Читать книгу Зов Юкона - Роберт Сервис, Роберт Уильям Сервис - Страница 39

Я – банкрот, приятель, я гол, как сокол, а когда-то с лотком и киркой

Я пришел на Юкон и свой миллион добыл вот этой рукой.

С отмороженной рожей, с изъеденной кожей – какие у мертвецов,

Я совсем не похож на тех, кто вхож в узкие двери дворцов.

Рыцарь Полой иглы, мастер тонкой игры, похититель подземных чудес…

Этот мир срыгнул меня как кусок, который в глотку не лез.

Вот он я – оборванец, слепой горбун, мои карты лежат на столе…

Засмеете – пусть, только я клянусь: я богаче всех на земле!

Я не пьян, приятель, не съехал с тропы, никого не хочу учить,

Просто дайте срок размотать клубок, ну и глотку чуток промочить.

Господи, прости, словно извести я наелся – чего б глотнуть?

Вот спасибо, браток, за этот глоток, а слыхал ты про Северный путь?

Про морозную глушь, про червонный куш, что немало душ погубил,

И про дивную россыпь небесных огней? Эту россыпь я застолбил!

Помню тот переход, тот дьявольский год – золотой девяносто восьмой:

Мир попер, как чумной, за великой мечтой, запах жизни почуяв самой.

Заиграла кровь старых сорвиголов, свежий ветер ударил в грудь,

И любой, кто мог удержать лоток, поднимался и трогался в путь.

Вот и я был с ними, одним из них, и я знал, что не подведу.

Что глядеть на меня? Я был другим в девяносто восьмом году.

Шла по льду толпа, и вилась тропа, будто черт торил наугад,

Колея для нарт шириною в ярд и клеймо на ней с именем «Ад».

Бросив жен и кров, мы рвались на зов, наши ставки шли на предел,

Мы плевали на тех, кто садился в снег, и назад никто не глядел.

Кто-то ныл и выл, и молитву творил, ну а кто-то был зол и нем,

И кто был нехорош, стоил трех святош, и мерещилось золото всем.

Там был Даго-малыш и Олсон-моряк, и при них многогрешный аз.

Нарекли остряки из отпетых бродяг «нечестивой троицей» нас.

Мы не козыри были, скорее – снос, вечно в шрамах и навеселе,

Черти старой закваски, под небом Аляски мы варились в одном котле.

Мы хотели выжить и шли вперед, и сметали все на пути.

Мы играли честно, на жизнь и смерть – нам должно было повезти.

И пришел наш день, мы сорвали банк, отыскав золотое дно,

Но от денег, баб и других забав к той поре мы отвыкли давно.

Одичавшие псы, мы тянули носы, словно звери к теплу из тайги,

И от запаха девок, вина и белья в небеса уносило мозги.

Город это капкан для таких, как мы, ну а золото будит спесь:

Ты не хочешь часть, хочешь все и всласть, это все ты получишь здесь.

По колено в воде копаться в руде – это было уже не про нас,

Лучше золото сыпать на груди блядей и идти с танцорками в пляс.

Промотавшись в пух, потерявши нюх, мы совсем с катушек сошли,

И, продав рудник, еще через миг очутились вконец на мели.

Тут пришел ко мне Даго-малыш и сказал, что была ему весть в эту ночь…

От двоюродной бабки – она померла, но явилась во сне помочь;

И велела она на север идти, там тропа для диких зверей:

Мы пойдем той тропой за Полярной звездой, и судьба будет к нам добрей…

Я послал его к черту, но тут ко мне Оле Олсон пришел и сказал,

Что племянника мертвого видел во сне, тот в три года жить приказал;

Из толпы мертвецов племянник кричал о пути, что на север ведет

И упрется торцом за полярным кольцом в небывалый брильянтовый грот.

Я погнал его прочь, но в ту же ночь мне приснился двоюродный брат,

Он сказал мне, что вскоре у Полярного моря я найду невиданный клад.

Надо только пойти по лосиной тропе в долину, где правит смерть,

И по склону хребта спуститься туда, где встречаются море и твердь.

Разбудив дружков, я сказал, что готов на серебряном клясться Цепу,

Что это Рок, и пришел нам срок – искать золотую тропу.

