Читать книгу Зов Юкона - Роберт Сервис, Роберт Уильям Сервис - Страница 40

Стерва Китти и Айк Гуляка блудили накоротке,

Когда сквозь полярную ночь из мрака чужак спустился к реке.

Прямо в дом втащил он с трудом лисью шкуру в тугом мешке.

Лицом был бел, как крошёный мел, как пена весенних рек.

Что адские угли, горели глаза из-под тёмных набрякших век.

И видно было: уже не жилец – он харкал кровью на снег.

«Такое видали? – спросил он. – Едва ли. Добычу я знатную сгрёб.

Мягка, велика, искрится, лоснится, блестит как чёрный сугроб. Продам – с одной половинкой лёгких мне хватит монет по гроб.

Чёрный Лис – не лис, он – Демон Зла, – твердили индейцы мне.

Его не убьёшь; по следу пойдёшь – сгоришь в недужном огне.

А я веселился, а я дивился дурацкой их болтовне.

Гляньте на мех – он нежен, как грех, чёрен, как дьяволов зад.

Взыграла кровь: капкан или дробь – но Лис будет мною взят,

Вблизи, вдали, на краю земли, в метель или в снегопад.

Тот Лис, как вор, был скор и хитёр. Он тешился надо мной.

У ночного огня корёжил меня хохоток его озорной.

Блеск его глаз я видал не раз, а тень его – под сосной.

Догадливый гад – в приманке яд он учуял и тягу дал.

Заряд свинца не достал наглеца – я в гневе навскидку стрелял.

Под мёрзлой луной помыкал он мной, крутил, юлил и петлял.

Я шёл за ним по горам крутым – позвонкам земного хребта,

По ложам долин – их напор лавин выгладил дочиста,

От сумрачных ям – к белёным снегам, в подоблачные врата.

Я видел просторы – в них прятались горы, что глыбы в мелком пруду.

Тащился по следу, гнал непоседу – и знал, что кругами бреду.

Полгода мотал, ослаб, устал, простыл, дрожал на ходу.

Все силы растратил, стал туп как дятел, и мысли пошли вразброд:

Довольно гоняться, ведь мне не двадцать, пусть мерзкая тварь живёт.

Глаза с перепугу продрал: он в лачугу запрыгнул – и застил вход.

Я вскинул ствол и в упор навёл на чёрного Демона Зла.

Он дико взвыл – мертвец бы вскочил, – но смерть его нагнала.

И странно: на шкуре ни дыр, ни раны, и кровь совсем не текла.

Вот эдак и кончился Черный Лис, задумка моя сбылась.

Можно чуть-чуть в кружки плеснуть – до света уйду от вас.

Давайте хлебнём в память о том, чья тропка оборвалась».

Китти и Айк – подлые твари, как только терпел их Бог.

Ни мертвы, ни живы – всё ждали поживы, забившись в прибрежный лог.

Ночью песни орали и виски жрали, днем дрыхли без задних ног.

Что видишь воочью полярной-то ночью? И вот – всезнайки молчат.

Язык на замке у тех, кто в тоске, у тех, по ком плачет ад,

Кто полон скверной; им жупел серный – последняя из наград.

Не спи, будь чуток, лови ход суток, рассчитывай наперёд.

Им в ум взошло твоё барахло, им срок назначен – восход.

За чудную шкурку – лису-чернобурку – баба на кровь рискнёт.

В логове барса – располагайся, он очень достойный зверь.

Верь волчьим клыкам и медвежьим когтям – не всякий раз, так теперь.

Но шлюхе-бабе с золотыми зубами, улыбке её – не верь!

Кто по алчбе покорился судьбе – законы перешагнул.

Чужак наклюкался допьяна – и сном беспробудным уснул.

И старый, холодный, седой Юкон тело его сглотнул.

Я вскинул ствол и в упор навёл на чёрного Демона Зла.

Он дико взвыл – мертвец бы вскочил, – но смерть его нагнала.

И странно: на шкуре ни дыр, ни раны, и кровь совсем не текла.

Судьбы подарок был чёрен, но ярок – не подобрать слова.

