ВСЁ БЫЛО ПОНЯТНО, и переживания о возможном больше не терзали его душу. Исходя из этого, я сделал вывод, которого придерживаюсь и сейчас: ступив первый шаг, нельзя вдруг замереть, в нерешительности думая о том, правильным ли путём ты пошёл. Этим ты вселяешь уверенность в своих врагов, а значит сам делаешь их сильнее. И вот, однажды на лесной дороге, наш отряд, повстречался с воинством Тура, которое тогда было ещё сотни на две меньше, только всё равно больше нашего отряда впятеро. Я тогда имел разговор с Туром, и он предложил нам присоединиться к его ораве, пообещав, что добычи хватит на всех. Я выразил сомнение, так как бывало, что и моей полусотне приходилось неделями сидеть на голодном пайке, что уж говорить о такой огромной толпе людей. Тогда Тур намекнул, что знает, где встречать большие, хорошо охраняемые обозы, поэтому его люди нужды не испытывают. Подумав, я согласился, но с условием, что мои люди будут подчиняться только мне, и свою часть добычи мы будем делить по своему усмотрению. А за возможные неудобства, причинённые моими людьми, перед Туром отвечать буду лично я. Тот был не очень доволен такой расстановкой, и ответил, что сначала хочет посмотреть на моих людей в деле. Воинство Тура как раз следовало к месту засады на очередной обоз, и мы отправились с ними. Среди моих ребят трусов нет, мы всегда сражаемся плечом к плечу, и в том налёте мы ясно показали, что являемся самой сплочённой и боеспособной силой всего воинства. Тур был доволен, и согласился на мои условия. Я тоже был доволен, так как теперь у нас появился лагерь, в котором можно было хранить большое количество круп, солонины и других продуктов, что позволяло забыть о нужде в перерывах между налётами. Да и ценность другой добычи в крупных обозах порадовала, в отличие от налётов на деревни и мелких торговцев. Мы здесь уже третий год, и вроде всё хорошо: добычи вдоволь, есть где перезимовать… Только точит что-то… Тоска что ли… Как будто тиной тут порос, чего-то другого хочется… Опасного, серьёзного… Да и Славы, наверное. Мои люди говорят, мол, я с жиру взбесился. Может и так, только всё чаще посещает меня мысль, как-то по весне распрощаться с Туром, и искать себя в другом деле…

Ворон замолчал, и задумчиво уставился на воды ручья. Последние его слова, прозвучали как-то мечтательно. Духовлад был слегка обескуражен этой внезапной откровенностью столь грозного человека, хотя в душе отмечал, что польщён таким доверием. Немного посидев в этой неловкой тишине, он открыл было рот, чтобы в знак понимания и признательности поведать Ворону свою историю, но тот вдруг встряхнул головой, будто отгоняя наваждение, резко встал, и твёрдым шагом побрёл восвояси, бросив через плечо:

– В общем, малыш, ты меня понял: будь с Предрагом аккуратней. А передумаешь – милости прошу к нам… Коль не сгинешь со своим атаманом…

Этим поступком Духовлад был обескуражен ещё больше. Он проводил несколько растерянным взглядом своего собеседника, так и не прикрыв рта, а через несколько секунд по его лицу расплылась весёлая улыбка. Ворон однозначно завоевал его симпатию своей решительностью, проявлявшейся в каждом слове, в каждом действии. В сторону Духовлада уже семенил взволнованный Всесмысл, наблюдавший за говорившими издалека (очень издалека!). Подойдя, он стал задавать вопрос за вопросом, не оставляя молодому бойцу времени на ответы:

– Чего он хотел?! Он тебе угрожал?! Он ещё вернётся?!.

– Раз тебе так всё интересно, – с ехидной улыбкой, перебил его Духовлад – Чего же ты не остался здесь?

Всесмысл замялся, и виновато пробубнил, потупив взгляд:

– Ворон сказал, что хочет говорить с тобой наедине. А я его боюсь. Очень. Вот я бы не ушёл, а он бы меня потом зарезал где-нибудь…

– Да шучу я, шучу. Правильно сделал, что ушёл. Он мне предлагал к нему в отряд пойти, да и так кое-что рассказывал…

– И что?..

– Он МНЕ рассказывал, тебя не касается.

– Да не об этом я! Что ты ему на предложение ответил?

– Ответил, что останусь с Предрагом, потому что тот за меня перед Туром заступился.

– Ворон, наверное, разозлился страшно… – испуганно предположил Всесмысл.

