Читать книгу Поэзия перевода. Избранные переводы Ханоха Дашевского - Сборник стихов, Сборник стихотворений - Страница 19

Привет тебе, ласточка! Снова вернулась

Ко мне под окно ты весною;

Из дальних краёв, где ни снега, ни вьюги,

Вернулась ты петь предо мною.

Быть может, споёшь мне, быть может, расскажешь

О странах чудесных восхода?

Скажи, неужели там те же страданья,

Что множатся здесь год от года?

Привет принеси мне от братьев в Сионе,

Своё засевающих поле!

О знают ли братья-счастливцы, как горько,

Как тягостно бремя неволи?

О знают ли, сколько врагов беспощадных

Меня окружают повсюду?

Пой, ласточка, пой о стране благодатной,

Подобной весеннему чуду!

Привет принеси мне от стеблей в долинах,

От гор каменистых, но милых!

Утешит ли Бог свой народ, коль в Сионе

Забвенье и пыль на могилах?

Всё так же ль, как прежде, Шарон[21] и Левона

Полны ароматом бальзама?

Поник ли главою лес кедров Ливана,

Иль высится гордо и прямо?

Нисходят ли жемчугом росы Хермона,

Иль падают в землю слезами?

По прежнему ль светлый поток Иордана

В долине журчит меж горами?

И тучи, как ночь, расстилаются ль так же

Над склонами, дню в укоризну?

О предках моих спой мне, ласточка, песню,

О павших в боях за отчизну!

Скажи мне, что теплятся древние всходы,

Моим орошённые потом;

И я расцветал на свободе когда-то,

Но вяну и гибну под гнётом.

Скажи мне, родная, о чём тебе тайно

Шептали кусты полевые?

О том ли, что грезят, раскинувшись лесом,

Шуметь, как стволы вековые?

А братья мои, что в слезах засевали,

Колосья срезают ли с пеньем?

Будь крылья, и я б полетел любоваться

Миндаля и пальмы цветеньем!

Но здесь не могу, в этом крае печальном,

Как ты, петь в весеннюю рань я,

Лишь горестный плач от меня ты услышишь,

Лишь траурный вопль и стенанья.

И что мне поведать тебе, дорогая,

В предутренний час у порога?

Что муки мои и несчастья всё те же,

Лишь стало их больше намного?

Вернись же обратно к отрогам скалистым,

Лети же к пустыням и зною!

Ведь если жилище моё не покинешь —

Рыдать будешь вместе со мною.

Но нет в бесконечных слезах утешенья,

И сердце они не излечат;

Так много страданий, что взоры тускнеют

И прежние искры не мечут.

Нет сил больше плакать, иссякли надежды,

Конца нет тоске и унынью…

Привет тебе, ласточка! Пой, дорогая!

Ликуй под весеннею синью!

Там, в тени дубов косматых,

Заблудившись в чаще,

Повстречал и я впервые

Взор её манящий.

Солнце поздними лучами

Меж ветвей светило;

Словно горсть монет бросая,

Листья золотило.

Шла в лесной тени – красива

И лицом и станом;

И закат мерцал на косах

Отблеском багряным.

Опускались блики света

И у ног мелькали;

И тогда в глазах, как звёзды,

Искры засверкали.

И она остановилась,

В тишине застыла;

Очи чёрные – два угля

Пламя охватило.

Как они сияют, Боже,

И горят, и точат!

Этот взор её волшебный,

Что сказать он хочет?

Но змеиным обернулся

Взор её оскалом;

Стал свирепым ликом кобры,

Ненасытным жалом!

Жгучий яд в меня вливает,

Жаждет моей плоти;

Сгинь же, демон! Ша́ддай, Шаддай[22]!

Ли́лит[23] на охоте!

И пропал коварный призрак!

Только с этой ночи

Всё следят, следят за мною

Очи… Ах вы, очи!

Я Богом Всесильным не избран для брани,

Дух брани и кровь не приемлю душою;

Ни трубы, ни крики в воинственном стане —

Не саблю, а лютню ношу я с собою.

