Читать книгу Сброд - Константин Квашин - Страница 12

Кременец – ставка князя Батурия.

Батурий уже несколько дней, находился в приподнятом настроении. Вот-вот должны были вернуться сваты из Радовежа, и он растворился в приятных хлопотах, раздавая указания по подготовке к скорой свадьбе своего единственного сына. Приподнятое настроение, разумеется, было вызвано предвкушением знатной попойки. Интересной особенностью характера князя было то, что к раздольным празднествам он относился с радостью и готовностью, но, при этом, исключительно к обоснованным. И обоснованным в действительности: никаких застолий, по поводу начала или конца недели, или же в день памяти одного из колоритно замученных святых, коими просто кишел церковный пантеон. Церковных праздников он вообще не любил, так как религиозная атмосфера нагоняла на него небывалую тоску, особенно в тех случаях, когда ему по долгу своего положения, приходилось присутствовать на служениях. Священников культа Исы, он считал ненасытными лицемерами (и вряд ли ошибался), но понимал и признавал их ценность в управлении «серыми массами», считая, что лучших специалистов по оболваниванию последних, не найти.

Несколько раз он пробовал выпивать в случае плохого настроения, разумеется, с целью его улучшить. Но душевное устройство Батурия было таково, что хмель только усугублял ситуацию, превращая обычную хандру, в приступы внезапного, неконтролируемого гнева. Лишив в таком состоянии жизни несколько полезных людей из своего ближайшего окружения, князь от подобной практики решил отказаться.

Свой День Рождения Батурий перестал праздновать приблизительно после тридцати, так как каждый такой праздник, стал считать шагом навстречу старости. Таким образом, поводами для хмельного веселья, остались только Дни Рождения его сына, и победы в локальных стычках с войсками Белого Края, причём второе случалось гораздо реже первого. В этом свете любому станет понятен всплеск позитивных эмоций в сознании Батурия, ожидающего приближающегося празднества.

Главный советник князя – Феофан – был крайне обеспокоен таким настроением сюзерена. Вчера к советнику прибыл слуга его сына, с подробным донесением о неудаче Волибора в деле уничтожения банды разбоев. Всё, что описано в послании, привезённом слугой, соответствовало самым смелым ожиданиям Феофана: он уже даже нашёл углы, под которыми нужно осветить ситуацию перед Батурием, и проклятый безродный выскочка слетит со своего тёпленького местечка тысячного. Но этого мало! Феофан не пытался обмануть себя в отношении способностей своего сына. Если он займёт место среди других тысячных, то вполне затеряется на их фоне со своей бездарностью и неистовым гонором: два неотъемлемых атрибута этой напыщенной среды. Но если он получит какое-либо боевое задание, то может плохо проявить себя на фоне опального Волибора. Таким образом, Волибора нужно было убрать туда, откуда его уже никто не сможет вернуть обратно ко двору. Именно поэтому Феофан был удручён хорошим настроением Батурия: хорошо изучив князя за долгие годы служения ему, стареющий хитрован знал, что в хорошем настроении тот вполне может проявить широту души, и выказать провинившемуся некое снисхождение. Например, мог оставить Волибора в тысяче, понизив до сотника, а из этого положения, тому при желании будет легко вредить репутации нового тысячного. Феофан твёрдо решил, что самым лучшим ходом, будет поручение Волибору некой невыполнимой миссии, и он даже подготовил один вариант… Вот если бы только что-нибудь, привело Батурия в ярость…

Парадная дверь отворилась, и вошёл слуга, который чётко и громко объявил присутствующим, обращаясь, как бы к Батурию:

– Великий князь! Вернулись… Ваш сват. Желает немедленно предстать перед Вами с докладом.

На лице слуги, явно читалось некое смятение. Он шагнул в бок, освобождая проход, и в зал шагнул Алексей – смотрящий Углича, которому была доверена почётная роль главного свата. Вид смотрящий Углича имел неоднозначный: с одной стороны, вызывающий к нему сочувствие, с другой – желание расхохотаться. Сапог на нём не было, ноги были избиты в кровь, и покрыты изрядным слоем грязи. В грязных лохмотьях одежды, ещё угадывались некогда богатые кафтан и штаны, но то, что от них осталось, порывало протянуть монетку на пропитание их обладателю. Но главные изменения в облике Алексея, сконцентрировались у него на голове: нос был сломан, под глазами виднелись сочные кровоподтёки, к этому времени, правда, уже начавшие сходить. Из бороды было выдрано несколько клоков волос, а от лба до затылка, была выбрита полоса, шириной в ладонь. В руках, этот колоритный посланник, держал мешок, содержащий в себе некий объект округлой формы.

Оценив облик своего свата, Батурий, в принципе не склонный к сочувствию, отдался второму позыву: его громогласный хохот, казалось, вот-вот обрушит своды зала. Алексею же не оставалось ничего, кроме как ожидать окончания этой задорной истерики. Остальные присутствовавшие, без чёткого представления о сути произошедшего, пока не решались проявить какие бы то ни было эмоции, уподобившись маскирующимся насекомым, замерев на своих местах без звука и движения. Когда же приступ смеха, наконец, отступил, Батурий вытер выступившие слёзы, и обратился к несчастному свату:

– Что это с тобой стряслось, Алексей? На тебя что, разбои напали? Неужто ты без охранного отряда в путь отправился? Ты, хоть бы в порядок себя привёл перед тем, как на глаза мне появиться!..

– Ты прав, князь! – ответил смотрящий Углича, наполнив голос притворной скорбью – На меня напали разбойники! Только не в дороге, а в городе, который ты считаешь частью земли своей! Город этот – Радовеж, а имя главаря разбоев – Павел! Да, был со мной отряд, в количестве трёх сотен воинов, сопровождавший меня в охранных целях, но вероломные радовежцы подло перебили их, как и восьмерых знатных угличей, приехавших со мною сватать дочь Павла Уладу за сына твоего Гавриила. Как видишь, терзали они и моё грешное тело, веселились, глумясь над верным слугой твоим. А жизнь они оставили мне, чтобы я мог передать их ответ, на сватовство твоего сына, благослови Иса светлый лик его! (При этих словах, Алексей выкатил из мешка на пол тыкву, и пояснил, изумлённо глядящему на неё Батурию) Я вижу, князь, тебе не ясна суть послания сего, так я открою её тебе: у наших крестьян тыква, отданная сватам, означает, что жених не достоин невесты, и ему, с пренебрежением, отказывают в её руке! Гнали меня пешком, до самой границы радовежских земель, и ещё сказали передать тебе, что Радовеж отныне, со всеми прилежащими землями, отвергает твоё благословенное покровительство, и переходит под длань подлой змеи Марии, княгини Белого Края! Да, я мог бы привести себя в порядок, пред тем, как явиться на твои светлые очи, но пусть лучше твои очи сами увидят последствия подлых дел предателей и клятвопреступников Радовежских!