– Да не злился он! – засмеялся Духовлад – Сказал, что если передумаю, то в любое время могу приходить! Ты из него совсем зверя делаешь! А он, между прочим, человек рассудительный, не чита Туру твоему… Он тебе плохое что-то сделал? Если нет, чего так боишься его?!

Всесмысл резко поднялся, и по-детски надув губы, обиженно заявил:

– Вот буду ещё ждать, пока он мне плохого наделает! Кто меня собирать после этого будет?! Может он и рассудительный человек, только сильный! А я – слабый, и мотивов его, мне никогда не постичь! Лучше я, на всякий случай, буду продолжать его бояться!..

– Ну, уймись, не кричи! – развеселившись, уговаривал его Духовлад, пытаясь спрятать улыбку – Хочешь бояться – бойся себе, на здоровье! Вот самая сильная твоя сторона: ты слабость свою открыто признаёшь!..

***

К концу этого дня, в лагерь вернулся Тур. Как и советовал Горан, он сразу собрал всё воинство, и с радостью сообщил, что у его брата есть на примете дело, благодаря которому в воинстве обогатятся все. Говоря об этом, он внимательно следил за реакцией на лицах разбоев. Всех явно обрадовала эта новость: они хлопали друг друга по плечам, шутили, храбрились и задавались. Но заметив смущение на лице Опары, а за тем ехидную улыбку Предрага, Тур стал подозревать, что в его отсутствии случилось что-то плохое.

Как только новость была доведена до всеобщего ведома, Тур сразу же последовал за Опарой к нужному срубу. Войдя внутрь, главарь увидел побитого Масленицу, который сидел на топчане, и, в свою очередь увидев Тура, смущённо опустил глаза в пол. Опара рассказал о том, как Духовлад избил задиравшегося к нему Масленицу, и как теперь из-за этого всё воинство смеётся над людьми Тура. С каждым новым словом этого рассказа, лицо главаря всё больше наливалось злобой, а побитая рожа Масленицы – стыдом.

– Лучше бы он тебя убил! Тогда хоть повод был бы … – прошипел Тур, когда Опара закончил рассказ и, не сдержавшись, влепил Масленице звонкий подзатыльник, от которого у того снова открылось кровотечение из носа.

Долго совещаясь потом с Опарой, Тур принял решение не обострять ситуацию ни под каким предлогом. Во всяком случае, до прихода известий от брата. Горан говорит, что мальчишка не враг?! Ну, уж нет! Сначала за всё заплатит Предраг, а там и очередь щенка настанет…

***

Кременец, ставка князя Батурия. В Зале Приёмов проходил Большой Совет Чёрного Края. Возле стены, противоположной широким, двойным дверям, служившим парадным входом в просторный зал, были расположены два золотых трона. На том, который побольше, восседал вечно хмурый Батурий. На меньшем – его сын Гавриил, то и дело обводящий всех присутствующих надменным взглядом, явно находя происходящее невероятно утомительным. Вдоль стены, что была по правую руку от властелина, стояла длинная резная скамья, на которой сидели воевода Батуриевой дружины, и его тысячные. Вдоль стены напротив, так же на длинной резной скамье, располагались представители городов и областей, съехавшиеся со всего Чёрного Края. С левой стороны от широких входных дверей, сидели различные представители придворной знати, а в частности: несколько личных советников Батурия, его казначей, управляющий Кременца и писец, обязанность которого заключалась в тщательном ведении протокола мероприятия. С правой же стороны, расселись молчаливые представители духовенства. По составленному заранее регламенту, первым имел слово представитель небольшого городишки, под названием Торец, граничившего с землями Славнограда. Этот человек чинно вышел на середину зала, встал лицом к князю и его отпрыску, и отвесил глубокий поклон. Батурий, не удосужившись как-либо ответить на приветствие, только небрежным взмахом руки позволил ему начать доклад.

– Великий и могучий князь Чёрного края, надежда всей Земли Ругов! – зычным голосом, нараспев, начал посланник – Довожу до Вашего благословенного сведения, что в нашем скромном городишке, был задержан злодей и преступник, заводивший торговые обозы в разбойничьи засады…

– Укажите причину, по которой вы решили, что человек этот причастен к столь серьёзному преступлению – перебил говорившего один из советников князя, находившихся за спиной у посла.

