Читать книгу Серебряный век ивритской поэзии - Мири Яникова - Страница 20
ХАИМ НАХМАН БЯЛИК. «Крыльями меня накроешь…»
«Видящий сквозь стены»
ОглавлениеУри Цви Гринберг родился в 1896 году в местечке Белый Камень. Когда ему было полтора года, семья переехала в Лемберг (Львов). Его отец был главой хасидского двора, цадиком. Ури Цви, его старший сын, как будущий наследник, получил соответствующее еврейское образование. Но стал поэтом.
Вот отрывок из его стихотворения с воспоминаниями о детстве:
На дальней родине моей
Сейчас цветет сирень,
Под нею чистая вода, журчащая в тени.
Иди сюда, присядь над ней и ноги окуни
В ручей, в песок и в тень.
Ты слышишь – будто-то чей-то плач,
И плеск, и тишина.
Вот рыбка, и еще одна,
И вот еще – за ней,
Пытаюсь я ее поймать, но прячется она,
Тихонько ускользает прочь,
Укрывшись средь камней.
О, как же я любил ручей
И шелковый песок,
Сирень, прохладу вод!
Я мальчик, вечер наступил,
Стучится кровь в висок,
Как будто птица в небесах,
И Божий мир высок,
Над миром – звездный свод.
(перевод Мири Яниковой)
В шестнадцатилетнем возрасте он начал публиковать стихи в журнале «А-Шилоах». Вскоре он был призван в австрийскую армию. Вернувшись с фронта во Львов, он чудом, вместе с семьей, спасся от еврейского погрома. В 1920 году он переехал в Варшаву, затем был вынужден бежать в Берлин – по следам публикаций в издаваемом им журнале «Альбатрос» его обвинили в «оскорблении христианской религии».
В 1923 году Ури Цви Гринберг репатриируется в Эрец Исраэль и, присоединившись вначале к рабочему движению, начинает сотрудничать с газетой «Давар».
Главное в его творчестве – это искренность и неугасимый огонь души, исключающий любые компромиссы. Главное – диалог со Всевышним на равных:
Из цикла «Бог-Кузнец»:
1.
Как осколки пророчества, дни мои раскалены,
И меж ними тело мое, как брусок металла,
И стоит надо мною мой Бог-кузнец, и молотом бьет,
И раскрыто ему все, что время на мне начертало,
И обузданный пламень искры секунд отдает.
Мне начертан сей путь, и до вечера я под судом,
Но когда я вернусь и избитое тело брошу на ложе,
Как открытою раною, заговорю я устами,
И нагим обращусь я к Богу: посмотри, ты измучен трудом,
Так давай отдохнем – мы оба устали.
2.
Будто женщина, знающая, что я околдован ею,
Бог с усмешкой предложит: «Попробуй сбежать!»
Только мне не удастся сбежать.
Я в отчаянном гневе сбегал безоглядно,
И как уголь шипящий, была моя клятва:
«Не хочу Его видеть вовек!»
Я к Нему возвращаюсь,
В Его двери стучусь со всех сил,
Как отчаявшийся влюбленный,
Что посланье любви получил.
3.
Боясь отыскать Его, я с фонарем
В такие глубины сознанья забрел,
Но вот – все цвета Его царства горят,
А я – как шахтер, обнаруживший клад.
Я счастлив, что столько простора во мне,
Что есть небеса, и созвездия в ряд,
И глаз Его – отсвет луны в глубине.
4.
Вначале отчаянье было безбрежным:
Хоть мной побежден – но в руках меня держит,
Как первоматерию, Бог.
И вот выпадает мне срок
Внимать Ему, волю забывши свою,
Стать только лишь глиной в огромных руках.
Пронизанный Светом, стою перед Ним,
И вижу Его проявлений огни
На этом краю.
5.
Всех родных мне душой и по крови родных —
Время спрятало их.
И уже не прижаться к родимой руке,
Не заплакать в тоске.
И смертельным ознобом в крови отдает
Очищенье мое.
И тогда Тебя вспомню, Отец мой живой,
Что в крови и в земле,
Сквозь закрытые веки – стоишь предо мной,
Волевое реченье, пронзительный слог —
Боже мой!
О, мой Бог!