С каждым словом Алексея, глаза Батурия, всё сильнее наливались кровью, и под конец казалось, что вот-вот лопнут. Следя за всем этим, Феофан еле сдержал себя, чтобы не растянуть довольную улыбку, и не захлопать в ладоши. Зная князя много лет, он понимал, что теперь хорошее настроение, вернётся к нему только после разорения Радовежа. Вместо распоряжений о подготовке к празднествам, с гневных уст князя стали слетать приказы о подготовке дружины к походу. Князь рвал, и метал молнии из глаз во все углы. Придворные живо разбегались, делая вид, будто спешат исполнять распоряжение Батурия, а на самом деле, стараясь побыстрее скрыться с его глаз, дабы не попасть под горячую руку. Только единицы могли быть уверены в своей безопасности в подобные минуты, и Феофан был как раз из таких. С монашеской кротостью, он подошёл к князю, и с сожалением заговорил:

– Великий князь! Прискорбно мне видеть твой гнев в тот час, когда на лике твоём, должно было сиять счастье! Тем более скорблю, что весть, которую я принёс тебе, тоже не будет приятной. Вернулся слуга моего сына, которого ты, своим высочайшим повелением сделал помощником своего тысячного – Волибора. Возможно, не стоит тебе говорить этого сейчас, ведь…

– Говори – холодно оборвал его вступление Батурий, и Феофан с готовностью продолжил:

– Облава Волибора закончилась неудачей: уничтожен только маленький отряд разбоев. Остальные скрылись в неизвестном направлении. Мой сын предлагал устроить засаду по-другому, чтобы у врага не было возможности спастись, но его слушать не стали. Кроме того, некоторые сотники Волибора распоясались в конец, и не брезгуют поганым словом в отношении начальства своего. Но Волибор ещё имеет надежду выйти на след оставшихся…

– Вот, проклятая деревенщина! – зарычал Батурий – Что мне его надежды?! Теперь его люди нужны мне в походе! Тысяча дружинников не справилась с горсткой разбоев, так как я могу положиться на эту тысячу в настоящей войне?! Рыба гниёт с головы – это Волибор во всём виноват! Как вернётся, в кандалы его, и в подземелья Кременца, пусть ожидает моего возвращения! А там решу, как с ним быть…

– Кто же тысячу возглавит?! – притворно всплеснул руками Феофан.

– Вот сын твой, пусть и возглавит! Пусть там, наконец, порядок наведёт, среди быдла этого…

– Будь уверен, князь, наведёт! – железно заверил советник – А вот с Волибором… В кандалы сразу… Он то видать, тоже по-своему старался… Ты уж, дай ему возможность, закончить дело, только дружинников по лесам гонять нечего. Ты с дружиной уйдёшь на Радовеж, а ему оставь сотни три ополчения из крестьян. Они на войне не особо ценны, и Волибору по уму да по сердцу ближе будут. Пока ты у себя в княжестве порядок наведёшь, он пускай начатое дело окончит. Чего ж ему попусту на цепях провисать?! А если уж снова не справится, тогда…

– Тогда и землю мою топтать ему нечего! – закончил за него Батурий – Вы, кто войны не нюхал, добрые все такие! Старался он… Дай ему возможность дело окончить… У меня тут солидный кусок земли к соседям уплывает, а я неудачникам возможности раздавать должен?! Ну, ладно, дам ему ополченцев… Но если к моему возвращению с разбоями не разберётся, тогда точно в подземелье замордую!

Окончательно рассерженный князь, широким шагом вышел прочь из зала наводить ужас на зазевавшуюся челядь по всей крепости. Глядя ему в след, Феофан еле заметно улыбнулся. Советник был доволен: его сынок получил под начало тысячу. В походе сражаться будут все вместе, так что там он негативно отличиться не должен. А ежели после похода Батурий захочет дать Виктору особливое задание, то он – Феофан – легко сможет отговорить князя: мол, ещё порядок среди людей не наведён, дисциплина после Волиборового руководства слаба… Придётся подсунуть Батурию другого тысячного, на которого теперь все шишки будут сыпаться… А Волибору на цепь рано! Пусть с разбоями, всё-таки, разберётся. А ополченцы – это для такого задания то, что нужно! Волибор, пади, захочет имя своё восстановить, поведёт их геройствовать… Разбоев этих, он если и не перебьёт, то так ослабит, что и слухов о них больше не будет. И хорошо было б, чтобы он сам в том бою сгинул, а то мало ли, вдруг на князя сочувствие к спасителю своему снизойдёт… Надо будет, между делом, ополченцам этим человечка подослать, чтоб поведал им об опале командира их нового в глазах самого князя! А быдло ведь хлебом не корми, дай поглумиться над тем, кто повыше будет… В этом случае, Волиборовы приказы «спустя рукава» выполняться будут, а значит и с разбоями он вряд ли справиться, а то ещё и свои же новые «воины» порешат…

***

Разбойники, не ушедшие в налёт вместе с Туром и Предрагом, нашли отличное место для временной стоянки: так же рядом протекал ручей, и так же кругом был густой лес. Несколько человек, были отправлены в дозор, ожидать возвращения соратников из налёта. Те же, кто остался во временном лагере, проводили время привычными способами: либо играли в кости, либо уничтожали не особо большие запасы вина и мёда, либо комбинировали между собой, эти благородные занятия.

Но были и те, кто нашёл себе здесь занятие поинтереснее, и намного полезнее. Духовлад и Вук, как ранее и собирались, уделяли много времени совместным тренировкам. Духовлад дрался в учебных схватках только одной палкой, обозначающей меч, Вук же, в правой руке держал аналогичный «меч», а в левой – небольшую палку, заменяющую его «хитрый» нож. Первый же учебный бой, для обоих стал настоящим откровением. Духовлад был потрясён скоростью Вука, и пару раз опускался на колено, после его жёстких, хитрых, выверенных тычков короткой палкой в правый бок. В свою очередь Вук, изначально очень довольный своими успехами, был поражён тем, как быстро Духовлад нашёл противоядие, нивелирующее эффект его скоростных атак. Молодой боец сразу отказался от идеи тягаться со своим противником в скорости, сделав ставку на расчёт времени, чему научил его ещё Военег во время тренировок на Славноградской арене. Заключалось это тактическое умение в том, чтобы по изначальной позиции противника, предугадать вид и направление подготавливаемой им атаки, благодаря чему можно было начать выполнение контратаки раньше, что, собственно, и лишало скорость определяющего значения. Кроме того, тело Духовлада находилось в постоянном движении, даже если его ступни подолгу топтались в пределах одного квадратного метра. Схватки проходили ровно: иногда Духовлад действовал успешнее, благодаря своим тактическим навыкам и более вышколенной технике, а иногда лидировал Вук, за счёт изворотливости и скорости. После тренировочных боёв, партнёры долго обсуждали их перипетии. В первом же подобном разговоре, Духовлад начал «усложнять себе жизнь» в последующих схватках, указывая Вуку на излишнюю амплитуду некоторых его движений, и давая дельные советы, как сделать их рациональнее. Вук с удовольствием отвечал ему тем же, обращая внимание партнёра, на некоторые свои скрытые приёмы, которые тот, возможно, упустил из виду. От этого общения после занятий, оба партнёра обнаружили замечательный эффект: вещи, которые крутились в голове, под давлением нужды в доходчивом устном изложении, складывались в детально сформулированные постулаты, приобретая ясность и чёткость. Особенно преуспевал на этом поприще Вук: его пытливый ум, в союзе с живым воображением, рождал воистину глубокие и откровенные изречения. Даже Всесмысл, однажды случайно ставший свидетелем подобной беседы, был поражён их глубиной, при всей простоте используемых слов, и сравнил Вука с древними рунейскими полководцами, труды которых имел счастье изучать ещё в Хранилище Еретических Текстов. Правда, беглому богослову пришлось после этого потратить некоторое время, чтобы объяснить необразованному разбою кто такие эти рунейские полководцы, и чем прославились. У легко увлекающейся натуры, в двух словах это сделать не получилось: Всесмысл плавно перешёл к длительной, пространной лекции по истории Рунейской Империи, которую, впрочем, Вук с Духовладом выслушали увлечённо разинув рты. Впоследствии, благодаря этому случаю, Вук стал относиться к Всесмыслу гораздо лучше, и даже стал под его руководством изучать грамоту вместе с Духовладом. В свою очередь беглому богослову, очень польстило то, что такой уважаемый член их маленького сообщества, теперь не просто стал его замечать, но ещё и стал всегда приветлив, а во время изучения грамматических дисциплин проявлял завидное прилежание.