Это было привычной практикой: на подобных заседаниях, Батурий крайне редко подавал голос, ограничиваясь ролью стороннего слушателя. Поэтому уточнять детали, было поручено его советникам, которые исполняли подобную роль зачастую грубо и бесцеремонно. Не решаясь отвернуть лица от князя, посланник всё так же громко и уверенно ответил:

– Дело в том, что в нашем городе, обосновался один из героев осады Славнограда, славный сотник победоносной дружины нашего властелина, и его верный слуга…

– Довольно! Говори по делу! – спокойно, но жёстко и достаточно громко, прервал его Батурий, так как вовсе не был человеком сентиментальным. Кроме того, не любил, когда ему напоминали об отличиях его подчинённых, потому что считал, будто всем уже воздал должное.

Посол замялся, пытаясь сформулировать свою речь так, чтобы не раздражать владыку излишним красноречием, но при этом достаточно понятно изложить суть своего доклада. Наконец решившись, он снова размеренно продолжил:

– Значит, человек этот, осев в нашем городе, стал заниматься торговлей. И торговал он, как человек военный, тем, в чём хорошо разбирался – оружием и боевым снаряжением. Месяц назад, он отправился в Сталевлад – город кузнецов – за новой партией товара…

По изменению выражения лица Батурия стало понятно, что он находит рассказ утомительным и вновь теряет терпение, от чего посол непроизвольно стал говорить быстрее, как бы сигнализируя, что излагаемые факты, всё же имеют смысл для прояснения дальнейшей ситуации.

– … И, через некоторое время, передал весть о времени своего возвращения своему племяннику, который в нашем городе занимает пост начальника стражи. К обещанному дню он не вернулся, а через несколько дней, в городе появился человек, который привёл небольшой обоз, с довольно дорогими товарами, которые он сбывал по подозрительно низким ценам. Это известие дошло до главы городской стражи, и он немедленно задержал этого человека. Злодей сразу же попытался откупиться, но денег не приняли, а когда стража осмотрела его обоз, то обнаружила среди товаров оружие сталевладской работы. Сначала преступник молчал, но проведя ночь в пыточной камере, всё рассказал…

– Что именно рассказал преступник? – подал голос один из советников из-за спины посла.

– Он признался, что приводил большие торговые обозы в разбойничьи ловушки…

– Но большие обозы обычно хорошо охраняются! Неужели какая-то шайка разбоев, способна одолеть под сотню наёмников?! – удивлённо воскликнул другой советник.

Посол как раз ожидал этого вопроса. Отвечая, он обвёл присутствующих взглядом и повысил голос, подчёркивая важность своего объявления:

– Это вовсе не «шайка»! По словам пойманного нами негодяя, разбоев этих около полутысячи!..

По рядам присутствующих, пронёсся возбуждённый гул – слова посла произвели впечатление.

– Это невозможно! – выкрикнул кто-то из тысячных – Как в лесу может прокормиться такая орава?!

– Судя по показаниям наводчика, – размеренно ответил посол – В этом… отряде, очень чётко отлажен быт. Съестные припасы, добываемые в налётах, складируются, и расходуются весьма грамотно. Мы уверенны, что подобное боевое образование, может представлять серьёзную угрозу для всего Чёрного Края!

В зале снова поднялся возбуждённый гул. Многие присутствовавшие соглашались с последними словами посла. У некоторых придворных чинов, особенно далёких от дел военных, даже проявлялись зачатки истерики. Обведя зал презрительным взглядом, Батурий медленно поднял вверх правую руку, и в помещении тут же воцарилась гробовая тишина. Никто не смел нарушить эту тишину даже шорохом одежды при случайном движении. Явно удовлетворённый вышкаленностью своих придворных, князь спокойно и чётко заговорил:

– Причин для паники я не вижу. Пять сотен голодранцев никакой «серьёзной угрозы» для наших земель представлять не могут! Тем не менее, само существование подобного соединения на моей вотчине, я считаю недопустимым! Скажи мне, посол, где сейчас этот пленный наводчик?

– Я привёз его с собой в Кременец. Он закован в кандалы, и хорошо охраняется.

– Замечательно. После окончания совета, передай его главе стражи этой крепости, уж он-то вытащит из него оставшиеся, нужные нам сведения. Можешь занять своё место. Уничтожить это кодло, вполне по силам всего одной тысяче из моей дружины. И среди моих тысячных, есть человек, как раз подходящий для столь благородного задания!