У Китти Стервы сдавали нервы и кругом шла голова.

Айк зубами скрипел, и злобой кипел, и сдерживался едва.

Легче добыть, чем поделить – добыча-то ведь одна.

Жадность клокочет, и каждый хочет долю урвать сполна.

И словно псы в закоулке глухом, сцепились муж и жена.

«Шкура моя! – орала она. – Я её добыла!»

«Валили вместе – делить честь по чести! – шипел он. – Ишь, подвела!»

И грызлись в драке, как две собаки из-за гнилого мосла.

Дрались, дрались – не разобрались. И баба стала мечтать:

Что толку драться? Надо податься в Доусон – шкуру продать,

Чёртову шкуру, добытую сдуру – а то добра не видать.

Муж спал, и она улизнула одна – во тьме казалось верней.

Пришпоривал страх, стучало в висках, и сердце билось сильней.

А он притворялся – тихонько поднялся и скрадом пошёл за ней.

Путь непростой: то утёс крутой, то обрыв – под ним глубина.

Он крался сзади, под ноги глядя, впереди тащилась она.

На Севере так: нерассчитанный шаг – и замыслам всем хана.

А снег уж маслился и оседал – попахивало весной.

Как соты мёдом, взялся водой подтаявший лёд речной,

Гнулся, постанывал и трещал, держа напор водяной.

Некуда деться. Будто младенца, шкуру прижав к груди,

Полезла по склону, твердя исступлённо: затеяла – так иди.

И охнула: словно из-под земли, муж возник впереди.

Жена не ревела – окаменела: почуяла смертный час.

Всю гниль и мерзость жизни былой припомнила Китти враз.

А муж зарычал, как раненый пёс, и врезал ей между глаз.

Сотню футов по склону вниз кувырком катилась она.

Уступы, утёсы считала носом, шибанулась в комель бревна.

Зияла внизу во льду полынья; всплеснуло – и тишина.

Птичий гомон весну возвещал – пришла её череда.

Ветви одеты неясным светом и мерцающей корочкой льда.

А вдоль по тропе с добычей в руках спешил человек – в никуда.

Все силы растратил, стал туп как дятел, и мысли пошли вразброд:

Довольно гоняться, ведь мне не двадцать, пусть мерзкая тварь живёт.

Глаза с перепугу продрал: он в лачугу запрыгнул – и застил вход.

Крепко нетрезвый, походкой нерезвой он тащился вдоль бережка.

Не грохнувшись с ног, перейти не мог ни ухаба, ни бугорка.

Крыл чью-то мать, и вставал опять, сделав два-три глотка.

Как загнанный лось измотанный, нёс он плоти больной тюрьму.

Мешая спать старухе-луне, влачился сквозь мрак и тьму.

И много видавшие дикие горы вслед потешались ему.

Чёрные тени крестили снег, был мягок воздух лесной,

Вдоль-поперёк полнился лог хохочущей тишиной,

Будто сказочный злой людоед скалился под луной.

Корчилась подо льдом река, стеная от дикой тоски.

Сужались и ширились полыньи, словно кошачьи зрачки.

Лёд лютовал – то дыбом вставал, то разламывался в куски.

Его увидали издалека – в том месте, где узкий плёс,

Где близко к берегу льнёт тропа и где пологий откос,

Где струи журчат и льдины торчат вихрами мокрых волос.

Он не был похож на утопленника, что выбросила вода.

Ледяной поток по камням не волок тело его сюда.

Лежал он ниц, и ногти впились в зубастую кромку льда.

Возле тела нашли клочок бумаги – стояло на нём:

«Я был грешен, теперь утешен – свершился судьбы излом.

Шкуру Чёрного Лиса – тому, кто помянет меня добром».

Пока обшарили всё кругом, успел заняться рассвет.

По откосу ходили, вдоль речки бродили – лисьего меха нет.

В земле у лачуги – след от копыт. Но то был не конский след.

Я видел просторы – в них прятались горы, что глыбы в мелком пруду.

Тащился по следу, гнал непоседу – и знал, что кругами бреду.

Полгода мотал, ослаб, устал, простыл, дрожал на ходу.