Но счастлив герой, полный доблести львиной,

И молот ему по плечу и секира;

И горе поэту, чьё сердце пустынно —

Не может глухих пробудить его лира.

Так звонкая песня Израиля стала

Тоскливым напевом страдающей плоти,

Заброшенной в плесень сырого подвала,

Гниющей и чахнущей в смрадном болоте.

Наследство отцов, вольных пашен простор!

О, брат мой, ты счастлив в отчизне родимой!

А я, на чужбине, крадусь, словно вор,

И мёрзну в сугробах собакой гонимой.

Забытый и нищий, отринутый Богом,

Объедками сыт и обласкан кнутом…

Ты помнишь ли, брат мой, за отчим порогом,

Как горечь изгнанья мы пили вдвоём?

И вот я поныне блуждаю, как скот,

И каждый берёт мою кожу и мясо,

Но вольно пастись мне никто не даёт —

Лишь гонят бичами до смертного часа.

Кто знает, что пуст мой желудок голодный?

Что сын человеческий также и я?

Украдкой дыша, бьюсь на почве бесплодной,

Кормиться позором – вот участь моя.

А ты, ты – счастливец! Под кровлей родимой

Свободой и солнцем насыщена плоть.

Пусть трудишься тяжко – о, брат мой любимый,

Терпеть и трудиться велел нам Господь!

Не зря ты посеешь – ещё прорастут

В полях золотыми колосьями недра,

И верь – ещё факел те искры зажгут,

Что в сердце своём высекаешь ты щедро.

Твой честный посев понапрасну не сгинет,

А я на чужбине всю силу свою

Развеял по ветру, и кровь моя стынет:

Терновник достался мне в этом краю.

Все дни моей жизни отвержен и жалок,

С тенями борюсь, строю дом на песке.

Заноза в глазах у соседей – от палок

Бегу, ветхий посох сжимая в руке.

Я прежде любил своё горе, и плеть

Оправдывал сердцем, сгибаясь под нею.

Постился и плакал, учился терпеть,

И кротко под нож подставлял свою шею.

Но больше не верю я верой старинной,

Надеясь на милость, и пряча свой страх.

Мой жалкий обычай – быть жертвой безвинной

Достоин презренья и в Божьих глазах.

Нет цели в скитаньях, нет святости в них,

Нет страсти в молитве, душа оскудела.

И нет вдохновенья в стенаньях моих,

Но плачет и ноет избитое тело.

И буду уныло молить, как изгой,

И в сраме и гное стонать на чужбине;

Смывать свою кровь беспрестанной слезой

И видеть багровое небо пустыни.

Я в книгах старинных искал утешенья,

Читая сказанья и притчи, мечтал;

Но ветер подул и навеял сомненья,

Унёс мои сны, и мечты разметал.

Склони свою выю! За что? Почему?

Кто сделал меня жертвой боли и страха?

О дайте мне волю, и я подниму

Из пепла мой стяг, и руины из праха!

Ещё есть достаточно силы в руках!

Зовите на волю всю мощь, что дремала!

От хмеля колосьев расправит в полях

Сутулые плечи изгнанник усталый.

Поднимутся вновь и Кармель и Шарон,

Где детство моё молоком наливалось,

Где был на вершины мой дух вознесён,

И тело на свежем ветру не сгибалось.

Там в добрую почву ложился посев,

Бальзамом дышала вершина Левоны;

Там труб моих вольных заслышав напев,

Дрожал каждым кедром Ливан потрясённый.

Где день мой весенний? Где ты, моё лето?

Твой луч почему не глядит на меня?

Увижу ли, милый, сиянье рассвета

Сквозь тучи холодные зимнего дня?

Нет, брат, здесь надежды, иссякла она.

Нет больше надежды голубке дрожащей!

В когтях ястребиных ей смерть суждена —

И взгляд мой к востоку стремится всё чаще.

И прежде чем снова мне станут понятны

Неясные грёзы – как птица в полёт,

Душа моя прянет в простор необъятный,

И сердце унылое светом зальёт.