В последних словах Батурия, прозвучала откровенная ирония. Все тысячные, ехидно улыбаясь, покосились на правый край своей скамьи, где сидел человек, около сорока лет от роду. Имя его было Волибор, что выдавало его простое происхождение. Вся знать Чёрного Края, да и вообще всей Земли Ругов, ещё со времён князя Мировлада, давали своим детям имена на рунейский манер, что категорически запрещалось простолюдинам. История о том, как этот простолюдин оказался среди высшего воинского сословия, достойна былинных сказаний бродячих гусляров!

Во время осады Славнограда войсками Батурия, когда князь был ещё молод и особенно честолюбив, он сам возглавил дружину на одном из приступов. Воодушевлённые действиями молодого князя, воины ринулись на стены, и в упорном бою захватили одну из башен. Бои за эту башню продолжались целый день, и в одной из ответных атак славноградцев, Батурий был ранен, а его воины были оттеснены от него противником. Один из простых ратников всё же пробил вражеский строй и отбил князя, хоть сам так же был ранен. Этим воином был Волибор. Тогда Батурий начал переговоры со славноградцами, и, приняв контрибуцию, снял осаду. По возвращении в Кременец, Батурий немедленно сделал Волибора тысячным в своей дружине, и подарил ему роскошную усадьбу, близь Драгостола.

Эту историю можно было бы считать сказкой со счастливым концом, если бы не человеческая зависть, помноженная на высокомерие. Остальные тысячные, являясь потомками знатных родов, сильно раздражались присутствием в своих рядах столь недостойного (на их взгляд!) человека. До ведома Батурия доводились малейшие оплошности его нового тысячного, разумеется в раздутом, приукрашенном виде. Темой подобных доносов, была либо низкая дисциплина в тысяче Волибора, либо неудовлетворительное исполнение поставленных перед ним задач.

Причиной первого, было категорическое неприятие Волибором «солдатского» уклада. Ему претило, чтобы его люди каждым своим действием, выражали к нему своё подобострастие, обращались к нему на «вы», вскакивали на ноги при его появлении. Он был искренне уверен, что такие люди не способны на «живое», изобретательное мышление, которое так выручает в тяжёлых боевых ситуациях, да и на элементарную доблесть неспособны. Каждый ратник Волибора, говорил с ним как с первым среди равных, каждый имел право голоса, и голос этот всегда был услышан. Это не могло дополнительно не раздражать остальных тысячных, так как волей-неволей и среди их ратников заводились о том осторожные толки, на что тысячные так же беспрестанно жаловались лично Батурию.

С неудачами в решении поставленных перед Волибором задач, всё обстояло ещё проще. После снятия осады Славнограда, крупных военных конфликтов, требовавших задействования всей дружины Чёрного Края, больше не случалось. Для разрешения локальных пограничных задач, или подавления мелкого бунта в одном из регионов, вполне достаточно было одной тысячи, а то и сотни. Все тысячные Батурия всеми силами пытались избежать участия в подобных мероприятиях, и, сплотившись, советовали князю поручить выполнение очередного задания тысяче Волибора, в назидание за низкую дисциплину. Со временем повелось так, что другая тысяча выступала для выполнения какой-либо задачи, только если люди Волибора были уже чем-то заняты. Зато любая реальная или мнимая ошибка последнего, при выполнении очередного приказа, долго и тщательно мусолилась в придворных кругах, особенно в присутствии князя. Принцип «не ошибается тот, кто ничего не делает», играл на руку придворным интриганам. Сам опальный тысячный, будучи человеком простым, и не склонным к интриганству, даже не пытался оправдываться, что приподносили князю, как лишнее доказательство его вины. Так, в течение многих лет, ценность Волибора в глазах Батурия понизилась до ноля. Спасение в Славноградской битве, в памяти князя затёрлось, обросло многократными слоями осадков, от неудач спасителя. Придворные прихвостни могли и вовсе выжить ненавистного простолюдина, но смекнули, что возникающие боевые задачи, придётся решать кому-нибудь из них.

– Ну что, Волибор, – уточнил Батурий своё язвительное замечание – Справишься с толпой голодранцев или опять в лужу сядешь? Только нужно не разогнать их, а уничтожить! Можешь с полсотни пригнать в Драгостол, для показательной казни. Нужно же как-то и быдло столичное потешить.

– Как скажешь, князь, так и сделаем – поднявшись, ответил Волибор. Он держал спину прямо, а не подобострастно скрючившись, как это делали остальные, чем вызвал десятки ненавидящих взглядов.

