Читать книгу Что сказал Бенедикто. Роман-метафора. Часть 3—4 - Татьяна Витальевна Соловьева - Страница 14

Почему-то Вебер был абсолютно уверен, что за время его отсутствия Гейнцу стало лучше. Он вошел в комнату. Гейнц улыбнулся, но выглядел он совсем изможденным: огромные синие тени лежали у него вокруг глаз и у рта, черты заострились, белые руки лежали вдоль тела, он даже не попытался подать Веберу руку.

Венцель сидел рядом в кресле, просматривал какие-то ноты, на Вебера взглянул грустно и тут же отвел взгляд. Вебер сам взял холодную руку Гейнца, сел прямо на постель.

– Как ты, Гейнц?

– Я тебя дождался, – почти беззвучно отозвался Гейнц.

Вебер повернулся к Венцелю.

– Где фрау Агнес?

– Она не сказала, куда ушла, просила побыть с Гейнцем, пока она не вернется.

– Хотел с Клаусом посмотреть его дуэты – так мне нот в руках не удержать, – сказал Гейнц.

– Зачем?

– Он какую-то чушь играет…

– Клаус, поезжай домой. При нём нельзя играть, он не может не слушать, если что-то звучит. А если он слушает…

– Он меня сам отправил играть.

Гейнц прикрыл глаза.

Вебер с Клаусом вышли на кухню.

– Рудольф, ему вдруг стало хуже, – шепотом заговорил Клаус. – Под утро он уснул, но… Ты видишь, что с ним? Он даже головы не может поднять… Агнес плакала на кухне. Я никогда не видел, чтоб она плакала.

– Что она говорит?

– Ничего. Молчит.

Вебер вернулся к Гейнцу. Тот открыл глаза, снова чуть улыбнулся.

– Ты посидишь со мной? Я опять видел этот сон…

– Гейнцек, тебе и раньше снился этот сон. Что-то просто изменится в твоей жизни.

– Тогда Аланд приехал – а теперь он не приедет. Думаю, Агнес потому и плакала, она-то всё понимает. Как-то странно я съездил на гастроли.

– Аланд бы не оставил тебя, если бы ты мог умереть.

– Он же не знал, что я напьюсь и полезу в ледяную воду.

Гейнц посмотрел на стакан с питьем, Вебер сам напоил его, осторожно уложил его голову на подушку.

– Странно, что Агнес ушла.

– Я слышал, как она машину вызывала… Расскажи, как там все? Говори, даже если тебе покажется, что я сплю. Я все слышу и понимаю. Странное состояние… Так уже было, когда Аланд меня забрал в Корпус… Он сажал меня в кресло, садился рядом, учил медитации… но я, кажется, сидя задремывал. А он сидел со мной… У меня нет сил говорить.

– Есть у тебя силы, у тебя смысла нет, Гейнц. Сон – это про Город?

– Да. Там я понимаю, что во всём есть смысл, там звучит непередаваемая музыка, там невыносимо красиво, это нельзя рассказать… Я хочу быть там. Здесь – я противен себе.

Вебер вышел, отправил Венцеля домой и опять сел перед Гейнцем.

– Гейнц, Аланд мне сто раз сказал, чем я должен с тобой заниматься, что концерты концертами – но и для меня, и для тебя не это главное. Нам нужны силы, много сил, Гейнц.

– Не надо, Вебер, Аланд бы взял меня с собой, если бы это было так.

– Он не взял тебя с собой, потому что ты должен играть, Гейнц.

– Какие силы, Вебер? Зачем? Лучше скажи, что делает мой Альбертик?

– Зацеловал твой портрет – ни один так не замазан по краю, как твой.

– Какой еще портрет?

– Аланд придумал. Входишь в дом – все наши рожи в портретных изображениях в ряд на стене. Имитация нашего присутствия. Альберт со всеми здоровается по утрам, прощается по вечерам. Абеля зовет, как ты его научил, Абелёчком. Но твой он – подставляет стул, залезает – и целует.

– …Я хочу его увидеть, Вебер. Привез бы ты его, мне бы на него еще раз посмотреть, послушать его речи – и я бы без претензий убрался.

– Тебя чистит, Гейнц. Не надо болезненное состояние отождествлять с осознанием смысла жизни. Ты должен встать на ноги, вернуться к своим привычным делам – и только тогда ты сможешь сказать, есть смысл в твоей жизни, или нет. Вспомни, как меня ломало. Сколько раз я был готов не то что умереть – а прикончить себя. Но вы меня вытянули, и я сказать тебе не могу, как я вам благодарен. Гейнц, чистит всегда перед тем, как тебя поднимает на новую ступень, ты не хуже меня эту азбуку знаешь. Давай попробуем сесть, тебе будет не хуже, а лучше, если я прав.

