Читать книгу Что сказал Бенедикто. Роман-метафора. Часть 3—4 - Татьяна Витальевна Соловьева - Страница 10

Клавесин они перевезли до обеда, вернулись, чтобы переоблачиться в концертные костюмы. Гейнц повеселел. Ленца он успокоил. Концерт прошел хорошо. Вебер чувствовал, что они хорошо отыграли. Единственное, что омрачало покой, это то, что у дверей зала так и стоял все время, что они были на сцене, молодой, напряженный человек с раскинутыми на стороны со лба светлыми волосами. Смотрел на сцену неотступно, пристально, смотрел не на Гейнца, а именно на Вебера, вслушивался в его игру. В том, что это Венцель, у Вебера сомнений не было, и было неловко. Едва все это закончилось, Гейнца обступили, и Вебер, как мог незаметнее, вышел в коридор и поторопился к машине. Гейнца он решил подождать там. Венцель вышел за ним. Какое-то время нерешительно мялся в стороне и, видя, что Вебер не уезжает, подошел.

– Господин Вебер?

Вебер поздоровался, но общаться с этим человеком ему было трудно. Все, что хотелось, – извиниться перед ним.

– Это была очень хорошая игра, господин Вебер, – Венцель с трудом подбирал слова. – Я Клаус Венцель, вы вместо меня сегодня играли, мне, конечно, так не сыграть – у вас какой-то особенный звук. Я не понимаю, как вы его извлекаете. Вы не могли бы позаниматься со мной – хоть десяток уроков? Я когда-то пытался освоить клавесин, – рояль я ни на что не променяю, – но я и на ваших фортепианных концертах был – меня и тогда поражал ваш особенный звук…

– Клаус, я не собирался играть за вас. Мне, честно говоря, неудобно, что так получилось. Гейнца вы вчера чем-то сильно задели, он не выносит халтуры, но постарайтесь его понять, он не только от других требует полной отдачи, когда речь о музыке, от себя он требует еще больше. Я не занимаюсь преподаванием. Попросите Гейнца. Он будет работать у вас – думаю, что он вам не откажется помочь. Меня учил он.

– Я понял, что он владеет не одним инструментом, но мне с ним не договориться, вы же понимаете.

– Он отходчив. Долго сердиться он не умеет, все прошло нормально – сейчас он не будет держать на вас зла.

– Господин Вебер, мне именно ваша манера играть интересна. Гейнц Хорн, конечно, превосходный скрипач, не буду кривить душой – его скрипка звучит так, как здесь не звучит она ни у кого, но меня интересуют ваши инструменты и ваш звук. Я хочу понять, как вы это делаете. Беглости мне хватает.

– Я не могу вам помочь. Дело не в том, что я каким-то особым способом выковыриваю звук из клавиатуры или мануалов, все как у всех. Мы с вами разное из них извлекаем – потому что разное ищем.

– Я чувствую, что за этим стоит что-то, чего я не знаю и не могу понять. Аланд по-своему учит – об этом все говорят. О вас уже год в Школе разговоры не умолкают. Может, это хорошо, что я вчера так легкомысленно отнесся к концерту. Я вынужден обратиться к вам. Не гоните меня. Дайте мне просто посмотреть, как вы занимаетесь.

– Сажусь и играю – ничего другого никто не изобрел.

– Они наверняка сейчас поедут в ресторан, господин Ленц с повеселевшим вашим приятелем звали и меня, но вы ушли сразу, и я поспешил за вами – вы не поедете с ними?

– Нет. Хорошо, что вы мне это сказали. Выходит, что я напрасно его жду. А мне еще нужно заехать домой, что-то я не подумал…

– Не отказывайте мне, господин Вебер. Простите мою дерзость, вы, конечно, не обязаны. Но я заплачу, я же не просто так…

– Клаус, мне некогда, я никогда этим не занимался – обращайтесь к Гейнцу.

Вебер пошел обратно. Гейнц стал уговаривать поехать с ними поужинать, что-то еще обсудить. Вебер отдал ему ключи от машины и, проклиная себя за то, что не сел в свою, пошел обратно.

Гейнц пожал плечами.

– Вебер, ты что – сердишься?

Вебер не ответил. Он, с досадой посматривая на часы, прикидывал в уме, что еще часа полтора он потеряет на дорогу домой, чтобы переодеться, потом неплохо бы себя привести в какое-то подобие равновесия, из которого Венцель своим подрагивающим голосом его окончательно вывел. «Хоть бы ушел», – мысленно уговаривал Венцеля Вебер, в очередной раз спускаясь по лестнице. Сколько времени он потеряет на пустые хождения, на обретение покоя – сказать трудно. Аланд был прав – не надо вмешиваться. «Черта с два, Гейнц, ты еще хоть раз меня уговоришь, хоть с чертом лысым играй. У тебя-то все хорошо. Это я, как последний пижон, во фраке – через весь город…»

Венцель так и топтался у машины.