– «Как скажешь, князь…» – презрительно перекривлял его Батурий и, повернувшись к своему сыну, проговорил – Вот всегда у него так: обещает всё гладко сделать, а потом я от верных людей узнаю, что всё у него наперекосяк вышло…

В выражении лица Волибора, эти слова не вызвали никаких изменений. Он давно привык к подобным уколам, но последующие слова князя, заставили его насторожиться:

– Знаешь, Волибор, я решил разбавить твою тысячу благородной кровью. Сын моего главного советника – Виктор – станет твоим помощником. Будет постигать военную науку под твоим руководством. Глядишь, когда-нибудь станет тебе хорошей заменой. Ты стареешь, скоро тебе на покой пора будет… Да от тебя и от молодого проку немного было…

Волибор ничего не ответил, но про себя грустно улыбнулся: значит, князь решил направить сына своего советника обучаться военному делу у самого нерадивого из тысячных? Ну, ну… Замену приготовили. Да и к лучшему. Больше не придётся в этой змеиной яме появляться. Наконец можно будет осесть в своём поместье… Только ратников да сотников жалко: небось сынок советника ещё тот высокомерный молокосос. А ведь люди в его тысяче привыкли говорить открыто, многие и резких слов не стесняются… Мелкий выродок, небось, бесноваться будет, людей ломать… А он – Волибор – что может сделать? Тут уж Судьба у руля…

Батурий же посчитал этот вопрос закрытым, и решил двигаться дальше, согласно регламента. Осмотрев ряды послов из разных областей Чёрного Края, князь с ироничной улыбкой проговорил:

– Что-то не вижу среди вас послов из Радовежских земель. Видать, обижается ещё мой будущий родич.

Произошедшая в Радовеже свара местных с угличами была широко известна при дворе, как, собственно, и последствия этого инцидента. Поэтому все присутствующие прекрасно понимали, о чём говорит князь, и в зале послышались ехидные смешки. Шире всех улыбался Смотрящий Углича – Алексей – сильно возгордившийся, что Батурий рассудил тот конфликт в пользу его родственника. Князь остановил на нём взгляд и сказал, тоже широко улыбнувшись:

– А ведь уже не за горами свадьба моего сына и дочери Радовежского Смотрящего. Пора уже и сватов назначать… Вот ты, Алексей, будешь моим сватом! Так что готовься ехать в Радовеж.

Улыбка в один миг пропала с лица Смотрящего, цвет лица стал бледным, а нижняя губа предательски затряслась. Растерянно посмотрев по сторонам, как будто ища поддержки, он залепетал:

– Но князь, как я могу?!. Меня же там могут…

– А это не просьба! – резко перебил его Батурий, облик которого стал холодным и жестоким – Это приказ! А уважительная причина, для неисполнения моего приказа, может быть только одна – смерть! Откажешься ехать, так тебя и здесь могут… А коль обидят тебя радовежцы, ты за то не забудь кузена своего поблагодарить. Да не бойся ты так сильно, все ведь люди! Глядишь, и помиритесь там!

Алексей замолчал, и белый, как соль, уставился отсутствующим взглядом в одну точку. По залу вновь пробежал ехидный смешок, но теперь по поводу перспектив приёма Алексея в Радовеже.

Совет продолжился. Батурий выслушал всех послов и просителей, дал им ответы на прошения и указания к дальнейшим действиям. Выслушал отчёт своего казначея, а также выслушал представителей духовенства, которые, впрочем, ни к чему, кроме нытья об острой необходимости расширения церковных земель, интереса не проявили. В итоге, спустя несколько часов, всеобщее мучение было окончено, и Зал Совета опустел. В нём остались только Батурий, и его старший советник – Феофан. Последний, криво усмехнувшись, заметил:

– На счёт Алексея, Великий князь: резкое вы ему дело нашли… Как бы у него сердце, ещё по дороге в Радовеж, не стало.

– Ничего ему не сделается! – отмахнулся Батурий – А если и сделается, то долго замену искать не придётся.