Для Вука и Духовлада время потекло незаметно. Каждую минуту открывая для себя что-то новое, им всё сложнее было обуздать свои аппетиты. Иногда они погружались в свои занятия настолько, что банально забывали о еде. В разгар одной из тренировок, когда уже не совсем и «тренировочная» ярость, настолько вогнала товарищей в раж, что их деревянные «мечи» жалобно трещали, встречаясь на встречных курсах, послышался шорох в ближайших кустах. Бойцы замерли, насторожено глядя в ту сторону, откуда донёсся шум. Через мгновение, из кустов показалась физиономия Всесмысла. Беглый богослов питавший слабость к поэтичной грубости, был заворожен видом этих двух мужей: их голые, лоснящиеся от пота торсы, покрытые сочными синяками от пропущенных ударов, размеренно раздувались от глубокого дыхания, вызванного интенсивной нагрузкой. Лики их ещё не покинула печать ярости, пленившей их сознания во время учебного поединка, и Всесмыслу они виделись свирепыми демонами из древних легенд. Восхищённый зрелищем, он едва сумел вспомнить, зачем явился, и взволнованно огласил:

– Дозор вернулся!

– Кто пришёл из налёта? – тут же спросил Духовлад.

– Только Предраг. Он слегка ранен… Сейчас все собираются на Совет, там всё прояснится. Поспешите.

Бойцы подхватили свои рубахи, и быстрым шагом направились в сторону временной стоянки. Обсуждать пока было нечего, но на сердце давило нехорошее предчувствие… Ощущение, что всё уже никогда не будет как прежде…

В лагере наблюдалась лёгкая суматоха. Возбуждённые разбои, сползались к месту, где их уже ждал Предраг, заготавливая слова для своего обращения. Большинство разбоев, были хорошо захмелевшими, и не до конца понимали, что происходит, но всё равно тянулись к общему скоплению, раздражая трезвых нелепыми вопросами.

Наконец сборище успокоилось, и сотни глаз в тревожном ожидании уставились на Предрага. Приняв скорбный облик, атаман начал речь:

– Братья! Я принёс вам плохую весть: только мне удалось выжить в последнем налёте. К сожалению, Малыш оказался прав – это была ловушка дружинников! Я до последнего верил в Горана, в его светлый ум. Мне казалось, что он с лёгкостью выкрутится из любой сложной ситуации, проскользнёт меж пальцев преследователей… Но я ошибся: Горан действительно попался стражникам, и, похоже, за счёт нас пытался купить себе жизнь… Но судить – удел богов. Я же, могу только поведать о том, что видел своими глазами: о последних мгновениях жизни наших товарищей! Когда мы выскочили из засады, и как обычно бросились на этот небольшой обоз, с телег упали тенты, и нам на встречу бросились сотни дружинников. Но мы не орбели, и бились с врагом достойно! Я и Тур, будучи в первых рядах, первыми же и получили ранения. Я рвался продолжить сражаться, но остальные настояли, чтобы я помог спастись нашему раненому предводителю. Мне осталось только повиноваться воле большинства. Я взял Тура под руку, и помогал ему идти, как мог. Ряд героев сомкнулся за нашими спинами. Они стояли насметь, плечом к плечу! Никто из них не пожелал сдаться, никто не пожелал просить пощады! Победа над бойцами Медвежьего Воинства, дорого далась дружинникам Батурия: нас с Туром, они даже не стали преследовать, очевидно обескураженные храбростью наших братьев, и ошеломлённые собственными колоссальными потерями. Так эти герои храбро отдали свои жизни, чтобы спасти меня и Тура. Но рана нашего предводителя была слишком серьёзна. Мы прошли по лесу несколько часов, и он, чувствуя близкую свою кончину, попросил дать ему прилечь. Он искренне раскаялся в своей гордыне, просил меня простить его. Я простил его, и обнял, как родного брата! (При этих словах Предраг даже умудрился выдавить из себя слёзы) Пред тем, как отправиться на суд богов, он сказал мне, что наше воинство выберет меня новым своим предводителем. Будучи одной ногой в другом мире, он всё продолжал вещать, бессознательно глядя вдаль. Тур говорил, что мне суждено привести вас к богатству и славе! Что все наши следующие налёты, будут гораздо изобильнее предыдущих! Что никто не сможет устоять под нашими ударами! Я слушал его, и не верил своим ушам, но кто знает, что может открыться человеку на смертном одре?! Сейчас я смущён осознанием того, что, возможно, сами боги прочат мне такую Великую Судьбу, и если так, то я не могу отказаться, или усомниться в своих способностях! Я приму эту ношу, если вы пожелаете возложить её на меня! Если нет, то я стану надёжным помощником тому, на кого падёт ваш выбор!

Среди разбоев поднялся ропот: подавляющее большинство было растрогано «былинным сказанием» Предрага. Живописный рассказ о героизме павших товарищей, вселил в души этой голытьбы желание мстить за них, быть достойными их светлой памяти. Речь Предрага, вызвала желаемый им эффект в полном объёме. Он не случайно начал с рассказа о вымышленном героизме павших в налёте: львиная доля внимавшего его словам быдла, искренне видела таких же храбрецов в себе, ни на секунду не сомневаясь, что окажись они на месте «героев» из рассказа Предрага, поступили бы так же отважно, а то и ещё более эпично. Им понравилось вступление, в него хотелось верить, и они верили… А во всё остальное, они верили уже не задумываясь: и в раскаяние Тура, и в его предсмертные видения великих свершений, уготованных Предрагу богами, и в братское прощание смертельных врагов, и в железную решимость Предрага, вести Медвежье Воинство к Великой Славе, и богатой добыче.

Подавляющее большинство думало так, но все. Некоторые (единицы!), «улыбались в усы», слушая эпичный сказ о героических свершениях людей, реальное поведение котрых в минуты опасности, они неоднократно имели сомнительное счастье наблюдать воочию. Такие люди только молча покачивали головами, когда фантастичность рассказа Предрага заходила на новый виток, и не имели ни малейшего желания вмешиваться в происходящее. Но были так же и те, кто откровенно готов был вцепиться в горло Предрагу. Это была небольшая кучка людей Тура во главе с Опарой, не ушедших в налёт. Последний не выдержал, и, подскочив к ненавистному атаману, стал шипеть прямо ему в лицо, едва сдерживаясь, чтобы не наброситься на него с кулаками:

– Ты лжёшь! Тур никогда бы тебе такого не сказал! Он ненавидел тебя, желал твоей смерти, а теперь ты говоришь, будто он благословил тебя вести наше воинство?! Чушь! Я никогда не поверю тебе! Ты лжец! Пусть все слышат: ТЫ ЛЖЕЦ!

Экспрессивный бросок основного противника, вызвал в душе Предрага, чувство глубокого удовлетворения. Мысленно он даже поблагодарил Опару, за тупость и несдержанность. Теперь он мог спокойно обойти конкурента (и так не очень внятного), на место нового главаря воинства. Внешне абсолютно спокойно выдержав эти нападки, Предраг ответил Опаре с оттенком сожаления в голосе:

– Я могу понять, и простить тебя. Ты потерял своего вождя, и многих товарищей. Но ты здесь такой не один: нас всех постигла точно такая же утрата! И если твоя несдержанность плод твоего безмерного горя, то я пойму, и не стану держать на тебя зла… Но, возможно, причина в другом? Ты привык, что в своё отсутствие, Тур оставлял тебя старшим, привык раздавать приказы вместо него… И казна, наша казна! Может ты уже привык считать её своей за эти дни?! Ты мог изредка потешить себя иллюзией власти, но это было возможно, благодаря одному только Туру, а не потому, что всё наше воинство оказало тебе доверие. Так теперь же, давай посмотрим, кого наши братья хотят видеть во главе: тебя или меня! Может быть ещё кто-то чувствует, что способен повести наше воинство за собой? Ты, Ворон? (Ворон, стоявший скрестив руки на груди, только презрительно ухмыльнулся, и сплюнул на землю) Тогда, может быть, Вук или Ратибор? (Вук махнул рукой, отрицательно помотав головой из стороны в сторону, а Ратибор даже поленился пошевелиться, лишь состряпав на лице гримасу отвращения) Ну, раз так, тогда храброе воинство выбирай: я или Опара!

