Читать книгу Что сказал Бенедикто. Роман-метафора. Часть 3—4 - Татьяна Витальевна Соловьева - Страница 2

Следующие дни, что они провели в гостинице, обернулись для Вебера сущим кошмаром. Аланд проводил все дни с Агнес, Кох – никого не замечая вокруг – был все время с Анной-Марией, а Гейнц с Карлом не оставляли в покое Вебера с Анечкой ни на минуту. Они все время куда-то норовили их увести, приходили в гости, постоянно пытались увести Анечку с собой – если Вебер отказывался куда-либо с ними идти и все время расписывали Анечке перспективу безрадостной жизни с меланхоликом Вебером, высвечивая бесконечные преимущества их веселого общества.

– Сходите, Агнес позовите, – бессильно отбивался от них Вебер. – Или Анну-Марию, – она твоя сестра, Гейнц, вот и поразвлекай ее. Оставьте нас в покое.

– Ну, Вебер, заигрывать с Агнес в присутствие Аланда – не мог позволить себе даже Фердинанд. Анна-Мария, кроме своего Коха, все равно людей по лицам не различает, ей что брат, что не брат. А вот Анечка – это наш человек, это наша сестренка, правда, фрау Анна? Если б вы не выскочили замуж за этого балбеса, мы б вас отбили мигом.

– Прямо так и вы, и так бы и отбили… Я тебе самому, Карл…

– …что-нибудь отобью, – завершил фразу Вебера Карл.

– Ты хоть сам понимаешь, какие гадости ты говоришь о моей жене?

– Я? гадости? Фрау Анна… Он совсем рехнулся… Вебер, если б ты только знал, как мне нравится твоя жена, тебе бы и в голову не пришло, что я могу говорить о ней гадости, правда, фрау Анна? Вот Анечка – знает, и она так не думает…

Вебер сердился, Анечка смеялась.

– Нет, конечно, Вебер, ты прав. Я неправильно выразился. Отбил бы твою жену непременно я. Гейнцек живет в ожидании своей небесной любви. Ждать ему еще долго, поэтому он может позволить себе разве что легкий флирт в стиле а-ля господин генерал, а вот мое сердце и моя душа – свободны. И слово тебе даю, если твою жену отобью я, то до флирта у Гейнца дело не дойдет…

То, что Вебер всерьез злился на их шутки, только веселило их. Аня пыталась сдержаться, но и ей было смешно. Карл с Гейнцем старались вовсю, и все равно уводили их гулять, водили по каким-то подвальчикам – кафе, ресторанам. Сопровождали их на побережье, на Вышгород. Волоком тащили Вебера к Патрику в Церковь и усаживали за орган. Он уже не имел сил от них отбиваться.

– … Рудольф, ну не злись на них. Они же ради тебя стараются. Если Аланд сказал, что у Фердинанда все хорошо, то все хорошо. Ты все время думаешь о нем, а, наверное, не надо этого делать…

Аня пыталась Вебера отвлечь, называя настоящую причину непроходимого горя Вебера, и только еще сильнее вгоняла Вебера в его тревогу и тоску.

– Аланд – сумасшедший! То, что для него «нормально», – это не обязательно хорошо. Абель может лежать где-то – черт знает где – больной, полумертвый и даже не полу-, – а для Аланда это будет вполне хорошо. Ты не знаешь его, ты не можешь знать, что в понимании Аланда – «хорошо».

– Но почему остальные доверяют ему, а ты нет?

– Потому что я побывал в тех краях, где с точки зрения Аланда все у меня было хорошо. Абель не хотел уходить. Он мог работать и работать. И приносить людям радость и исцеление. Я вижу, что меня заговаривают, как дурака, позволяя говорить себе все, что меня злит, лишь бы я завелся на что-то другое. Аня, ты не знаешь, что такое в моей жизни был Фердинанд. Для меня он – и Корпус – это были синонимы, он уходил – и я впадал в благостную спячку. Прекращались все события. Я становился тупее идиота. Но я был так доволен собой. Я учился прилежнее девочки с косами, я всех слушался, я всем нравился. А потом он приходил – брал меня за эти косы и вешал мою идиотскую голову на крючок, пока не выветрится из неё вся благостная чушь. Этого не мог больше никто. Даже Аланд.