Аккуратно подбирая слова, памятуя о вспыльчивости князя, советник высказал сомнение на счёт изначального решения Батурия, по вопросу инцидента в Радовеже:

– Знаете, когда Радовежский Смотрящий приехал сюда, и привёз с собой того дебошира, Ваше решение по тому вопросу было… возможно… несколько поспешным. Возможно, стоило более детально разобраться, кто из них прав…

– Кто из них прав?! – надменно усмехнулся Батурий – Здесь только я могу быть прав! Тут и разбираться нечего: угличи в чужой земле свару затеяли, и благодарны должны быть, что хоть кого-то из них в живых оставили. Но Павел готовится со мной породниться, а я не хочу, чтобы он на основании этого начал позволять себе лишнего, рассчитывая, будто я всё буду спускать ему с рук. Пусть знает, что родство наше, ему никаких дополнительных благ не принесёт. Но я, конечно, дам ему ещё возможность на угличах отыграться, чтоб и те себе лишнего не думали… Ай, возня мышиная! Надо оно тебе? Давай лучше о сынишке твоём поговорим. У меня большие надежды на него: молод, дерзок, и из такой хорошей семьи… Пускай готовится вскоре возглавить тысячу.

На лице советника отразилась смесь гордости и смущения:

– Я не сомневаюсь в способностях своего сына, и очень польщён Вашим к нему доверием, но ведь в этом подразделении тысячный уже есть…

– Ой, да не нужно мне про этого… – нервно передёрнул плечами Батурий – Ему что ни поручишь, всё не так выполнит! Давно надо было его убрать…

– Всё благородство Ваше, – стал льстиво успокаивать его Феофан – Он же Вам, всё-таки, жизнь спас. Если бы не он, тогда, в Славнограде…

– Я с ним за это с лихвой рассчитался! – перебил князь – Я одарил его землёй, приблизил к себе, отдал под его начало тысячу в своей дружине! А он что?! Так и якшается с простолюдинами, а на знатных, благородных людей, так волком и смотрит! Нет… я принял червя за гусеницу, которая может превратиться в благородную бабочку… Но удел червя – всегда оставаться червём!..

***

В свои покои, Главный Советник Феофан, вернулся уже поздно вечером. Там его с нетерпением дожидался сын Виктор, который был явно рассержен. Морально утомившийся в течение напряжённого дня Феофан, тяжело вздохнул, предвкушая долгое объяснение смысла своих ходов вздорному и нетерпеливому отпрыску.

– Ну, здравствуй, отец! – с обвиняющей ноткой, заявил Виктор, едва его увидев – До меня дошёл слух, что ты хорошенько постарался, подыскал мне «тёпленькое местечко», и теперь я буду прислуживать безродному мужлану! В дружине больше дюжины тысячных, и только один из них сын забитого крестьянина и его коровы! Но мой отец употребил всё своё влияние при дворе князя, и устроил меня помощником именно к этому деревенщине! Ты хоть подумал, перед кем твой сын теперь должен будет выслуживаться?! Подумал ты, перед кем…

– Прекрати нести вздор! – резко оборвал его Феофан – Ты глупец! Только и думаешь о том, кому тебе придётся прислуживать! Хочешь, чтоб задница, которую тебе придётся вылизывать, принадлежала знатному человеку! В твою пустую голову даже не заглянула идея сделать так, чтобы лизали твою задницу! Все остальные тысячные, пробудут на своих местах до самой смерти, даже если в конец выживут из ума! А на этого мужлана, Батурий уже зол настолько, что готов прогнать его поганой метлой! Это место очень скоро станет свободно, и займёшь его ты, если должным образом себя проявишь, а не будешь без повода сопли распускать! Я даю тебе возможность, стать тысячным в двадцатилетнем возрасте, а ты ещё смеешь открывать на меня свой рот в награду за это!

Виктор сразу осунулся, обдумывая слова отца. Теперь замысел стал ему ясен, и он чувствовал себя неловко. Тем не менее, не желая извиняться и признавать свою неправоту, он стал высказывать сомнения, но уже гораздо более смиренным тоном:

– Ну, и как же я должен проявить себя? Мне что, в атаке в первые ряды лезть?!

Феофан посмотрел на сына с пренебрежением, раздражаясь его недалёкостью, и решительно отрезал:

– Всё, забудь о моих словах. Не надо тебе себя проявлять, я сам всё сделаю. Волибору приказано уничтожить какую-то разбойничью шайку, так что вы скоро выступаете. Возьмёшь с собой кого-то из слуг…

– Конечно возьму! – перебил Виктор – Не буду же я кашу с простыми ратниками из одного котла хлебать! И подштанники сам себе стирать не буду!..

– Какой же ты тупой! – зашипел сквозь зубы Феофан – Иногда я вообще сомневаюсь, что стоит ради тебя стараться! Думаешь, меня волнуют твои подштанники?! Слугу ты отправишь вперёд войска, когда вы будете возвращаться, чтобы он в деталях мне передал, как всё прошло. А я уж подготовлю Батурия, к новой беседе с Волибором…