– Что вы все еще здесь делаете, Клаус? – уже не скрывая раздражения, сказал ему Вебер.

– Вы уходите?

– Да. В мои планы не входило простоять всю ночь у машины. Клаус, простите, что лезу не в свое дело, но готовьтесь к его концертам, чтобы такого больше не повторялось. Мне своей работы хватает, чтобы выполнять еще и вашу.

– Господин Вебер, я на счет занятий…

– С этим – к Гейнцу, я вам ответил.

– А сейчас? Куда вы пойдете сейчас?

– Это не ваше, черт вас возьми, Венцель, дело.

– Вы же не пошли с ними в ресторан. Вы поедете заниматься?

– Еду я на своих двух ногах – и это займет куда больше времени.

– Господин Вебер, я просто посижу и послушаю, клянусь, я не отвлеку вас ни разу.

– Я буду играть на органе, это не ваш инструмент.

– Да хоть на барабане. Я хочу посмотреть, как вы работаете.

– Как я работаю, вы не увидите. Попросите господина Аланда, когда он вернется, научить вас работать – вы ведь знакомы с ним?

– Лучше бы не был.

– Вы, в самом деле, племянник фрау Агнес?

– Да. Но Аланда я видел редко. Он меня не выносит – и это взаимно.

– А я бесконечно его уважаю. Это тоже не точка нашего соприкосновения. Гейнц хороший учитель. Десять уроков, возможно, вас не спасут вас – надо менять весь образ жизни. Возможно, объясняя это вам, он вспомнит об этом сам. Не ходите за мной.

Венцель остался стоять на тротуаре, пронзительно глядя Веберу в спину – так что Вебер даже оглянулся, чувствуя его взгляд между лопаток. Венцель отвернулся, но то, как ему сейчас плохо Вебер чувствовал, словно он сам только что пережил этот позорный вечер.

«Может, и черт с ним – пусть слушает? Вдруг ему в храме станет легче?» – капитулировал Вебер перед его отчаяньем. Венцель, задирая ссутулившиеся плечи, заставил себя сдвинуться с места, как-то странно посмотрел по сторонам, быстро пошел. На другой стороне улицы остановился, резко свернул и, сделав еще несколько шагов, остановился опять. Пошел к скамейкам, сел, вдел напряженные пальцы в волосы. Вебер подумал, что все-таки в чем-то необъяснимом Венцель напоминает ему Абеля.

Вебер смотрел на поломавшуюся фигуру, замершую на скамье, – что он сейчас натворит? Хорошо если просто напьется. И тоже не хорошо. Потому что завтра он проснется такой же растоптанный, без надежды, путая тошноту от спиртного с отвращением к себе. Это не дело Вебера, но если Венцель племянник Агнес, то и Абелю он не совсем никто. Как бы это недоказуемо не было.

Вебер увидел вставшее рядом такси, подумал, что деньги – пусть не с собой, но дома найдутся. А он спасет полтора часа времени. Вебер попросил таксиста подъехать к скамейкам, подошел к Венцелю.

– У вас еще не пропала тяга к органной музыке, Клаус?

Венцель поднял глаза, встал, растирая лоб, словно у него страшно заболела голова.

– Но мне нужно заехать домой, – предупредил Вебер. Венцель кивнул.

– Хорошо, я подожду. Мне торопиться некуда, меня никто не ждет.

И снова, вспомнился Абель, и его убивало это накрепко вбитое в сознание, что его никто не ждет.

– Садитесь, – Вебер открыл перед Венцелем дверцу. – Пышный ужин не обещаю, но чаю выпьем.

– Спасибо, господин Вебер.

– Тебе сколько лет, Клаус?

– Двадцать два.

– А мне двадцать шесть – не такая разница, чтобы так официально. Рудольф, – Вебер протянул ему руку.

Венцель неуверенно пожал его ладонь и сел в машину, так и не подняв больше глаз.

– Спасибо, господин Вебер.

– Запоминай с первого раза, Клаус. Я сказал тебе, как меня зовут. Клаус, ты Абеля знал?

– Он привозил Агнес. Мы не общались, но он хоть не морщился, как Аланд, когда меня видел.

– А Аланд морщился?

– Да.