– Значит, и для Фердинанда слово «хорошо» не всегда имело общепринятый смысл. Значит, он был – как Аланд.

– Но почему же он – был? Аня… Прости меня, я понимаю, что сейчас я должен быть счастлив. И я счастлив тем, что ты есть у меня, но для чего это чудовище – Аланд – именно сейчас вышвырнул Фердинанда вон?

– Если ты хочешь побыть один и подумать, то твои друзья прекрасно развлекут меня в этом чужом городе. Они так интересно рассказывают, словно тысячу лет живут здесь и знают легенду, историю каждого дома и закоулка. Перестань сердиться, я буду проводить время с ними – пока тебе ни до кого.

– Я не хочу, чтобы ты уходила. Ты мне очень нужна. Когда и тебя нет рядом… Аня, я не вижу Фердинанда. Обычно я чувствовал, видел, что с ним, как он, где он, – сейчас я слеп, я бесчувственное бревно. И я не знаю, что думать.

– Может быть, Гейнцек прав – и тебе лучше побольше времени проводить за органом? Рудольф, они не смеются над тобой. Они тебя очень любят. Я только удивляюсь, как они умеют скрыть за шутками свою тревогу о тебе, обо мне. У тебя такие прекрасные друзья. И на Аланда, пожалуйста, не злись. Он не предал бы Фердинанда. А ты обвиняешь его именно в этом. Ты бываешь несправедлив к тем, кто так любит тебя. Мне так нужно, чтобы ты сейчас просто был рядом со мной, хоть иногда думал обо мне, был спокоен. Мне очень нужно, чтобы ты был спокоен, Рудольф.

– Я ни на секунду не забываю о тебе. Зачем ты так говоришь? Я всегда с тобой. Насчет покоя… Я, конечно, возьму себя в руки. Но неужели ты, в самом деле, не понимаешь, что меня рвет на части не пустая тревога?

– Не понимаю. Тебе говорят, что у Фердинанда все хорошо – а ты, как не слышишь. Аланд и Агнес заботятся обо мне так, как никто и никогда в жизни не заботился. И я знаю, что в их заботе обо мне – забота о тебе. Ты ругаешь их, а они любят тебя, они все делают, чтобы мы не отдалились друг от друга с первых же дней. Ты уже забыл обо мне. Ты только думаешь, что ты стремишься ко мне, как прежде. Дай тебе волю – и ты бы давно убежал. Пусть даже на поиски Фердинанда – ты бы, не задумываясь, оставил меня. Я это чувствую.

Вебер метался по комнате, не понимая, что возражать. Как объяснить – даже ей, самому близкому человеку, что потому его и разрывает на части, что он не хочет ни единой клеткой расстаться с ней. И не может ни на миг выпустить из сознания стойкий позывной к Фердинанду. Что в душе его живет его тревога о сыне, и даже музыка, которая наводняет его сознание и душу, – вся она взбесившийся океан, с километровых глубин, вышвыривающая на поверхность песок. И то, что сейчас говорила ему его любовь, – это была гибель.

– Аня, но это единственное, что я не могу сделать даже для тебя, – перестать быть собой. Я всегда был таким, я никогда не говорил, что я другой, – да, во мне нет спокойствия. Но ты же выбрала меня таким. Почему же теперь ты не можешь мне этого простить? Фердинанд тоже не умел быть спокойным…

Он говорил уже на повышенных тонах, и все бы это могло привести к ссоре, но вошел Аланд, чуть кивнул Веберу, смолкшему на полуслове, приобнял за плечи Анечку, уводя ее с собой.

– Ты так о себе значительно говоришь, Вебер, словно ты – само совершенство. Не может он измениться… Не поверишь, как быстро ты можешь измениться. А если ты полагаешь, что страдания твои так высоки и самоценны, так и женился бы на Абеле. Не уверен, что он бы согласился, – но отчего было не попытаться? И тебе было б хорошо, и ему не скучно. Оба бы и повеселились. Пакуй чемоданы. Вечером уезжаем. А мы пока подышим свежим воздухом. Беременной жене полезнее прогулки, чем твои беснования. Поверь мне, это я тебе как врач говорю.

Даже Анечке эти слова Аланда показались слишком строгими, она не без опасения оглянулась на Вебера – тот отвернулся и промолчал.

