Читать книгу Когда велит совесть. Культурные истоки Судебной реформы 1864 года в России - Татьяна Борисова - Страница 8

Из всего богатого наследия М. М. Сперанского, архитектора николаевской системы законности, необходимо выделить один малоизвестный рукописный документ45. Помощник Сперанского К. Г. Репинский, в фонде которого сохранилась эта записка, относил ее к ссыльным годам жизни своего патрона. Он осторожно предполагал, что «это были планы во время управления или Пензенской губерниею (1816–1818 г.), или Сибирью (1819–1821)»46. Записка-черновик оставалась обойденной вниманием исследователей из‑за ее незавершенности. Но именно черновой характер делает этот документ особенно интересным. В нем «золотое перо» русской бюрократии откровенно высказал тревожащие его мысли о ключевой проблеме государственного устройства Российской империи – о преобладании военного начала над гражданским, приказа над законом.

Прямота влиятельного сановника, возможно, была следствием крутого поворота в его жизни после внезапной опалы в 1812 году, связанной с подозрением в измене Отечеству. Отосланный из столицы сначала в Нижний Новгород, затем в Пензу, а потом в Сибирь, Сперанский обозревал свой опыт в высших сферах столичного управления и реалии окружавшей его провинциальной жизни и приходил к выводу, что

Россия есть и всегда была государство военное. Гражданские ее установления суть средства, а не цель ее бытия. Они не имеют самостоятельности ни в людях, ни в законах, ни в учреждениях, ни в воспитании, ни в образе мыслей. Начала ее управления всегда были совершенно военные. Все и всегда управлялось дневными (sic. – Т. Б.) приказами, хотя формы их были различны47.

По-видимому, говоря о первостепенном значении приказа в системе государственного управления, Сперанский имел в виду главным образом указы, которые играли в законодательной практике самодержавия очень важную роль48. По мнению Сперанского, военно-указное начало, полезное для развития молодых государств, могло стать и уже становилось вредным для зрелой государственности. Первый и самый большой вред он видел в проблеме «управляемости» офицеров и солдат, прошедших войну. Особенно опасным сановник считал влияние большой и продолжительной войны на офицеров. Сперанский обобщал эту опасность, называя ее «множеством притязаний, которые удовлетворить невозможно». С одной стороны, это были претензии на материальные блага и власть. Награждая и чествуя героев войны, государство не всем им могло обеспечить высокий статус в мирной жизни:

Чины и знаки отличия без мест и без имущества суть ассигнационные долги, коих погашение – столько же трудно, как и [денежных] ассигнаций49.

Но самое опасное, по мнению Сперанского, заключалось в тех притязаниях на участие в жизни государства, которые предъявляли спасшие отечество подданные-герои.

Великие и личные опасности оставляют после глубокие следы. Даже и тогда, когда они миновали, ум любит в них углубляться и из прошлого заключать о будущем бытии и искать безопасности. …Опыт общественных несчастий, даже и минувших, уменьшает доверие к правительству. Каждый мнит иметь право давать ему советы и считать их необходимыми50.

Чтобы амбиции оставшихся не у дел офицеров не подпитывались страхами и недоверием подданных к власти, государство должно было обезопасить себя твердой работой гражданских институтов правления. Для Сперанского это были полиция, суд и казначейство, действующие на трех уровнях: государственном, губернском и окружном. Характерной чертой всего современного Сперанскому гражданского управления он считал противоречие двух модусов – «сила и скорость приказов, медленность и бездействие в управлении»51.

Опальный сановник полагал, что для превращения воинской системы управления в гражданскую необходимы преобразования в таких сферах, как законы, люди и деньги. Говоря о необходимости укрепить законы, он отметал возможность конституционной монархии для России. Публичному «контракту» монарха и народа на основе конституции Сперанский противопоставлял другой «образ гражданского законодательства», который не изложен формально, но «действует по началам, на одном внутреннем убеждении, на одной совести Государя основанным»52 (курсив мой. – Т. Б.).

Как видим, первый «образ» правления Сперанский называл следствием контракта: «Государь действует… публично и в счет контракта, под присягою принятым». Второй путь, хоть и не был публично никак зафиксирован, основывался на совести государя и должен был быть усилен формально. Для этого сановник в самых общих чертах очерчивал тот план кодификации законов в Своде, который был впоследствии реализован под его руководством. В записке подчеркивалось, что собранное воедино в систему существующее законодательство зафиксирует «правила внутреннего управления». Они станут хорошей основой для гражданского правления и создадут

долголетний и непрерывный навык следовать одним и тем же правилам во внутреннем управлении. Сей навык, укоренившись в народных привычках и в образе мыслей, составляет не писанную, но твердую и, можно сказать, живую Конституцию. Следовательно, чем ранее принят будет сей образ Законодательства, тем впоследствии он будет прочнее53.

Поэтому, по мнению Сперанского, настоятельно требовалось «составление законов и учреждений», основанное на единстве в общем плане и «единстве в лице». Таким единым лицом стал сам император Николай I, поручивший дело кодификации законов специально созданному в 1826 году Второму отделению Собственной Его Императорского Величества канцелярии.

Общий модус этого проекта был задан императором в коронационном манифесте, подготовленном будущим редактором Свода Сперанским. В нем прозвучал основной урок, который подданные должны были вынести по итогам мятежа на Сенатской площади:

Не от дерзостных мечтаний, всегда разрушительных, но свыше усовершенствуются постепенно отечественные установления, дополняются недостатки, исправляются злоупотребления. В сем порядке постепенного усовершенствования всякое скромное желание к лучшему, всякая мысль к утверждению силы законов, к расширению истинного просвещения и промышленности, достигая к Нам путем законным, для всех отверстым, всегда будут приняты Нами с благоговением54.

Как видим, в царском манифесте перемены к лучшему связывались с «утверждением силы законов», которое должно осуществляться исключительно сверху и постепенно, путем усовершенствования существующих институтов. Революционным идеям декабристов о «Конституции и Представительстве Народном»55 противопоставлялось устоявшееся с конца XVII века понимание конституции в логике латинского constitution – как «устройства, положения»56. Писанная людьми конституция противопоставлялась естественным образом сложившемуся порядку управления. Для Сперанского, как и для декабристов, конституция – это созданный текст. Различие в том, что декабристы ставили закон выше царя, а Сперанский, вызванный Николаем I из ссылки, вполне резонно писал о «живой конституции», согласно которой монарх стоит выше собственных законов. При этом государь связан обязательствами перед Богом хранить государство и укреплять его законы.

В соответствии с этими идеями коронационный манифест Николая I провозглашал намерение утвердить «силу законов» – то есть системных принципов правления (в противовес спорадическим указам, приказам). Тем самым власть реагировала на идеологическую установку декабристов, выступавших как «защитники прав государя и прав народа протестовать против неправых приказов»57. Российская правовая традиция и практика, таким образом, должны были опереться на проверенные веками правила внутреннего управления. Основанные на давней традиции законы должны были дать отпор известным в России западным конституционным идеям58, которые исходили из революционного опыта и подразумевали договор об ограничении власти императора59.