– Когда ты с ним последний раз виделся?

– Недели две назад. Он сам пришел ко мне в класс, сказал сыграть сонаты Генделя с одним скрипачом, сказал, что могу подзаработать. Но денег дал сразу, так что они ваши.

– За такси заплатишь, а то мне на четвёртый этаж за ними бежать придется, – улыбнулся Вебер. Венцель тоже, наконец, улыбнулся.

– Он не сказал, с кем играть. Я и внимания на эти «гастроли» не обратил, технически-то там играть нечего.

– И как ты ошибся, – Вебер засмеялся.

– Да. Сказал бы сразу, что с его Хорном, я бы и связываться не стал.

– Он часто к тебе с такими просьбами обращался?

– Он ко мне вообще не обращался. Он у Агнес обо мне все выспрашивал. Меня как минус-объект игнорировал.

– А тут сам пришел?

– Я накануне проигрался в карты, – думал, он по этому поводу, – у меня ни гроша за душой. Думал, он мне опять сейчас нагоняй устроит при ученице. Он же всегда, как черт. А поскольку он меня считал тупицей, я полагал, что и играть он пришлет какого-нибудь впору мне дурака. Я деньги взял, а с кем играть не спрашивал – какая разница? Вы не думайте, что я к вам в претензии, я вчера играл весь день и всю ночь, я вообще не ложился. Думал, что стало получше, а вас услышал…

– Мы перешли на ты, Клаус. Не думай больше о концерте, в храме отдохнешь. Я тебе колыбельные поиграю.

Венцель улыбнулся. Вебер почти простил себе свой мягкотелый поступок. Главное, чтобы ни медитация, ни занятия сегодня не пострадали, а то, что этот бедолага с выплаканными глазами заулыбался, – простит Веберу Господь, и, будем надеяться, Аланд тоже.

Они поднялись в квартиру, Вебер поручил Венцелю приготовление чая, ушел переодеваться. Пусть это не гостеприимно – немедленно отправлять гостя с приготовлениями на кухню, но Венцелю стоило отвлечься.

В голове вертелся их короткий разговор. Почему он сказал, что Аланд появляется как черт, что за нагоняи устраивал ему Аланд – раз они не общались? И так ли они не общались, как пытается Венцель изобразить?

– Аланд приходил к тебе и без Агнес? Что-то ты говорил про нагоняи от него – такое случалось?

– Пару раз было. Когда мать умерла, я остался один. Отец уже лет пять жил в Штатах, мать все опиумом забавлялась, пока однажды – не знаю, случайно или нарочно, – но она перебрала. Квартира огромная, я один, мне шестнадцать лет. Агнес, конечно, приезжала каждый день, но большую часть времени я был один. Гимназию закончил, в Школу музыки меня приняли без вопросов, я неплохо, вообще-то, играю, и занимался я, сколько себя помню. Как-то было особенно тошно, хоть руки на себя наложи, а я нашел в комнате у матери опиум. Решил попробовать. Попробовать не успел, потому что явился Аланд. Думаешь, он мне хоть слово сказал?

– Нет, просто выдрал.

– Да, но порошок унес. Я разозлился, проревелся, думал, все равно сам себя прикончу. Пришла Агнес – все вроде бы и ничего, слезки мне вытерла, объяснила мне еще раз все, что я и так знаю. Я уснул, проснулся – опять никого, опять эта чудовищная квартира с обколовшимися и обкурившимися призраками мамочкиных вечных гостей, – как я их всех ненавидел, ты не представляешь. Мне было так плохо. Я на улицу вышел – там холод, идти некуда, вернулся домой – те же кошмары. Вспомнил, что у матери в комнате еще коньяк и вино всякое для ее кавалеров стояло – короче, выпил, уснул, а проснулся оттого, что опять эта сволочь из меня не то что душу, а и кишки выворачивает, – над унитазом меня нагнул и, пока из меня все не вывернуло, не успокоился.

– Аланд?

– А кто ж еще? Вино, коньяк, – короче, все, что спиртного в доме было, при мне в унитаз. Но Агнес в этот же день перевезла меня на другую квартиру – поменьше, попроще, зато кошмары мучить перестали. Деньги она мне на счет положила, до двадцати лет я ими пользоваться не мог, они мне с Аландом и учебу оплачивали, и на жизнь давали. В двадцать я стал ассистентом у своего профессора, ученицы, женщины, друзья, карты, рестораны… Доступ к деньгам получил – и их мигом спустил. От Аланда больше не гроша, пришлось по урокам бегать… но, понимаешь, я все равно не могу быть один, особенно вечерами, я схожу с ума. Если с ученицей ничего не получалось, – такое бывало, врать не буду, – тогда кого угодно, где угодно…. Я ненавидел эти пустые жуткие ночи, даже на новой квартире. Привел, как всегда, недавно подружку домой. Мы с ней так хорошо устроились.