И вновь мы укрылись в родной глуши, звери с душой детей…

Льдины крошились, как карандаши, с хрустом медвежьих костей,

Река тащила нас на горбу, а солнце, как на костре,

Сжигало тьму, и песни ему орали мы на заре.

Мы шли на шесте и на бечеве, и волоком через холмы,

Мы лодку сожгли, чтоб гвозди добыть, и новую сделали мы.

Мы на ощупь путь выбирали свой, в тумане кружа наугад,

Мы видели белым полярным днем нескончаемый солнца закат,

Протоку, где хариус тучей кишел, утеса узкий карниз,

Где бились бараны, и сбитый летел с тропы вертикально вниз,

Затон, где лось охлаждал свой пыл, забравшись по брюхо в грязь,

Скалу, с которой угрюмый медведь глядел на нас, не таясь.

Сквозь пену каньона мы плыли вперед, наш путь был ясен и прост —

Туда, где клыкастые морды гор рычали на стадо звезд.

Весна и лето, и осень прошли, жирный блеск покрыл небеса,

А мы все на север, на север брели, сквозь скалы и сквозь леса.

Была надежда, как ночь, слепа, и все-таки пробил час,

И нам открылась наша тропа – Господь не оставил нас:

Кровавыми язвами на ногах, душой, уставшей от бед,

Нащупали мы на мшелых камнях неприметный лосиный след.

И солнце блеснуло свинцом из тьмы, и снова сгустилась мгла

Луна, голодная, как и мы, качаясь, над нами плыла.

Стояла мертвая тишина – мы боялись ее спугнуть:

Оглохшему уху была слышна нездешнего мира жуть.

Придя в себя и отбросив страх, мы стали готовить ночлег,

И вдруг увидели в небесах огней серебряный бег:

Бесшумно они плясали в ночи, блестя сквозь желтый туман,

Как женские ножки, мелькали лучи в тени небесных полян,

И длился, длился их котильон, рождая в душе экстаз,

И мы смотрели, не зная, что он – только для Божьих глаз.

Забыли мы золотой свой сон, задумав иную блажь —

Найти небесный этот огонь, чтобы стал он навеки наш.

Край тундры палево-золотой был словно кровью облит,

На кочках ягель мерцал седой, как мрамор могильных плит.

По ним, меж ними, вперед, в обход – тропа уводила прочь,

И ужас, будто могильный грот, томил наши души всю ночь.

Дрожало небо живым огнем лиловым и голубым,

Опалом, яхонтом, янтарем с мерцанием золотым,

И вдруг – черта на своде ночном, как будто чей-то клинок,

Блистая сталью и серебром, его пополам рассек;

И словно конный отряд пролетел, знамена пронес во мгле,

Мечи сверкнули, и тучи стрел, горя, понеслись к земле.

На камни в ужасе рухнули мы, узрев, как духи огня,

Сошлись на поле небесной тьмы, друг друга разя и гоня.

И дальше пошли мы в рассветный час, болота кончились вдруг,

Туман предгорий окутал нас и небо, и лес вокруг.

По дну ущелья меж тесных скал отныне лежал наш путь,

Земля как будто, разинув пасть, забыла ее сомкнуть,

Набрякшие тучи роняли снег, с вершин спустилась зима,

И все на свете смешала вмиг метельная кутерьма.

Все выше нас уводила тропа по скользким ступеням скал,

И скоро влезли мы на ледник, ведущий на перевал,

Тут Даго-малыш сорвался вниз – лед занесло пургой,

Мы вытащили его живым, но с перебитой ногой.

Он сказал нам: «Парни, ноге – конец, а вместе с ногой и мне,

Но это бред идти на тот свет нам всем по моей вине.

Валите, покуда тропа видна, оставьте меня одного…»

Он злился и бредил, но мы, все равно, выхаживали его.

Однажды вижу, он смотрит в костер, и – мой револьвер у виска:

«Гляди, – усмехнувшись, сказал он мне, – если кишка тонка…»

Мы зашили его в холщовый мешок и подвесили на суку,

Нам звезды глаза искололи до слез, нагнав на сердце тоску.