Толпа, как будто ожила: поднялась толкотня, наперебой послышались выкрики, поддерживающие Предрага, и оскорбляющие Опару, а то и грозящие ему побоями. В этот момент, Опара осознал то, что должен был понять гораздо раньше: не стало теперь не только Тура, оказывавшего ему своё покровительство. Вместе с главарём в налёте сгинуло три четверти верных людей, которые в такой ситуации поддержали бы его – Опару. Несколько десятков оставшихся, испуганно жались друг к другу, со всех сторон теснимые «политическими противниками», вот-вот готовыми перейти от угроз, в адрес меньшинства, к их исполнению. Страх тут же занял место праведного гнева в душе Опары. Как-то сразу осунувшись, он поспешил признать явную победу противника. Напряжение несколько спало, и Предраг продолжил вещать:

– Благодарю вас за доверие, братья! Обещаю, что не подведу вас! Я уверен, что съестные припасы наши на исходе (то тут, то там, голоса в толпе стали отвечать ему согласием, а некоторые, заплетающимся языком сетовали на то, что скоро будет «не только нечего есть, но и нечего пить»). Раз так, то мне не пристало начинать свой путь предводителя, с созерцания голодных обмороков среди вас, хе-хе! Добираясь сюда после налёта, я набрёл на небольшое поселение. Стоит оно особняком, далеко от других посёлков и городов. Скорее всего, это усадьба важного человека. Я видел там хорошо вооружённых наёмников. Но нас намного больше, и на нашей стороне внезапность. Перед нападением вышлем лазутчиков, чтобы хорошенько разнюхали обстановку вокруг, и если никаких сюрпризов не будет, то нападём без жалости! А поживиться там точно есть чем: от золота с серебром, до колбас и мёда! Видели бы вы те роскошные домишки!

Улюлюканья и возгласы одобрения, сотрясли воздух над неистовой толпою. Разбои радовались радужным обещаниям нового предводителя, полагая, что отныне их ждут только крайне богатые на добычу цели. Предраг понимал, что сейчас важно забить эту эйфорию, как можно глубже в недалёкие сознания своих последователей, и его следующий ход, продуманный заранее, так же гладко воплотился в жизнь. Сделав максимально честное лицо, он обратился к воинству со следующими словами:

– Ранее, вам постоянно твердили, что у нашего воинства есть некая казна! И будто каждый из вас имеет в ней свою долю. Но её всегда скрывали от нас, мы даже примерно не знаем, что эта казна из себя представляет! Но при мне такого не будет! А ну, Опара, тебе ведь оставил её Тур перед уходом в налёт. Давай же, яви нам эти сокровища, ибо они принадлежат всему воинству, а не горстке самых хитрых!

Опара повиновался, и спустя всего несколько минут, перед толпой предстало несколько больших, тяжеленых сундуков, каждый из которых, приходилось тащить четверым. Предраг стал открывать сундуки, и картинно демонстрировать толпе содержимое: золотые и серебряные монеты, драгоценные камни, дорогое оружие и прочее. Показав, он непременно возвращал всё обратно в сундук, даже и не думая кому-нибудь, что-нибудь раздавать. Но пресловутое «подавляющее большинство», билось в экстазе даже из-за этого, радуясь, что теперь такой справедливый и умный предводитель, поведёт за собой Медвежье Воинство. Некоторые, понимая, что всё это откровенный фарс, отправлялись прочь, заниматься более полезными делами, нежили созерцание сундуков с побрякушками. Среди них был и Духовлад. Он пробирался сквозь толпу, ища взглядом Вука, желая продолжить с ним тренировку. Разделились они ещё перед началом Совета, так как Вук отправился на поиски Ратибора, а Духовлад пошёл в сторону людей Предрага. Теперь в этом столпотворении было не так-то просто кого-нибудь найти, но молодой боец терпеливо продолжал поиски. Вдруг перед ним, как будто из-под земли, вырос Мстивой – беглый сотник Батуриевой дружины. Его суровое лицо, имело озадаченное выражение, и, глядя Духовладу прямо в глаза, он промолвил:

– Внимательно следи за своим атаманом!

Сказав это, он снова растворился в толпе разбоев. Духовлад молча проводил его взглядом, и нехорошее предчувствие тяжёлым камнем легло ему на душу. Решив пока отказаться от тренировки, он стал протискиваться сквозь толпу в сторону Предрага, задорно размахивающего драгоценными безделушками.

Всё это представление закончилось не скоро, но наконец Духовладу удалось остаться с Предрагом наедине. Молодой боец решил начать приватный разговор, с официальной лести, необходимой в таких случаях:

– Поздравляю тебя, атаман! Уверен, что твоё руководство принесёт нам удачу! А Опару ты просто в клочки разорвал: он, как побитая собачонка выглядел!

– Учись, пригодится! – отмахнулся Предраг – Тоже мне, противника нашёл: Опара… Он только после того, как пререкаться начал, понял всю серьёзность обстановки, тугодум! Ты знаешь, чем различны между собой Глупый, Средний, и Умный? (Духовлад молча кивнул ему подбородком, мол, а ну, просвети) Так вот: Глупый, неспособен даже правильно оценить последствия случившегося! Грешит не на то, что надо, не там врагов видит, и ошибочно полагает, что если бы можно было время вспять повернуть, то он смог бы что-то изменить. Средний – правильно оценивает последствия случившегося. Рассуждает слаженно, всё на свои места расставляет, и справедливо полагает, что если б время повернулось вспять, то он смог бы всё в правильную сторону изменить. А Умный – правильно оценивает последствия до того, как что-то произошло! Ему не нужны глупые мечты об управлении временем, и он всегда обыграет первых двух, потому что его ум работает уже тогда, когда умы Глупца и Среднего ещё беспечны!.. Фух, ну и закрутил я! Не ломай себе голову, я и сам не понимаю, чего нагородил… Ступай отдыхать лучше, завтра выступаем.

Но, вопреки уверенности Предрага, Духовлад понял его витиеватую мысль… И его ум уже давно не был беспечен…

***

Тысяча Волибора приближалась к Кременцу. Тысячный был мрачен, находясь во власти недобрых предчувствий. Последние несколько лет, мрачный вид и глубокая апатия ко всему происходящему стали постоянными его спутниками. Теперь ещё и эта неудачная облава… Батурий, накрученный придворными блюдолизами, живьём сожрёт своего неудачливого тысячного, абсолютно не прислушиваясь к его объяснениям, так как все нужные выводы ему уже давно помогли сделать.

Выйдя из лесу на равнину, окружавшую Кременец, Волибор увидел огромный лагерь: множество походных шатров, меж которых сновали люди, снаряжающие телеги. Дружина собирается в поход! Такого не было уже очень давно… Война?! В душе Волибора затеплилась надежда, что Батурий, отвлечённый серьёзным противостоянием, наконец отстанет от него… хотя бы на время.

Волибор отдал приказ тысяче становиться лагерем рядом с остальной дружиной. Сам же, взяв с собой четверых сотников и две дюжины всадников (для солидности), отправился в крепость, на доклад Батурию. Так же за ними увязался Виктор. Его абсолютно не смущало, что его непосредственный начальник – Волибор – не давал ему распоряжения сопровождать его. Обогнав всю процессию, молодой помощник тысячного нагло возглавил посольство, горделиво уставившись вперёд, и ни с кем не разговаривая.

– Смотри ка, вылез, как прыщ на сраке! – презрительно процедил Добрыня, один из сотников, сопровождавших Волибора в Кременец, глядя в спину зарвавшемуся юнцу, и не особо заботясь о том, слышит он его или нет – Ни хрена ведь в военном деле не смыслит, и самое страшное, что даже учиться ничему не хочет! А вот к князю на доклад, так самый первый бежит, будто сможет там что-то дельное рассказать!