– Подожди, подержи меня за руку, мне так легче. …Ленц вчера приезжал, они говорили с Агнес на кухне. Ко мне она его не пустила.

– Что ему было надо?

– Ну, как – контракты, гастроли, надо ехать.

– Ты подписал контракты?

– Да. Он не хочет понимать, что я не просто так лежу в кровати. Агнес как скала: нет – и все. Болен. Два месяца – и не раньше. Ленц сказал, что никаких гастролей – ни на каких сценах – он мне устроить не даст. Что он устал от фокусов Аланда. Что он нас придушит неустойками. Что иностранцы уехали – и он не побежит телеграфировать и извиняться, потому что подписывал не он, а я.

– Агнес, наверное, уехала на телеграф.

– Может, и так. Плохо, она нервничает из-за меня. Так бы коротко и ясно – заболел, умер. Никаких неустоек, никаких извинений. Можно, конечно, написать: «извините, умер», но всерьез не воспримут.

Гейнц чуть улыбнулся. Вебер с надеждой всматривался в его лицо, осторожно растирал его ладонь в своих.

– Тебе лучше?

– Не знаю, почему все так вышло?

– Не думай о них. Это не те люди, с кем стоило играть.

– А с кем стоило? Фенрих, какая дрянь эта их высшая школа. Там все пропитано завистью и тщеславием. У Аланда мы были в раю, у него была только Музыка, сама по себе, и был только один критерий – стремление к совершенству.

– Ну, так послушайся его, Гейнц. Он не приказал бы делать того, что тебе не нужно. Потерпи, я медленно подниму тебя.

Вебер осторожно поднял подушку, подложил Гейнцу под плечи еще одну.

– В самом деле, сидя мне легче дышать. Фенрих, принеси глоток кофе. Мне Абель иногда понемногу давал.

– Сейчас, Гейнцек. Прикрой глаза. Подыши ровно, подумай о том, что сегодня вечером Алька поволочет к твоему портрету стул, будет тебя целовать, желать тебе спокойной ночи, и ждать, что ты вот-вот приедешь.

– Ну тебя, Вебер.

– Он тебя любит. И я тебя люблю. Я не удивляюсь, Гейнц, что тебе снится небесный город. Нет сомнения, что ты оттуда. Только заваруха большая впереди, ты локти себе откусишь, когда со своих прекрасных небес увидишь, как нам тут весело одному за другим кишки выпускают, а тебе – наставнику класса единоборств и главному драчуну Корпуса – будет не вмешаться.

– Вебер, ты это знаешь? Это Аланд сказал?

– Знаю. Он даже кое-что мне оттуда показывал.

– Ты мне не врешь?

– Силы, Гейнцек, и так не равны. А ты еще до драки сбежать надумал.

– Я никогда от драки не уходил. И что, моя радость тоже под угрозой?

– Гейнц, я тебе больше, чем всё, сказал. И этого не имел права говорить. Не тяни из меня. Музыка, Гейнц, – это твоя лесенка. Она всего лишь куда-то ведет. Идти по ней устаешь, когда забываешь, зачем ты пошел. А ты посиди и повспоминай. Вспомни нашего маэстро. Он плохо играет? Возможно, когда-то и ему этого сделалось мало. Он нашел, чем заняться. Я не знаю, что тебе надо вспомнить, что ты такое главное в себе забыл, Гейнц.

– Принеси кофе и сигарету. Агнес вернется – а я здоров. Мне легче. Иди, пока кофе сваришь, я поправлюсь до конца.

Когда Агнес вернулась, Гейнц по-сибаритски полулежал в кресле, пил кофе и с наслаждением, лукаво затягивался сигаретой. Агнес покачала головой и засмеялась.

– Лучше бы ты его накормил, Рудольф. Он все эти дни ничего не ел.

– Я не подумал, фрау Агнес. Что ему приготовить?

– Я сама, сидите. Вы хорошо устроились. Вы молодцы.

– Фрау Агнес, вы так надолго меня оставили – я просто по вам истосковался… – начал жаловаться Гейнц, едва Агнес подошла тронуть его голову, взглянуть на сердце.

– Я все уладила с твоими контрактами. Добрый Клеменс написал такое заключение, что мне было довольно процитировать, чтобы твои гастроли без вопросов отложили на необходимое тебе для выздоровления время.

– Клеменс? Вы его все-таки приручили?

– Это было нетрудно, он очень сговорчив, передавал вам приветы. Рад, что вопреки его прогнозам ты быстро поправляешься. Хотел даже тебя проведать, Гейнц, я его еле отговорила. Ты не рано поднялся?

– Меня Вебер за шиворот вытащил из постели и грозился побить, если я буду сопротивляться. Но мне, как ни странно, лучше. Может, побил бы – так совсем бы стало в самый раз. Фрау Агнес… Вытолкайте его за дверь, пожалуйста, – пусть едет готовиться к своим концертам.