То огненный столп, то могучая весть,

Что блещет звездою, мой путь озаряя,

То голос чудесный, что шепчет мне: есть

Надежда, о брат мой, надежда святая.

Лелей же в ожившей душе терпеливо

Ростки молодые, как всходы в степи;

Кто сеял с надеждой – пожнёт свою ниву,

Во имя Господне трудись и терпи!

Когда увидишь, что напрасно

Я плачу, небо призывая,

Как будто о стране прекрасной,

Как будто об утрате рая.

И потому скорблю в теснине,

Что не нашёл я дол просторный —

Не сетуй, что в беде я ныне:

Была слеза моя притворной.

И если видишь, что подняться

Хочу я по свирепым кручам,

И на коне степном промчаться,

И стать властителем могучим.

И если мощь десницы Бога

Возжажду я, как камни в поле

Мои желанья – так их много,

Но все они слова, не боле.

И над толпой, всегда спешащей,

Над суетою поколенья,

Смех неба слышится всё чаще

Сквозь звуки ангельского пенья.

Но есть слеза, что наготове

В глубинах сердца я скрываю;

Я ту слезу, как сгусток крови,

С голодным воплем вырываю.

Пока не буду прочь ногою

Отброшен, словно пёс гонимый —

И кто заплачет надо мною

Из тысяч проходящих мимо?

Не сгинуть слезе моей тяжкой – мы с нею

Всегда неразлучны. Слезу ту скрываю

Я в недрах души, и храню и лелею,

И в муках рожденья из глаз изливаю.

Один я, один этой ночью бессонной,

К их чёрствым сердцам со словами укора;

Страдаю от боли, шепчу исступлённо:

Народ погибающий, племя позора…

И дни и недели слезу очищая,

Скоблю её в сердце до слоя седьмого;

И высохшим сердце моё оставляя,

Слеза моя кровью пролиться готова.

И эту слезу исторгаю я в муке,

Увидев весь срам глухоты их постылой:

Проклятие вам, ибо есть у вас руки,

И можете с горем померяться силой!

Верны мои слёзы, сам Бог это знает:

Весь сгусток страданья те слёзы вместили;

И с каждой слезой, что из глаз вытекает,

Частицу души хороню я в могиле.

Но есть у меня и слеза роковая,

Зачатая гневом, рождённая в боли;

Не спит и не дремлет она, разрывая

Отчаяньем душу: Где помощь?! Доколе?!

Как гной на костях, в моём прячется теле,

Как тайный мой грех, не даёт мне покоя;

Смущает мой день, гонит сон от постели,

Как смертная тень – всюду рядом со мною.

И всё же я верю: пророк ещё встанет!

Он землю слезою великой омоет.

И громом рыданье небесное грянет,

И мир содрогнётся, и в ужасе взвоет!

Обними мои плечи, ко мне приникая,

Предвечерней порою.

И окно в необъятный простор, дорогая,

Распахнём мы с тобою.

И лишь вспыхнет сиянье волшебной зарницы

И откроется взорам,

Мы к нему устремимся, как вольные птицы

К заповедным озёрам.

Полетим и исчезнем за багряной грядою,

Словно голубь с голубкой,

Где-то в пурпурном блеске, рядом с яркой звездою

Ослепительно-хрупкой.

То миры наших грёз, золотые долины

Далеко во Вселенной;

Из-за них наша жизнь стала игом чужбины,

Стала вечной геенной.

Те миры нас манили, как во мраке изгнанья

Свет отчизны желанной;

И мерцали для нас, словно в знак состраданья,

Тусклой ночью туманной.

И печально мы вянем, как ростки, чьё цветенье

Надломила неволя;

И всё ищем далёкой звезды отраженье

Среди чуждого поля.

Посеял я вопль, и глаза мне

Засыпало прахом посева.

О, брат! Догорающий уголь

Остался от пламени гнева.

О, брат! Угасает тот светоч,

Что был мне источником зренья;

И где-то во мраке мерцают

Последние искры горенья.