– Смыслит, не смыслит, а слушать его там будут, повнимательнее, чем нас – равнодушно ответил ему Волибор.

Добрыня громко сплюнул, но говорить больше ничего не стал: он и сам прекрасно понимал, что тысячный прав. Волибор видел, что все его сотники до крайности возмущены поведением Виктора, только недавно появившегося в дружине, но уже в каждом слове или жесте старавшегося подчеркнуть своё необоснованное превосходство. С каждым днём, в душе тысячного усиливалось ощущение, что ему недолго осталось пребывать на своём месте. И то, как нагло и бесцеремонно ведёт себя этот щенок, усиливало уверенность, что именно он собирается занять это место.

Прибыв в крепость, Волибор, в сопровождении Виктора и четверых сотников, проследовал к Залу Совета. Ожидавший перед огромными дверями слуга, с важным видом велел им ожидать, а сам, щеголяя подтянутой осанкой, скрылся за этими самыми дверями. Вернувшись через несколько минут, он объявил, что первым к князю должен войти Виктор. Заносчивый молокосос, одарив своего тысячного надменным взглядом, приправленным глумливой улыбкой, горделиво прошёл в зал. Волибор и его сотники, хмурыми взглядами смотрели ему в спину, пока она не скрылась за деревянным массивом парадных дверей. Тысячный перевёл взгляд на меч Тура в своих руках, и невесело усмехнулся: вряд ли подобный трофей спасёт его теперь от гневных нападок Батурия. Ну, да будь что будет…

Прождать пришлось около часа. И тысячный, и его сотники понимали, о чём это говорит: сыночек советника, в красочных деталях описывает князю возмутительную обстановку, сложившуюся в одном из подразделений его дружины под руководством Волибора. Небось, и кто-то из присутствующих, нет-нет, да и дополнит этот доклад собственными свидетельствами. Ничего хорошего, или хотя бы приемлемого, ждать не приходилось.

Наконец дверь снова отворилась, и ожидающих пригласили в зал. Другие тысячные, представители духовенства, советники князя – все, в полном составе, сидели на своих местах. Виктор, всё ещё стоял у трона Батурия, но теперь лицом к парадным дверям, и сопровождал вошедших торжествующим взглядом. Сотники остановились у дверей, а Волибор твёрдо прошагал через зал и, опустившись на одно колено перед самым троном, протянул князю Туров меч со словами:

– Великий князь! Прими в дар меч предводителя разбойного войска, наводившего трепет на торговые обозы в твоей земле! Главные силы разбоев нам удалось уничтожить, не потеряв ни одного из верных тебе воинов. Остальные скоро придут в нашу ловушку, и мы окончательно избавим твою землю от этой поганой скверны!..

Глаза Батурия налились гневом. Он резко вскочил с трона, ногой выбил трофей из рук Волибора, и яростно воскликнул:

– Да ты совсем ума лишился?! Мне, князю Чёрного Края, ты подаёшь меч какого-то голодранца, как будто это меч Рунейского гетериарха³!

Волибор, опустив глаза, остался недвижим, кожей ощущая на себе десятки злорадных взглядов, устремлённых на него из каждого угла этого сотни раз проклятого им зала. Батурий же, всё продолжал разоряться:

– Ты уничтожил главные силы?! А, вот люди, достойные доверия побольше тебя, утверждают, что бо́льшая часть разбоев скрылась в неизвестном направлении! А ещё говорят, что твои люди не признают начальства, и не только грубят, но и угрожают расправой своим командирам! Ты не выполнил такого простого поручения, как разделаться с кучкой занюханных оборванцев, а теперь, когда всё моё войско необходимо мне в походе на Радовеж, ты хвастаешься мне какой-то нелепой ловушкой?! Так расскажи нам: что же это за ловушка?

– Один из разбойных атаманов, сдался нам без боя, и хочет привести в засаду оставшихся – ответил Волибор, не поднимая взгляда.

– Неужели?! – притворно изумился Батурий – И где же этот герой, наша надежда на покой?!

– Я отпустил его обратно к разбоям, чтобы он привёл их в западню – проговорил Волибор, понимая, как глупо выглядит этот ответ в сложившейся ситуации.

– О, какой мудрый поступок! – продолжал искрить сарказмом князь – И что же заставляет тебя верить его слову? Что помешает ему обвести тебя вокруг пальца, как последнего болвана? Может он оставил тебе в залог свои яйца? Или может он поклялся, осенив себя знамением Исы? (После этих слов, один из представителей духовенства, громко покашлял в кулак, осторожно призывая князя удержаться от дальнейшего святотатства)

– Он сказал, что шёл в этот подставной налёт, зная, что это ловушка – оправдывал свой поступок опальный тысячный – Этот человек хочет покончить с разбойной жизнью, и в обмен на помощь в уничтожении остальных разбоев, я обещал ему жизнь…

– Смотрите-ка! – не унимался Батурий – Он обещал жизнь человеку, долгие годы разбойничавшему в моих землях! А с чего ты взял, что можешь себе такое позволить?! Так, хватит с меня! Ты подготовил ловушку? Хорошо. Я, так и быть, дам тебе возможность окончить это дело. Но тысяча твоя нужна мне в походе, так что она уйдёт с остальной дружиной. Возглавит её теперь твой помощник – Виктор. Наконец в этом подразделении воцарится порядок! А тебе, Волибор, я оставлю три сотни ополченцев. Нашлись, наконец, «витязи», под стать такому «полководцу»! С твоим умом блестящего стратега, ты вполне сумеешь справиться с задачей, даже с такими «воинами» в подчинении! (Далее князь говорил, повернувшись в сторону своих советников) А если этот атаман, который обещал привести оставшихся разбоев в ловушку, всё же исполнит обещание, пускай ожидает моего возвращения здесь, в Кременце, со всеми удобствами расположившись в пыточной камере! Пусть дурачок обработает его так, чтоб сбежать не смог! Только, чтоб не сдох до моего возвращения…

– Прости, великий князь! – кротко оборвал Батурия Феофан – Прошу: поумерь свой гнев! Есть ещё важные вопросы, требующие твоего внимания. А с этим, я уверен, уже всё понятно. Позволь же, дабы не терять времени понапрасну, мне лично отвести, и представить Волибора его новым людям. Ты же, тем временем, продолжишь Совет.

– А-а-а, уводи! – махнул рукой Батурий – Только злит меня зря! Дел важных, и вправду невпроворот…

Феофан, приказав Волибору кивком головы следовать за собой, степенно направился к парадным дверям. Опальный тысячный, молча встал с колена, и пошёл следом. Взгляд его был понурым, но спина оставалась прямой, а плечи расправлеными.

– А вы останьтесь, – бросил Феофан четверым сотникам, в замешательстве топтавшимся у выхода –Вернётесь к остальным вместе с новым тысячным. За одно и волю князя засвидетельствуете…

Те лишь молча обменялись прощальными взглядами с бывшим начальником. От этих взглядов у Волибора защемило сердце. И вовсе не из-за потери высокого чина, благ от которого в отличие от более «благородных» тысячных, он так и не ощутил в полной мере. Его беспокоила дальнейшая судьба людей, ставших для него семьёй. Он понимал, что теперь его попытаются сжить со свету, но беспокоила Волибора сейчас ИХ судьба. Судьба тех, кого ОН приучил думать свободно, и говорить открыто, без унизительного раболепия, требуемого от своих подчинённых другими тысячными. И дело было не в доброте душевной, а в глубоком убеждении, что человек, мыслящий свободно, в военном деле принесёт больше пользы, чем раб, которому запрещено шевелить мозгами по какому бы то ни было поводу (дескать, за него уже подумали, а его дело – только молча выполнять приказы). Но теперь, под началом Виктора, его сотникам и простым воинам, придётся заново расставлять для себя приоритеты в выполнении поручений. Скоро они поймут, что главное, это не качество выполнения задачи, а проявление безостановочной старательности, и умение молча выслушивать многочисленные обоснованные и необоснованные укоры и оскорбления, исходящие от вышестоящих чинов. От этих невесёлых мыслей бывшего тысячного отвлёк Феофан, решивший завести беседу, пока они степенно шли коридорами Кременца. Голос советника, был наполнен сочувствием, и даже, вроде бы, неким извинением, как будто он очень хочет помочь, но не знает чем… А от того, пытается хотя бы утешить:

