Читать книгу Когда велит совесть. Культурные истоки Судебной реформы 1864 года в России - Татьяна Борисова - Страница 14

Трансформацию военного образа правления в гражданский, которую осуществили в 1830‑х годах, можно кратко охарактеризовать в одном предложении. Собрав разрозненные законодательные акты и объединив их в систему русского права в Своде, реформаторы снабдили книгами Свода новую корпорацию «служителей правды», дабы те укрепили гарантированный самодержавной властью законный порядок в России посреди революционных брожений на Западе.

То, каким образом закон, право, народ и правда соединились вместе в этой программе реформ, можно назвать воплощением интересного понятия, вошедшего в русский язык в первой четверти XIX века, – «дух времени». Это выражение (калька с французского l’esprit du temps) отчетливо зазвучало после победы над Наполеоном146. Одной из движущих сил кровопролитного движения народных масс на заре XIX века – вначале с Запада на Восток и затем обратно, с Востока на Запад, – стало национальное самосознание. Оно дало толчок новому самоосмыслению образованного класса, его требований к себе и к жизни вокруг.

Философы, историки, правоведы и поэты эпохи романтизма устремились на поиски национальных основ, что стало отражением разочарования идеями естественного права в том виде, в котором они проявились во время Французской революции и кровопролитной экспансии Наполеона. Стремление к рациональному, универсальному в системе общественных институтов, еще недавно популярное в ближнем круге Александра I, теперь подверглось преследованию. Именно так произошло с книгой профессора Царскосельского лицея А. П. Куницына «Право естественное», опубликованной в 1819 году. В ней учившийся в Германии кумир лицеистов утверждал среди прочего, что «в праве естественном все права и обязанности людей как разумных существ равны и одинаковы»147. Разрешенная ранее к печати, книга была быстро изъята из всех учреждений Министерства народного просвещения. «Охранители» увидели в ней вредный для юношества «пространный кодекс прав, присвояемых какому-то естественному человеку»148.

В то же время консервативная политическая теория становилась все более популярной. Ее центральными понятиями стали «традиция» и «закон» – как воплощение унаследованного от предков порядка. Профессор Берлинского университета Карл Фридрих Савиньи учил, что право, будучи воплощением народного духа (Volksgeist), есть такой же признак нации, как язык, поменять который не в силах правители149. Историческая школа правоведения Савиньи исходила из общей органической теории, основной принцип которой верно определил К. Манхейм: «…каждый данный исторический образ не может быть сделан, он, подобно растению, вырастает из некоего внутреннего центра»150. Во многом эта идеология выкристаллизовалась путем очищения от «вредных» идей Просветителей, начертанных на знаменах бунтовщиков 1789 года. Как писал британский идеолог консерватизма Эдмунд Берк, суть Французской революции сводилась к «осквернению собственности, закона и религии как единого целого» (violation of property, law, religion united in one object)151.

В представлении консерваторов, «законная монархия», напротив, должна была покоиться на «огромном наследственном богатстве и достоинстве нации» (the great hereditary wealth and hereditary dignity of a nation)152. Под абстрактными понятиями «богатство» и «достоинство» подразумевались обладатели капитала и знать. Их проверенная временем сила должна была оставаться основой легитимной монархии. Теперь, чтобы удерживать свои позиции блюстителей законности в «легитимной монархии», они искали и находили такие национальные/народные традиции сложившегося порядка, которые можно было противопоставить крамольным представлениям о всеобщих естественных правах людей. Так же как и история, право народа, будучи зримым свидетельством национального своеобразия, стало восприниматься как основа культурной самобытности.

В России идеи о нации и законности легитимной монархии питались из европейского круга чтения. Развивая их на российском материале, Н. М. Карамзин в своей «Истории государства Российского» представил опыт изобретения национальной государственности России. Опираясь на него, историограф выступил с резкой критикой проекта кодификации российского гражданского права в 1811 году в «Записке о древней и новой России»153. Опала Сперанского в 1812 году не в последнюю очередь была связана с обвинениями его Карамзиным.

Карамзина возмущал тот факт, что чиновники под руководством М. М. Сперанского и остзейского юриста Г. А. Розенкампфа154 стремились применить в проекте русского гражданского уложения статьи о гражданских правах французов, почерпнутые из недавно принятого кодекса Наполеона и чуждые русскому духу. Историк напоминал, что в Российской империи наличие или отсутствие гражданских прав определяется принадлежностью к определенному сословию, а не к национальной общности «русский»:

Кстати ли начинать русское уложение, например, главою о правах гражданских, коих в истинном смысле не бывало и нет в России? У нас только политические или особенные права разных государственных состояний; у нас дворяне, купцы, мещане и проч. – все они имеют особенные права, – общего нет, кроме названия русских155.