– Ужас, какой вам злой муж достался, – смеялся Аланд, прихватывая Анечкино пальто и платок. И сапоги на ее ногах он, разумеется, застегнул сам.

– Что вы лезете в мою жизнь, генерал?

– Господин генерал, фенрих. А будешь мне дерзить, так в Корпусе еще и отлуплю. Имей в виду… Беги лучше Абеля догоняй. Если, конечно, у тебя хватит прозорливости его отыскать. Приятных размышлений.

– Старый осел… – прошептал Вебер.

Аня удивленно посмотрела на смеющегося Аланда – и на это не рассердился?

– Это он о себе – в старости. Все, что непочтительного дети говорят о родителях, они говорят о самих себе в старости. Это банальная истина, фрау Анна. А на этого – не обращайте внимания. Это с неопытными мужчинами часто бывает. Я ему чуть позже все объясню, а пока не съешь себя, Вебер.

Вебер в подоконник вцепился, чтобы не броситься на Аланда.

– Не ты первый, фенрих, не ты последний. Не отчаивайся. С Фердинандом тебе стоило вот об этом в первую очередь поговорить. Чтобы без философских подтекстов. В поезде поболтаем, если у меня будет настроение. Но в Корпусе оно у меня будет непременно. Спокойствию я его научу, фрау Анна. У вас будет не мужчина – а воплощенное спокойствие и самообладание. Поверьте. В узел свяжу, Вебер.

В поезде Вебер так и провалялся на полке – глаза в потолок, и сон – как проклятье – не шел к нему. Анечка иногда спрашивала, не хочет ли он чего – предлагая то одно, то другое. Если рядом не болтали Карл и Гейнц, не сидел Аланд или Агнес, Вебер успевал коснуться ее лица, взять ее пальцы. Все ее вроде как любят. Только он один, оказывается, нет. А кто б ему дал просто посидеть рядом с ней – без этих говорящих, заботливых. Почему его личная жизнь вечно вся на виду? Они делают все, чтобы она разочаровалась в нем. Приедет в Берлин – закроется с ней дома, – и на порог никого не пустит. Это его жена, его семья. И он должен за свою семью постоять, пока их не поссорили.

В Берлине кто-то подогнал Аланду его «мерседес», Коху его «опель». Вебер присматривал такси.

Аланд дружелюбно опустил ему на плечо руку.

– Ты садишься с Кохом, Гейнцем и Карлом. Женщин я отвезу.

– Куда вы их отвезете?

– Тебя это не должно беспокоить. Ты возвращаешься в Корпус – и по расписанию. Я скоро вернусь.

– Как это в Корпус? Я еду с женою домой.

– С твоею женою к себе домой еду я, если ты не понял. А ты возвращаешься к выполнению своих прямых обязанностей, Вебер. Меньше у тебя их не стало.

– Вы… Вы не можете так поступить. Я поеду домой. Мне хватило этой поездки… Я должен просто побыть дома.

– Вебер, не спорь, поехали, – сказал Кох.

– Ты тоже в Корпус, ты не домой, Вильгельм?

– У него что-то со слухом, – сказал Аланду Кох и, не доверяя слуху Вебера, подтолкнул его в спину к машине.

– О, фрау Анна! Обратите внимание, – сказал Аланд Анечке, – сейчас мы с вами увидим такое шоу… Или не увидим, Вебер?

Вебер внутри себя просто заходился от гнева – и смеющиеся глаза Аланда приглашали его сейчас же у всех на глазах выплеснуть этот гнев.

– Целуй жену – и поехали, – сказал Кох.

Вебер посмотрел на Анечку и не сдвинулся с места.

– Рудольф, я подожду. Мне фрау Агнес все объяснила. Не думай о плохом, – Аня сама подошла, обняла его за шею. Отворачиваясь от всех, он все-таки прижал ее к себе и долго целовал.

– Ну, фенрих снова в сказку попал, – сказал Карл. – Так мы до завтра стоять будем. Ладно, фенрих. Не навсегда прощаешься. Господин генерал добрый – он тебя на Рождество домой отпустит, – да, господин генерал? Что тут – пустяки, два месяца и осталось.

– Карл, рот закрой, – сказал Кох.