– Очень жаль, что так вышло, уважаемый тысячный. Князь, из-за этого случая в Радовеже совсем взбеленился! Мне даже как-то неудобно, что выбор Батурия, в вопросе Вашей замены, пал на моего сына. Другой бы только рад был, а мне вот страшно неудобно… Но прошу Вас, не отчаивайтесь! Вы обладаете серьёзным боевым опытом, и несомненным административным талантом. Кроме того, некогда вы спасли жизнь нашего владыки на поле боя! Уверен: очень скоро немилость Батурия к Вам, снова сменится признанием и доверием в его сердце! Лично я в этом твёрдо уверен, и буду ежедневно молиться Исе, дабы случилось всё это, как можно раньше!..

Придворный хитрец разливался в подобных речах всю дорогу, а Волибор только молча слушал. За время пребывания на должности тысячного, что так или иначе подразумевало присутствие в придворной среде, он хорошо усвоил повадки этой породы. Бывший тысячный прекрасно понимал, что именно близкий к княжьему телу папаша, пропихнул своё сопливое чадо на его место, и ни о каком сожалении речи быть не может. Опасаться опального тысячного, пытаясь скрыть свой след в этой истории, человеку, положения Феофана, тоже незачем. Все эти сладкие увещевания, были просто рефлекторной «зачисткой хвостов», привычка к которой вросла в характер советника, в ходе успешной многолетней карьеры придворного интригана. Дело было сделано, опасаться было нечего, но выучка профессионального коррупционера требовала, на всякий случай, официального заявления потерпевшей стороне о своей полной непричастности к произошедшему. Даже при условии очевидности обратного.

Выйдя из цитадели во внутренний двор крепости, Феофан повёл Волибора к южной стене, где располагались бараки гарнизона. Постоянный гарнизон насчитывал три сотни стражников, и у каждой сотни, был свой барак. Подойдя к одному из бараков, советник наконец то закончил выражать свои соболезнования. Волибор, делая простодушный вид, будто полностью принял только что выслушанное дерьмо за «чистую монету», даже слегка склонил голову в знак признательности, хотя в душе злорадно представлял себе, как не сегодня-завтра, наведённые им разбои разгромят в щепки обширную медоварню сладкоречивого интригана. Феофан явно был очень доволен этим жестом, и отворив дверь барака, пропуская Волибора вперёд, стал вводить его в курс дела:

– Ваше… боевое подразделение, в количестве трёхсот человек, пока расположилось в этом помещении. Из-за этого, нам пришлось временно потеснить стражу крепости, так как князь настоял на том, чтобы Вы, и… Ваши новые люди, оставались в крепости, пока остальная дружина не выступит на Радовеж…

Едва Волибор переступил порог, как в нос ударила смесь отрезвляющих ароматов: застаревший пот, высохшая на штанах моча, и запах месяцами не мытых ног. Даже бывалый вояка едва устоял на ногах… Ополченцы: призираемое всеми отребье. Подобный запах вполне мог исходить от любого другого скопления мужчин, но его концентрация в этом помещении, выдавала присутствие здесь именно этой социальной прослойки. Кошары ополченцев, практически полностью состояли из определённого типа людей: выходцы из бедных крестьянских или мещанских семей. Не получив какого-либо наследства (либо быстро и бездарно промотав его в питейных заведениях), при этом считая ручной труд низшим, неподобающим для себя занятием, эти «благородные мужи», видели достойное применение себя исключительно в военном деле. Но так, как ни храбростью, ни прилежанием в освоении хотя бы азов боевой техники, они также отличаться не желали, то им было заказано место даже среди рядовых дружинников. Из этих тупых, бездарных ублюдков, формировали подразделения, предназначенные больше для хозяйственных работ: вырыть ров и насыпать вал вокруг временного лагеря, заготовить брёвна для изготовления тарана, и тому подобное. Максимум, что им могли доверить на поле боя, это выгнать их на отвлекающий манёвр, в котором не нужно держать строй, прорывать вражеские шеренги, или быстро занять оборону на каком-либо участке, а нужно только, порождая вокруг себя хаос и панику, верещать и дохнуть, отвлекая на себя некоторые силы противника. Разумеется, что собирать трофеи на поле боя, их пускали уже самыми последними. Им, правда, положено было некое жалование, но было оно мизерным, и то, зачастую оседало в карманах военных чинуш. Так что жили эти «почтенные господа», в основном мародёрством в военное время, и воровством в мирное, что, не смотря на жалобы пострадавшего мирного населения, вполне гладко сходило ополченцам с рук. Хотя эти «богатыри» в страхе шарахались от дружинников, и даже от городской стражи, сами себе они виделись грозной военной силой, от которой зависит исход любого сражения, не забывая шёпотом обсуждать меж собой, что заслуги их всячески приуменьшаются.

Следом за Волибором вошёл Феофан, предусмотрительно прикрывший платком рот и нос. Гул разговоров, стоящий в помещении, стих: все уставились в сторону вошедших.

– Я – Главный Советник князя Батурия! – сразу же объявил ополченцам Феоофан, и свободной рукой, указал на спутника – Это – ваш прямой командир. Его имя Волибор. Под его руководством, вам поручено выполнить важную миссию: уничтожить банду разбойников! Ваш командир введёт вас в курс дела. Любой его приказ – это закон. Вам ясно? (Ополченцы молча пялились на придворного, не поняв доброй половины его слов и оборотов, но Феофан повторил более властно и настойчиво) Вам ясно?!

Из разных углов послышались нестройные и невнятные заверения, мол, поняли. Посчитав своё дело сделанным, Феофан повернулся к Волибору, и всё так же – сквозь платок – проговорил:

– Ну, что ж, желаю успехов!

Сказав это, он быстрым шагом убрался из вонючего барака. Волибор осмотрелся. Барак был, наверное, достаточно просторным для сотни человек, но три сотни здесь умещалось туго: люди (?!) сидели фактически друг на друге. Множество изучающих взглядов, уставились в сторону опального тысячного. Как опытный руководитель, Волибор знал, что установить свои правила в новом подразделении, нужно как можно быстрее, и любое проявление неуверенности с его стороны, будет расценено, как слабость. Медленно обведя присутствующих тяжёлым взглядом, командир ополченцев жёстким и уверенным голосом, дал короткий пролог к прощупыванию настроений, в среде новых подчинённых:

– Нам поручено вполне выполнимое дело! Разбойников, примерно столько же, сколько и вас, но нападём мы, когда они ожидать этого совсем не будут, и никакого серьёзного отпора дать не смогут. Будете следовать моим указаниям, и дело будет сделано чисто и быстро. Какие есть ко мне вопросы?

Несколько секунд царило молчание, после чего отозвался гнусавый голос, из глубины помещения:

– Ишь ты! «Нам поручено…», «Будете следовать моим указаниям…». А вот до нас дошёл слух, будто ты у самого князя Батурия в немилости, и всё это дело затевается, чтобы тебя погубить! А нам из-за тебя дохнуть не хочется!

Тысячный еле заметно усмехнулся: слух, значит, дошёл?.. Небось, Феофан постарался, чтобы он – Волибор – с этими голодранцами сладить не смог. Рассчитывает, что либо с разбоями справиться неудастся, либо ополченцы бунт подымут. В обоих случаях Волибору конец. Значит, мало его места тысячного лишить… Пкокоя придворным интриганам не будет, пока опальный тысячный дышит… Волибор с явной издёвкой отвеитил «собирателю слухов»:

– Раз не хочется, то может, пойдёшь, и сам князю об этом скажешь?! Он тогда, конечно, сразу же вам разрешит в этом деле не участвовать!