Человек урожаем богатым владел,
А сегодня подобен пустой борозде,
Говорит в нем уснувшая кровь.
(перевод Мири Яниковой)
Он имел право на этот диалог с Всевышним. Его прадедом был реб Ури из Стрильска, а его отец был хасидским цадиком. Если бы век, в котором он родился, трагически не перемешал европейский котел, Ури Цви Гринберг стал бы наследником и главой хасидского двора. А это значит, что он был князем – из тех князей, которые вырыли своими посохами и жезлами колодец, поддерживавший жизнь народа в пустыне. Кому же, как не ему, было объясняться с Высшим Начальством и спрашивать с Него за трагедию, постигшую Его подданных?
Он предсказал войны, обрушившиеся на Государство Израиль. Он предсказал Катастрофу европейского еврейства.
Его не слышали – но он не замолкал и не пытался бежать. Он продолжал пересказывать свои видения – и публиковать эти пересказы на страницах газет. Его стихи и были пересказами, отчетами о том, что он увидел и узнал в тех мирах, куда он имел доступ.
Еще не было здесь облаков, еще солнце палило,
И сравнялись разумом люди с детьми, что груди сосали,
И тогда мне было пророчество о великой печали:
Тучи над Иерусалимом!
И поэты еще слагали стихи об оленях
И о гроздьях звезд в виноградниках поднебесных,
Ну а мне пророчество было о днях гонений,
Когда мы обнаружим, что воды несут нас, как листья, в бездну.
Так откуда же это знание мне досталось?
Если чья-то душа разорвана в трауре и кровоточит,
В ней тогда открывается этого знанья источник.
И пророчество билось во мне, и ключом прорывалось.
И сухие губы издали вопль того, кто погублен,
И того, кто остался в живых единственным после боя,
И чье сердце упало внутрь раскаленным углем,
Что останется тлеть, даже если все реки его омоют.
И когда спасенья от жажды искал я в колодцах братьев,
Зачерпнули в одном из ключей, и затем повернулись
Они к морю; тогда луна на небо взобралась,
Золотые блики с нее упали, волны коснулись.
Вот то горе, несчастье, что мне в виденье предстало!
Вот несут на носилках мертвых неисчислимых!
Есть ли такая беда, что еще не пришла, не настала,
Не об этом вопил ли я в уши Иерусалима?
Вот и беженцев лежбище – будто грибное царство,
На краю селений – прах плодов непригодных,
Вот позор молодых, что вдруг превратились в старцев,
Тени тех сухих тель-авивских деревьев бесплодных.
Нет спасенья. Одна безысходность вокруг и изгнанье.
Пусть изгнанье теперь не на Западе, а в Сионе,
Но на Западе нас донимали лишь христиане,
А отсюда еще и ислам вместе с ними нас гонит.
И смотрите – уже поэты стихи слагают
О несчастье и горе; их песни – чернила, а слезы – как воды,
Что хотели сказать – умирает в устах, на губах застывает,
С головы и до ног покрывают их нечистоты.
О, послушайте их! Они лепечут, как дети!
Со вчерашнего дня раздается напев их небесный!
Свои рифмы пустые плетут они, будто сети,
Расправляя их над иерусалимскою бездной!
Как же сладко вам спится! Напевы звучат все нежнее,
Колыбельные их безыскусны и неодолимы.
Но вчера здесь другой был поэт, чьи напевы сложнее,
Он единственным был, кто взывал в воротах Иерусалима.
Ночь… И где же те виноградники под небесами?
Вот затихли обманутые в колыбели, поднялись к вершинам.
Ну а я здесь стою, по веленью закона, у вас пред глазами,
И осколки пророчества моего, как осколки кувшина.
Вы все – поколение мертвых… Давно вы мертвы,
Пусть даже нескоро в могилу уляжетесь вы.
(перевод Мири Яниковой)
Эти стихи о Иерусалиме были написаны после арабских погромов 1929 года. Именно тогда Ури Цви Гринберг уходит из «Давара», ссорится с политическим руководством ишува и вступает в партию сионистов-ревизионистов Жаботинского.
И опять мне средь них заседать,
Изрекая красивые фразы,
И покровы для них создавать,
Чтоб могли они скрыть заразу,
Чтоб, закутавшись, вышли к толпе,
Пронося заразу в себе.