Карл вовремя, посмеиваясь, уклонился от неминуемого тумака.

– Вильгельм, устрой им там разрядку. Чтоб к моему приезду все были в адекватном, работоспособном состоянии, – сказал Аланд. – Идемте, Анечка. Я понимаю, что впрок нацеловаться невозможно – так что, Вебер, можешь не стараться. За право попасть на побывку к жене тебе еще придется на славу поработать. Так и будет. Ты сам с себя погон не снимал.

– Я комиссован!

– Это для всего мира ты комиссован, а для меня – нет. И ты сам клялся твоей жене, что это полная чушь, и ты – года не пройдет – будешь офицером, пройдешь все комиссии. Поезжай исполнять. Вот майором станешь – и будешь жить дома с женою рядом, – слово офицера, Вебер. Чуть-чуть осталось. К тому же пока придется еще и к гастролям подготовиться – пока все еще ты комиссован. Дома у тебя не получится, Вебер, – слава Богу, ты родился мужчиной, и при такой женщине сидеть и на клавесине сутки напролет играть, – у тебя не получится. Если бы это было не так, мы бы лучше Карла вместо тебя женили.

– Нет, господин генерал, не сейчас – я еще от этих женитьб долго отходить буду, – возразил Клемперер.

Аня опять смеялась. Вся сцена резко утратила свой драматизм.

– И то правда, Карл. Поезжайте, – сказал Аланд, не сводя с Вебера глаз.

– Как я тебя ненавижу, гад… – прошептал Вебер, отворачиваясь от Аланда.

Аланд все улыбался. Вебер спиной ожидал хорошего тумака от Коха, но Кох как-то бережно приобнял его и повел к машине.

– Фенрих, все это пустяки, – очень тихо сказал ему Кох. – Ты подумай о том, что было два месяца назад. Я не думаю, что ты не в выигрыше. Хочешь туда – в волшебное прошлое? Она еще женою Адлера была, а ты только Хабанеру в кабаке только отыграл – и сколько расхлебывал. Не гневи Господа, мы имеем с тобой больше, чем могли себе вообразить. Подожди немного, Аланд никому еще в любви не препятствовал.

Вебер и на Коха взглянул, как на прокаженного, и о Кохе вспомнилось только плохое. Совсем недавно Фердинанд еще бредил Анной-Марией. Теперь Кох – ее муж и доволен собой, даром, что едва не убил этим Фердинанда. Что происходит?

Да, в самом деле, совсем недавно развернулась череда катастроф, перемен, перестановок. Кажется, что с тех пор миновала вечность – Кох прав. Но эти руки, что сейчас держали Вебера, успокаивали его, – обнимали любовь Фердинанда. Кох поломал Абелю жизнь, перечеркнул его любовь. Вебера передернуло. Кох заметил его выражение, но не отреагировал никак.

Кох проводил Вебера до машины и вернулся проститься с Анной-Марией.

Аланд усаживал женщин в машину с галантностью великосветского кавалера. Анечку он посадил последней. Она остановила Аланда.

– Аланд, вы что, правда, знаете, что они думают, делают и говорят?

– Работа такая, деточка.

– Как же они живут? Я бы так не смогла.

– Так я и твои мысли знаю, ты теперь часть этого дуралея. Пусть красивейшая. Пусть самая лучшая, но его часть. Брак – это серьезно. Но не думай об этом, – это все пустяки, еще отца и матери люди иногда стыдятся, а учителя – никогда. Он же всегда в тебе. Приходится жить с ним – как с паразитом. Вытворяй что хочешь – он слова не скажет. Никуда он не денется. Люди Христа – и того не стыдятся, допуская вполне официально, что он все видит, все слышит и знает все наши помыслы. Знает – и черт с ним, правда? Самые совестливые раз в неделю в церковь придут – покаются – и пойдут себе делать, что делали. Но учителю по-другому – никак, иначе ничему не научишь. Такая работа. Когда твой муженек сам пойдет учить – и не в академию Гаусгоффера, а вместо меня – вот тогда он цену своему гаду поймет. И все его гады ему возвратятся. Сейчас – и говорить бесполезно, он этого не понимает, он просто сгусток страстей. Ну что барышни, все к нам? Агнес, я почти сразу вас оставлю, ты понимаешь…