Отребье было возмущено подобным ответом. Поднялся страшный шум: ополченцы выкрикивали оскорбления и угрозы, потрясали в воздухе руками, делая ими вызывающие жесты, но с места никто пока не трогался. Волибор молча следил за галдящими, и кривляющимися ополченцами. По его коже гулял ощутимый холодок волнения, того самого, что в менее волевом человеке, мгновенно превращается в непреодолимый страх, сковывающий члены и мысли. Вооружение ополченцев находилось при них. Было оно, конечно, плохеньким, но один отличный, стальной меч, полученный Волибором лично из рук Батурия сразу же после памятного спасения в Славноградском сражении, был неважным противовесом трём сотням дешёвых копий, с наконечниками из мягкого, некачественного железа. Бывший тысячный отлично понимал чаяния бурлящего кодла: все ополченцы были недовольны угрожающей передрягой, и новым командиром, из-за которого рисковали в неё угодить. Они и рады были бы с ним коллективно разделаться, но никто из этих убогих созданий, не хотел начинать первым. И вот они все дружно храбрились, кичились напускной крутизной характеров, вдохновляя совсем уж конченых глупцов в своих рядах, на первый шаг. Волибор точно знал, что рано или поздно такой «герой» найдётся, и тогда поможет только решительность… Всё продолжалось в таком ключе довольно долго: очевидно ополченцев, сильно сдерживал факт присутствия по соседству стражников, которые, заслышав серьёзный дебош, с радостью прибегут «наводить порядок», без особых разбирательств. Но, наконец, «былинный богатырь» отыскался… Человек, кажущийся большим, только благодаря дрябленькому жирку, в серьёзном количестве скопившимуся на его боках, и сидевший на деревянном топчане по правую руку от Волибора, стал не спеша подыматься со своего места. Бывший тысячный и до этого успел отметить его взглядом, так как этот «витязь» нервозно ёрзал на месте, явно решая, проявить себя или нет. Теперь же, он подымался степенно, как будто просто устал от шума, и собирается не напрягаясь устранить причину его возникновения. Волибор был уверен, что даже если не противиться этому недотёпе, тот всё равно ограничится угрозами и ложными выпадами, ожидая поддержки от товарищей. Но Волибор решил противиться. Пухлый герой эпично принимал положение «стоя» совсем рядом с ним, и делал это, используя копьё, опёршись на него как на посох. В момент, когда значительную часть своего веса, тот перенёс на копьё, Волибор молниеносно подскочил, и выбил древко ногой, тут же отпрыгнув обратно. Потерявший равновесие ополченец растянулся на полу лицом вниз прямо у ног своего нового командира. Потерпевший сделал было рывок, пытаясь подняться, но Волибор со всей силы ударил его правой ногой, в область левого виска. Дёрнувшись, и слегка сместившись по ходу удара, тело замерло и обмякло, лишившись сознания. В бараке повисла гробовая тишина. Волибор тоже замер в молчании, схватившись за рукоять меча. Он лихорадочно думал, что каждая секунда замешательства противников бесценна, ожидая от них подсказки к дальнейшим действиям. И простодушные голодранцы дали её незамедлительно: почти все ополченцы рефлекторно направили взгляды в центр своей толпы, как будто ожидая от кого-то там получить указания к действию. В центре барака, сидели четыре человека, которые продолжали сверлить злыми взглядами нового командира, вместо того, чтобы искать взглядами чьей бы то ни было поддержки. Бывший тысячный сразу понял, что это местная «элита», без одобрения которой ополченцы ничего радикального предпринимать не станут. Он так же понимал, что они сейчас находятся на пороге трудного выбора, размышлять над которым у них нет времени, так как отреагировать на случившееся нужно немедленно. Но Волибор лишил их этого мучения, указав пальцем в их сторону, громко, чётко, и уверенно распорядившись:

– Эй, вы, четверо! Выйдем во двор, нужно кое-что обсудить.

Едва последнее слово слетело с его языка, он развернулся, и немедля, но и без спешки, твёрдым шагом вышел из барака. Четверо «вождей» поднялись, и вальяжно направились к выходу, всем своим видом показывая остальным ополченцам, что делают новому командиру огромное одолжение. Младшие собратья провожали их взглядами, взволновано перешёптываясь.

Выйдя из помещения, и отойдя, вслед за Волибором на некоторое расстояние от барака, четвёрка авторитетных ополченцев встала перед своим новым командиром, демонстрируя вялую готовность внимать его словам. Волибор внимательно всмотрелся в каждое из этих лиц: они вовсе не впечатляли волевым видом, а вот пытливые, проницательные взгляды, говорили о присутствии некоторых аналитических способностей у их обладателей. Бывший тысячный отметил про себя, что даже в этой низшей социальной группе, находятся люди, способные манипулировать себе подобными. Правда, уровень их мотивов и чаяний, был низким и презренным, но сам факт наличия в кодле некой «подпольной администрации», с которой можно вести переговоры, был Волибору на руку. Этим он и занялся, закончив изучать колоритные портреты собеседников:

– Моей вины в том, что вам поручили это дело нет. Вам незачем относиться ко мне враждебно, ведь я так же как и вы, заинтересован в нашем скорейшем расставании. А случиться оно может, только в случае выполнения нами этого задания. Если же вы подымете бунт, а тем более убьёте меня, то с вами расправятся самым жестоким образом. Может я и в немилости у князя, и многие из его окружения были бы рады моей смерти от ваших рук, но спускать ополченцам убийство своего командира не станут: слишком дорога им общая дисциплина, тем более что вы – ополченцы – тоже ведь в любимчиках не ходите.

Четверо парламентёров переглянулись. Видно было, что «спелись» эти ребята неплохо: всего несколько выразительных взглядов, и только один из них ответил за всех, причём без предварительной договорённости:

– Мы-то всё понимаем… Но наши собратья, в большинстве своём, люди тёмные. Им всё равно, кого обвинять в своих бедах… С этим уж мы ничего поделать не сможем…

– А я думаю, что можете – жёстко отрезал Волибор – И к этому у вас собственный интерес имеется…

– Какой такой интерес? – спросил всё тот же ополченец, делая вид, будто больше удивлён, чем заинтересован.

– А такой интерес, что те разбои, которых нам перебить приказано, уже не один год обозы трусят. И не какие попало, а богатенькие, хорошо охраняемые. В таких обозах, можно хорошо разжиться деньгами и драгоценностями. Девать их в лесу некуда, а мёртвым оставлять всё равно жалко. Так что, уверен я, скопилось у них того добра, уже довольно много. Задача у нас – разбоев уничтожить, а на счёт казны их, никто мне никах указаний не давал, значить не знают о ней. Вот она то, вам интересом теперь и станет.

– Значит ты уверен, что ждать нападения они не будут? Но ведь дозоры они расставят в любом случае… – теперь ополченец уже не скрывал своей заинтересованности.

– В среде разбоев есть человек, занимающий среди них не последнее место. Я пленил его, когда часть их банды напала на наш обоз-ловушку. Он надеется вымолить себе прощение за прошлые грешки. Я велел ему навести оставшихся разбоев на большую медоварню, что в одном дне пути от Кременца. Так что, думаю, к тому времени, как мы до них доберёмся, они уже перепьются в хлам, и станут для нас лёгкой добычей.

Ополченцы снова переглянулись, и тот, которого изначально выдвинули на роль дипломата, задал самый важный вопрос:

– Как добычу делить будем?

– Сначала добудем, а потом делить будем… – отмахнулся от прямого ответа Волибор – В обиде не останетесь, мне много не надо.

– Думаю, командир, – подытожил парламентёр – Проблем с нашими людьми, у тебя больше не будет.