– Аланд пришел? – Вебер рассмеялся.

– Ну да, я с тех пор больше домой не приглашал. Было очень неловко – подругу-то мою он отпустил, а меня нет. Он мне как объяснил, что он сейчас со мной сделает, я ему сразу и небом и землей поклялся, что в монахи уйду, только пусть оставит меня, как есть.

– Оставил?

– Рудольф, я, конечно, не такой, как вы с Хорном, но мужских черт не лишен.

– Ладно, Клаус. Агнес ты часто видел?

– Последние годы реже. В детстве она никогда не забывала приехать, хоть на час. Но обычно бывала дольше, я без нее бы не выжил. Дома все время было противно. Я все надеялся, что она меня заберет, – мать не давала. Она считала себя богемой. Отца – богачом, а отец ее бросил, разумеется. Сам-то он не баловался порошком, но когда он уехал, в доме был притон.

– Почему отец тебя не забрал?

– Он уехал уже с другой семьей. Зачем я ему был нужен? Говорил, что гимназию закончишь – приезжай, к делу пристрою. Я не захотел. Мать уже умерла. В его коммерции я ничего не понимаю. Я хотел играть. У меня получалось. Агнес всегда заботилась, чтобы у меня были приличные учителя. Чтобы я поменьше находился дома. Я в Школе Музыки по полдня болтался, даже когда учился в гимназии. А потом – ночевать только домой уходил.

– Аланд тебя в Корпус к себе не звал?

– Звал. И Агнес что-то иногда об этом говорила, но ты же понимаешь, Рудольф, что военная форма и я – это несовместимо. А тем более – я и Аланд. Я его как увижу, у меня колени подгибаются. То, что он меня отшлепал пару раз, – это чепуха, если подумать, то он был прав. Но когда он на меня смотрит, я таким дерьмом себя чувствую.

– Потому что ты сам знаешь, что живешь не так, как мог бы, как должен – и ничего не захотел изменить. Аланд тут не причем, в его присутствии ты острее чувствовал, что живешь не так. Пока оставим этот разговор. Вот моя комната. Отдохни. Я закроюсь у Гейнца – мне надо настроиться на работу.

– Хорошо, я посплю. Рудольф, если бы ты меня не забрал… я не знаю, что бы я с собой сделал.

– Клаус, это прошло. Едем дальше.

– …Ты же понимаешь, что теперь в Школе музыки обо мне говорят. Карьере моей конец. Я уже сегодня много всего наслушался – так это вы еще не сыграли, а что будет завтра? Я туда не пойду ни под каким предлогом. Я не вынесу этого. Я понимаю, что я слабый человек, но я не могу быть другим.

– Так серьезно? Клаус, иногда любому человеку с собой бывает трудно договориться. Со мной столько раз это уже случалось.

– С тобой? Если бы я таким, как ты, так мне бы больше и не надо. Пошел бы на Небеса Господа благодарить и славить.

– …Клаус, а у Агнес темные волосы – свои? Или она их красит?

– Она никогда их не красит, она всегда такая была. Хотя… Ты у них дома был?

– Был.

– В ее комнате висит странный портрет. Там она светловолосая. Я ее спрашивал, почему так нарисовано, она не ответила. Обычно на все мои вопросы она отвечает, а тут ни в какую. Почему ты спросил об этом?

– А у твоей матери?

– Моя была блондинка. И я весь в нее. Почему ты об этом спрашиваешь?

– Просто так.

Медитация вернула Вебера в состояние покоя и ровной внутренней бодрости. Он подумал, что позаниматься как следует ему сегодня удастся, и еще подумал, что если Венцель спит, то он его будоражить не будет. Но Венцель лежал, открыв глаза, закинув обе руки за голову, и вскочил, как только Вебер заглянул в его комнату.

– Не заснуть, обо всем уже передумал. Мы едем?

– Может, тебе лучше отоспаться?

– Нет, я с тобой, Рудольф. Сейчас еще Гейнц приедет, он ведь здесь живет?

– Мы два дня как покинули Корпус. Пока трудно сказать, кто где живет. Но если он и вернется, тебе-то что? Ты спишь в моей комнате.

– Нет, я все равно не засну, я боюсь его, я с тобой.

Вебер прислушался к шагам на лестнице.

– А вот и Гейнц.