И стал мой родник, словно язва:

Сочится он каплями гноя;

А плоть, исходящая кровью,

Коптит, остывая и ноя.

Всё ещё шелестят стебли роз прошлогодних, и к сердцу

Твоему приникают.

Но взгляни, дорогая! Снова листья весеннего сада

Под лучами сверкают.

Снова вскопаны клумбы. Подожди, скоро запах цветенья

Разнесётся по саду;

Не пройдёт и весна – будет в розах весь сад, и побеги

Обовьют всю ограду.

И садовник придёт, и ряды за рядами деревья

Обойдёт, подстригая;

И зачахшие было, распрямятся стволы их, и снова

Оживут, дорогая.

Слышишь, ветер приносит, словно чудный бальзам благовонный,

Аромат насаждений;

Так сады зацветают, и звенят каждой новою ветвью,

Сок черпая весенний.

А под вечер придёт дочь садовника, ножниц отцовских

Все следы подбирая;

И уже этой ночью на костре прошлогодние стебли

Пеплом станут, сгорая.

В полночь дочери Лилит нитью лунного света

Полотно расшивают,

И одним покрывалом свинопасов убогих

И царей укрывают.

В летний вечер погожий, наполняющий парки

И людьми и цветеньем,

Вышел из дому некто, чтоб грешить понемногу,

Но с большим вожделеньем.

Нетерпением полон, поднимает глаза он,

А молитва простая:

Чтобы вспыхнули звёзды, там, на тропах небесных,

Жриц любви призывая.

Вот в саду зазвучала разудалая песня,

И весь сад встрепенулся;

Промелькнул меж деревьев край чёрной вуали,

Белый фартук взметнулся.

И как сводницы звёзды: намекают, мигают

Их глаза золотые;

И проходит дух блуда, поля овевая,

И объяв мостовые.

И доносится смех от реки, от балконов,

От оград, что далече;

И повсюду на окнах опускаются шторы,

И погашены свечи.

Тише! Сыт до отвала терпким запахом плоти,

И от похоти пьяный,

Мир лежит, задыхаясь от смрада, и тонет

В мутных струях дурмана.

В полночь дочери Лилит нитью лунного света

Полотно расшивают,

И одним покрывалом свинопасов убогих

И царей укрывают.

Мезуза[24] висит у дверей ваших криво,

В пустыне сердец ваших демоны пляшут,

К тщете увлекают вас радостью лживой,

На празднестве буйном знамёнами машут.

Неведомо вам, что таится в пустыне

Отчаянье – сторож, невидимый взору.

Хранитель отвергнутой вами святыни

Метлой он прогонит глумливую свору.

Тогда огонёк ваш последний потухнет,

И встанет разбитый алтарь сиротливо,

И там, где ваш храм опозоренный рухнет —

Там кошка в руинах завоет тоскливо.

«Беги!» – Бежать я не обучен.

Иду, как вол, со стадом вместе.

Мой голос груб, язык не звучен,

И не годится он для лести.

То грех не мой, что сил не стало,

Что опустился молот гнева:

Кователь не нашёл металла,

Попал топор в гнилое древо.

И потому – роптать не стану!

Уйду, ремень стянув потуже.

Вернусь к стадам, в рассвет туманный,

Не побоюсь жары и стужи.

И дол увижу, полный песен,

И будут рощи мне желанны;

А вы – вы только тлен и плесень,

И разметут вас ураганы!

Под ярмом вашей ласки

В прах душа моя пала;

Горе мне! Моё слово

Понапрасну звучало!

Для чего вы явились

В дом мой? В чём моя сила?

Не поэт, не пророк я —

Жизнь меня наделила

Ремеслом дровосека:

Я достойно трудился,

Только плечи устали,

И топор притупился.

Я батрак, я подёнщик!

Часом в вашу округу

Я забрёл, и не время

Славословить друг друга.

Как поднимем мы лица?

С чем мы выйдем на битву?

Собирайте же силы,

И творите молитву!