И ополченская элита в полном составе, вразвалочку, отправилась обратно в барак. Волибор некоторое время смотрел им в след, ощущая глубочайшее презрение к людям, с которыми только что окончил разговор. Его не интересовали их имена, их дальнейшие судьбы. Он вовсе не надеялся на то, что они будут честны с ним после разгрома разбоев. Бывший тысячный, даже был вполне уверен в обратном. Впрочем, и он не собирался быть честным с этим отребьем…

Тряхнув головой, отгоняя неприятные мысли, Волибор отправился на поиски Управляющего крепости. Благо тот был человеком далёким от придворных интриг, и вполне мог выделить один из гостевых покоев, не глядя на теперешнее положение Волибора. В любом случае, ночевать в бараке, уже изрядно пропитавшемся смрадом его новых подчинённых, бывший тысячный не собирался…

***

Батурий вернулся в свои покои поздно. Совет сильно затянулся, так как его участники никак не могли определиться с датой выступления на Радовеж. Если бы князь участвовал в этом обсуждении, то к решению пришли бы намного быстрее. Но он отрешился от происходящего, погрузившись в невесёлые думы. Он думал о Волиборе, который в его глазах просто остался рядовым дружинником, не использовав возможность войти в Высшее Общество, столь щедро предоставленную ему князем. Теперь Батурий корил себя за незрелую горячность в благодарности: этого лапотника, просто можно было осыпать деньгами, подарить небольшое поместье, и тот был бы счастлив, как дитя. А теперь, в свете последних событий, Батурий выглядел неблагодарным, держа в опале человека, некогда спасшего ему жизнь. Это казалось не совсем правильным, а Батурий любил, чтобы всё казалось правильным. Это и стало темой его душевных терзаний: подсознание подсказывало ему, что винить во всём только Волибора неверно, но, сколько князь не прокручивал в памяти перипетии неудачной карьеры бывшего тысячного, своевременно и так детально изложенные ему мудрыми советниками, никак не мог отыскать поводов для оправдания своего спасителя. Так совет закончился без его участия, хоть и в его присутствии.

Сейчас, вернувшись в свои покои, он был морально измотан. Снять напряжение – вот что ему было нужно!

– Князь пожелает чего-нибудь? – осторожно поинтересовался слуга, заглянувший следом.

– Позови Сбыславу, и можешь быть свободен – угрюмо ответил князь.

Слуга исчез за дверью, а мысли Батурия обратились к другой персоне: Сбыслава… Девчонка восемнадцати лет, крестьянская дочь. Батурий отметил её среди прислуги крепости сразу, как только она там оказалась. После казни жены, князь отношений с противоположным полом дальше «постельных» не развивал, он просто не искал в них ничего, кроме физиологического удовлетворения. Используемые для этих целей женщины, не слишком быстро, но всё же надоедали ему. Тогда наступало время смены партнёрши, о чём беспристрастно сообщалось «отставнице». Те, кто был посообразительнее, благодарили князя за прекрасное, счастливое время, проведённое в его обществе, и уверяли, что его желание – это закон, выражая полную покорность. Такие, получали холодную ответную благодарность, небольшое поместье, и некоторую сумму денег, в виде отступных. Но были и те, кто устраивал истерики с плачем и мольбами. Таких от князя выволакивали слуги, не особо с ними церемонясь, независимо от происхождения. Ни поместий, ни денег, таким «отставницам» не полагалось, как выражался сам князь: «За опаскуженное прощание, и неприятную по себе память». Так же, пару раз, в случаях с избалованными дочерьми из особо знатных родов, истерики носили уже гневный характер, с визгливыми требованиями, и маловразумительными угрозами и оскорблениями в адрес князя. Таких Батурий успокаивал лично: быстро, без сентиментальных уговоров, в результате чего несдержанная фаворитка навсегда прощалась не только с венценосным покровителем, но и с парой-тройкой зубов, или ровной переносицей.

Сбыслава чем-то выделялась среди всех избранниц князя. Чем – он и сам сказать не мог… Хоть и крестьянская дочь, но её лицо от природы было очень красиво, а стройная фигура, не была с детства испорчена лошадиной работой по хозяйству… Лелеяли, видать, родители. Но дело было не в этом: мало ли в придворной среде смазливых охотниц (да и охотников), на сердца могучих покровителей? Какое-то неуловимое влечение, непонятное уму человеческому…

Скрипнула дверь, и в покои проскользнула изящная фигурка. Пышные, чёрные волосы, собранные в толстую косу, томный взгляд, правильные черты лица… Ещё так молода, а уже знает своё дело: едва заметное движение плечом на ходу, и вышитая рубашка, с более откровенным, чем обычно, вырезом, слетает с этого же плеча, оголяя его, заставляя девушку смущённо залиться краской.

– Великий князь хотел меня видеть? – кротко спросила она, глядя из-под длинных ресниц, и соблазняюще поддувая губки.

Батурий видел всё это уже много раз, знал все её трюки. Он с уважением отмечал весь профессионализм, с которым они были исполнены, но интересовало его нечто другое, нежили некое соблазнительное театральное действо. Не ответив, князь взял Сбыславу одной рукой за шею, вовсе не стараясь сделать ей больно, и повёл к широкой, роскошной кровати. Бросив девушку на постель, он сорвал с неё одежду, спустил с себя штаны, и сразу перешёл непосредственно к делу. Это не было одним из страстных овладений вожделенной избранницей, так возбуждающих подавляющее большинство женщин, ибо опытный столяр более страстно обрабатывает заготовку, нежили князь раздевал свою фаворитку. Это было холодным, деловитым удовлетворением природных потребностей особью мужского пола с серьёзным социальным положением. Тем не менее, Сбыслава извивалась и страстно стонала под ним, то и дело впиваясь ноготочками в беспокойные княжьи ягодницы. Она так искусно делала вид, будто всё происходящее невероятно сильно возбуждало её, и даже блаженно закрыла глаза. Её игра, могла бы убедить кого угодно… но только не Батурия. Он смотрел, не отрываясь от своего дела, как она извивается, стонет, покусывает свои красивые губы… На что она надеется?! Неужто действительно мечтает стать княжной? Нет, больше князь не станет приближать к себе простолюдинов… Батурий вдруг ощутил, как ему надоели эти лживые, безмолвные комплименты его «постельным талантам»… Кого хочет обмануть эта соплячка?! У князя появилось желание, взять Сбыславу за горло так крепко, чтобы напрочь лишить её лёгкие доступа кислорода, и продолжать соитие, глядя как медленно отходит кровь от её щёк, как синеют губы… И если бы конечная секундная дрожь по всему его телу, совпала с последним в её жизни сипом… Князь представил себя, обмякшего после сладостного мгновения, ради которого всё затевалось, а под ним лежит она, мёртвым взглядом стеклянных глаз уставившись в потолок… Эти мысли вовсе не показались Батурию неприемлемыми, они даже не показались ему странными. Он всерьёз допускал, что когда-нибудь, что-то подобное попробует…

***

Через два дня, дружина Батурия выступила на Радовеж, и Волибор, со своими новыми соратниками, стал небольшим лагерем, прямо у тракта, ведущего к главным воротам Кременца, отойдя всего метров двести от крепости. Крепость покинули вовремя, так как стражники всё больше раздражались соседством неопрятных во всех отношениях ополченцев. То, что им пришлось из-за этих голодранцев ещё и серьёзно потесниться, тоже было весомым усугубляющим фактором, и раздражение, вскоре грозило перерасти в потасовки, в которых новым подопечным Волибора, ничего хорошего не светило.

С каждым днём в сознании Волибора росла тревога: что если он ожидает здесь Предрага напрасно?! Если тот, с остатками банды затерялся в лесах?.. Или в его чудесное спасение не поверили и убили?.. Тогда на милость Батурия рассчитывать бессмысленно…