Это очень важный момент. Налицо определенное противоречие в логике рассуждения. Карамзин писал, что прав и обязанностей «русского» не существует, поскольку разные социальные группы (и регионы) империи живут в отличающихся правовых реальностях, определенных государством. Однако, отвечая на вызов универсалистских начал постреволюционных наций (французов, американцев), историк указывал на необходимость определить национальные правовые основы. Для этого он предлагал свести воедино и систематизировать действующее законодательство в Своде, что, по сути, и сделал Сперанский, когда при Николае его вернули из ссылки и он снова возглавил работы по кодификации законов.

В этом круговороте идей рубежа XVIII и XIX столетий, времени, выражаясь словами С. Ф. Платонова, «великого перелома в духовной жизни человечества»156, перехода от универсального рационализма к национальному романтизму, формировались представления современников. Наиболее ярким примером в этом отношении является записка 1823 года попечителя Казанского учебного округа М. Л. Магницкого. Бывший товарищ Сперанского, его правая рука в Департаменте законов Государственного совета, Магницкий, как и Сперанский, не имел юридического образования. Записка Магницкого называлась «Мнение русского дворянина о гражданском уложении для России»157. Уже в самопрезентации автора – «мнение русского дворянина» – есть заявка на «народность» в национальной самоактуализации, подчеркивание русскости автора и распространение личной позиции на все дворянство в целом.

Магницкий выступил ярым противником законодательных новшеств, считая их отравленными чуждым духом языческого римского и церковного католического права. Он предлагал создать «истинно русское» уложение, основанное на традиционных началах права отцов, то есть «согласное с Православием, все приличное самодержавной власти, обычаям и духу народа нашего собственного»158. Для этого, так же как Н. М. Карамзин, он предлагал собрать и систематизировать действующее законодательство на основе особой национальной системы права. Не имея возможности участвовать в кодификационных работах, попечитель Казанского учебного округа пытался отстоять чистоту российского права во вверенной ему сфере. В начале 1820‑х годов в Казанском университете курс римского права был заменен на византийское право как более подобающий предмет для будущих российских юристов159.

Мятеж декабристов в 1825 году, Июльская революция во Франции 1830‑го и Польское восстание 1830–1831 годов показали, что разрушительные идеи все еще сильны. Легитимизм, который должен был гарантировать законное правление монархий, вошедших в Священный союз, оставался под угрозой опасных воззрений. Неудивительно, что после революции 1848 года последовала кампания против отвлеченных понятий иностранных теорий. Она была столь воинственной, что современники стали испытывать страх «заражения» вредным знанием, которое при этом нельзя было окончательно отринуть из‑за его принадлежности к европейской культурной традиции.

Студент Московской Духовной академии вспоминал, как работала антизападная пропаганда в журналах:

Раз, с одним из своих товарищей… читал я в Вестнике Европы и встретил там странный отзыв о Канте, Фихте, Шеллинге и других идеалистах: их раскритиковал какой-то, не помню, ученый, едва ли не профессор, и, назвав помешанными, засадил в Желтый дом, или – не хуже ли еще – в тюрьму, как больных заразительных. Сначала мы поверили критике… думая: в самом деле, не безумие ли, что мы чтим всякие немецкие бредни и силимся их проникнуть, пожалуй, и сам угодишь в дом сумасшедших160.

Как видим, подозрение к иностранному, от неправильного увлечения которым можно и пострадать, было вполне «в духе времени». Тем не менее образованные подданные настаивали на продолжении просвещения при условии правильного его направления, заданного новым ключевым словом – «положительное». Педагог И. М. Ястребцов161, удостоенный Демидовской премии Министерства народного просвещения, в 1832 года писал, что после ряда заблуждений дух времени изменился:

Но какой дух нынешнего времени? Моральный? Геройский? Философский? Нет, ищущий физического благосостояния. Его можно охарактеризовать словом: положительный. После разных опытов человечество увидело, что прежде всего надобно обеспечить материальное свое существование, что за сим обеспечением приходят, так сказать, сами собою все прочие улучшения162.

Для реализации просвещения в положительном смысле он предполагал три средства: «1. усиление промышленности машинами, 2. сообщение с разными краями света и народами, 3. утверждение обязанностей и прав каждого члена общества»163.

Как видим, в представлении заслуженного педагога права прочно увязывались с обязанностями. Ястребцов и другие общественные деятели николаевского царствия подчеркивали, что решающую роль в новом просвещении должны были взять на себя дворяне – главное сословие империи. Именно они, как учил Берк, чтобы не потерять свою власть, должны были озаботиться гармоничным – «умственным и гражданским» – развитием молодежи своего круга.

С этой точки зрения создание Императорского Училища правоведения, быстро ставшего популярным у дворян, стало реализацией «положительного» гражданского просвещения. Освобожденные от обязательной службы престолу образованные и благовоспитанные дворяне становились просветителями в деле утверждения российского «гражданского образа» правления, к которому вел план Сперанского.