Мы шагали молча, и страх и боль зажав глубоко в груди,

И снова северные огни, мерцая, шли впереди,

И снова свой ледяной балет плясали они на снегу

И словно огненный водоворот плескался в черном кругу.

Зеленый, розовый, голубой – как будто веер блистал,

Лучи невиданной красоты струил незримый кристалл,

Шипящие змеи свивались клубком и выгибались мостом,

В горящем небе огромный дракон раздвоенным бил хвостом…

Не в силах глаз от небес оторвать, глядели мы в горний провал:

А там, в пещере вечного зла ужасный дух пировал.

Когда к седловине по леднику мы вышли, тут на беду

Вступило Олсону что-то в башку – он стал бормотать на ходу.

Он брел и бубнил про родной Орегон, про персики, что зацвели,

Про леса, про топазовые небеса и запах мокрой земли,

Про грехи бездарной жизни своей, что вовек не простит ему Бог…

Как лис за косым, следил я за ним, понимая, что он уже плох.

Однажды, казалось мне, что он спит, а он из палатки исчез,

И свежий след по снегу пробит куда-то под край небес;

И я пошел по его следам и к вечеру отыскал:

На льду, как младенец, он голым лежал – закапывать я не стал.

Я гнал отчаянье от себя, не чуя, что пью, что ем.

Я цеплялся за жизнь из последних сил, уже не зная – зачем.

Я волок поклажу по миле в день, и к ночи валился с ног,

И мир вокруг был к печалям глух, как вечного льда кусок.

И дни были все, как смерть, черны, но вновь в промерзлой ночи

Я видел сиянье, и каждый раз все ближе были лучи.

С бесшумным шорохом, словно шелк, когда его гладишь легко,

Разлило небо темным ковшом тягучее молоко.

Из мрака вихрем в полярный круг внеслась череда колесниц,

И разом покрыли небо вокруг лиловые всполохи спиц.

Из темного чрева морей возник сверкающий копий лес,

Как будто всех кораблей огни уставились в купол небес.

И я застыл с разинутым ртом, дойдя до вершин земли:

Пред этим величьем я был никто, пучеглазый краб на мели…

Глаза мне обжег слепящий поток, но я и сквозь капюшон,

Казалось, видел сверкающий сон – и был им заворожен.

Там есть огромный дырявый холм, как раз, где полярный круг.

Я влез по склону и заглянул в кратер его, как в люк.

А кратер, браток, точно ад глубок, никому на земле незрим,

Я тайну полярного мира узнал, когда склонился над ним.

Моим воспаленным, ослепшим очам открыли недра секрет:

Там всё сверкало – холм излучал тот самый небесный свет.

Я сверху до низу всё застолбил и собрался в обратный путь,

Я счастлив был, хоть не было сил, и глаза застилала муть.

В том белом мире, где небо молчит, где безмолвны и лед, и снег,

Голодный, больной, я напрасно искал пищу себе и ночлег.

Но, видно, Господь не оставил слепца, к морю его гоня:

Со шхуны, вмерзшей в прибрежный лед, заметили парни меня.

Оборванным пугалом, весь дрожа, я выполз из белой глуши,

Оскал мертвеца вместо лица, ужас вместо души,

Мешок с костями… Они меня подкормили и дали приют;

И вот я вернулся в привычный мир, и сохну от жажды тут.

Одни говорят, что небесный огонь – свеченье арктических льдов,

Другие, что это электроток, только без проводов,

А правда в том (и если я лгу, пусть мне вырвут язык),

Что это – радий… такая руда, и там ее целый рудник.

Цена ей, брат, миллион за фунт, я видел – там сотни тонн.

Этим радием по ночам и светится небосклон…

Так вот, я всё уже там застолбил, но ты мне, приятель – в масть,

Всего за сотню, лови свой шанс, бери четвертую часть.

Не хочешь? Десятка – и по рукам! Я вижу, ты парень – хват…

Опять не пойдет? Дрянной оборот, хоть доллар ссуди мне, брат…

Проклятый доллар поможет мне. Я вижу, ты не изувер…

Спасибо, браток, храни тебя Бог! Спокойной вам ночи, сэр.