Не хочу я их видеть и знать не хочу,
Заржаветь я желаю перу моему,
Я исчезну совсем, я останусь без чувств,
Я утихну в музее, закроюсь в дому.
Мой дед был раввином, а не торгашом,
Он не лицемерил, а прямо шел,
И ложь не касалась его никогда.
Я – как он. Будет пищей мне хлеб и вода.
(перевод Мири Яниковой)
В 1931 году Ури Цви Гринберг уехал в Варшаву, чтобы издавать там партийную газету, а вернувшись оттуда через пять лет, написал пророческую поэму «Башня трупов». Он был членом ЭЦЕЛ, а после провозглашения государства – депутатом Кнессета от «Херута». После Шестидневной войны он участвовал в борьбе за неделимую Эрец Исраэль.
В вышедшей в 1929 году книге «Девяносто и девять» Ури Цви Гринберг обращается к Хаиму Нахману Бялику: «Когда прорезался свет сионистского переворота на еврейских улицах галута, когда иудаизм тонул в историческом болоте, еще более глубоком, чем то, в которое упал Шабтай Цви в дни национальной катастрофы, мы услышали в своей среде львиный рык: ты восстал, Бялик, поэт предвидения, ты не нашел Бога Израиля в тишине, ты нашел его в реве. Каждое слово, которое вышло из уст поэта, – каждое слово! – было чистым. Каждое сочетание букв было динамитом, готовым взорваться… Но как только тебя „мобилизовали“ – закрылось окно, в том самом месте, в котором виделись горящие глаза льва, озирающего еврейское пространство. Эй, Бялик, где ты?»
А в одном из стихотворений сборника «Дворовый пес» он пишет о Бялике как о том, кто «высунул голову из-под крыльев разбитой Шхины» и «построил себе дворец». Ури Цви Гринберг призывает его «перевернуть свой накрытый стол и выгнать сидящих вокруг него» – это, конечно же, намек на бяликовский дом, на «Онег Шабат» и на «Охель Шем», на всю эту общественную жизнь, в которую погрузился национальный поэт, забросивший ради этого саму поэзию и якобы забывший о горькой доле народа и о том, что этот народ надо спасать.
Об отношении Бялика к Ури Цви Гринбергу мы узнаем из слов его сына, Давида Йеонатана Гринберга. Он рассказал о том, как услышал из уст одного из помощников Бялика изумленное описание визита к нему Ури Цви, когда народный поэт при расставании обнял своего молодого друга – именно как друга, с большой любовью. На вопрос – почему же он обнимает того, кто написал о нем такие обидные слова, Бялик ответил своему помощнику так: «Почему же ты удивляешься тому, что я принимаю Ури Цви Гринберга с уважением и отношусь к нему как к другу? Да, действительно, он сейчас выливает на нас всех помои в газете „Доар а-Йом“, но с каким талантом написаны эти статьи! Я вижу в нем одного из наших самых великих поэтов. Нет в наших рядах никого, кто сравнится с ним силой выражения. Его ненавистники говорят, что он занимается публицистикой посредством стихотворных строк. Эти строки действительно длинные, иногда даже слишком, но он поэт! Он большой поэт, владеющий языком и пафосом, и его поэзия производит сильное впечатление. Кое-кто написал о нем, что он „бросается на стены“. Когда я встретил того, кто так выразился, я сказал ему: ты болван, если думаешь, что это – недостаток. Это говорит о том, что слепцы не видят ничего на стенах. Но у Гринберга есть глаза, которые все видят, он видит что-то на стенах и за стенами, поэтому он и бросается на них. И это и есть секрет его поэзии. Гринберг – это поэт нашего поколения. И именно из-за того, что я в этом уверен, я обращаю внимание на все его нападки. Потому что я вижу перед собой не Гринберга-„ревизиониста“, якобы „предателя“, а Гринберга-поэта. Он – такой могучий талант, что, возможно, наше поколение его недостойно».
В той же, уже цитированной выше, книге «Девяносто и девять» Ури Цви Гринберг писал о Хаиме Нахмане Бялике: «Он был и остался в „Первом Храме“, в царском великолепии ивритской поэзии». А в опубликованной в декабре 1926 года в «Даваре» статье под названием «Бялик и лилипуты» он называет Бялика «головным тфилином».