– Не волнуйся, сейчас всех пристроим к делу. Это мы с тобой сегодня можем никуда не торопиться.

– Я буду таким послушным, фрау Агнес, каким никогда раньше не был. Мне стыдно. Вы ночью плакали, и я решил грешным делом, что я доигрался. Черт бы со мной – но Ваши слезы. Я их не стоил. Сеньор Аландо не передал через Вас для меня указаний?

– Аландо ночью унес в себе твою проклятую болячку. А вы уже всё разнюхали и обсудили мои слёзы. Как вам не стыдно, Гейнц…

– Стыдно, я говорю вам: стыдно. Откуда ж мне было знать, прекрасная фрау Агнес, что вы плакали от счастья, что у вас было свидание с нашим дорогим господином генералом.

Агнес дала Гейнцу затрещину, Гейнц притворно застонал, поморщился, уронил голову.

– Это все, что было необходимо для полного моего исцеления, фрау Агнес. Теперь-то я точно здоров. Поцеловал бы вашу щедрую руку – да боюсь, ваш муж рассердится…

Она ушла, повторяя вполголоса, что они все – негодные, просто негодные мальчишки. Гейнц счастливо улыбался ей вслед.

Гейнц сообщил Веберу, что здесь он будет только отрывать Вебера от занятий, а потому он поедет с Агнес нянчить Альберта.

– Тебе хорошо там побыть. Хотя Альберт тебя заболтает, он говорит без умолку.

– Вебер, когда ты готовился стать отцом, ты мог бы прочесть хоть одну книгу о детях. Ребенок должен говорить – когда он говорит, он развивает свой мозг. И когда он выполняет мелкую работу пальчиками – он тоже развивает свой мозг. Ребенок обязан говорить, теребить, перебирать пальчиками. Что толку, что ты молчал все детство, – ты и остался идиотом, и рукам твоим было нечем заняться. Теперь наверстывай.

Агнес слушала их с улыбкой.

– Нет, но фрау Агнес… Что это такое? – сокрушался Вебер.

– Это Гейнцеку стало лучше, Рудольф. Я его, действительно, увезу. Аландо просил избавить его хотя бы от решения проблем, связанных с пьяными выходками подполковника Хорна.

– Мне что ли напиться? Я бы тоже не отказался от рая. Это не честно: он нашкодил – и ему все блага, а я тут один – как раб на галерах…

– Вебер, я мелкую моторику развивал в детстве, когда ты ленился и предавался праздным мечтам. А тебе теперь еще и Клауса воспитывать. Клауса мы ему оставим, да, фрау Агнес? Чтобы он не скучал.

– Не знаю, Гейнцек. Насчет Клауса я пока не решила.

– Фрау Агнес, почему вы ему потворствуете?

– Я потворствую тебе и твоей работе. Сейчас заедешь к Ленцу. Уточнишь изменившийся график выступлений, поговоришь о ваших дуэтах с Клаусом… Рудольф, ты остался единственным трудоспособным мужчиной здесь. Надеюсь, что не Анна-Мария поедет добывать хлеб насущный?

– С Анной-Марией мы бы хорошо поиграли. Спросите ее, фрау Агнес. Если там Гейнц вместо няньки засядет, а еще и Клауса привезет, то, возможно, сестре его захочется срочно уехать. Я поговорю с Ленцем… Тогда у меня вообще не получится к вам приезжать, – чуть не каждый день концерты…

– Сам напросился! – шепнул Гейнц.

– Поиграй, Рудольф. Это очень хорошо. Это очень для тебя важно. Ты убедился, что у твоей семьи все в порядке, тебя там ждут, любят, а Гейнц приедет – Альберт не будет так стремиться к окну…

– Нашли чем утешить. Он и отцом будет Гейнца считать.

– Ничего, фенрих, потом, когда он вырастет, я ему – в стиле сеньора Аландо – честно расскажу, что его биологическим отцом был ты. Я хорошо его воспитаю, ты им будешь гордиться.

– Вот дрянь, а? Зачем я его спасал, фрау Агнес?

Вебер даже символически пнул Гейнца в колено.

– Это неблагородный человек, фрау Агнес, – сказал Гейнц. – Так когда мы поедем? Я уже хочу поскорее убраться отсюда.

Гейнц отставил тарелку – поел он хорошо, с вернувшимся аппетитом. Встал, повел плечами.

– А ничего, – сказал он. – Как ничего и не было.

– Вот пусть идет и играет сам, симулянт чертов… – сказал Вебер.

– Ты давай к Ленцу поезжай, он тебе хорошенько всыплет за меня. А мне нужно окрепнуть – сам говорил. Он уже может ехать, да, фрау Агнес?

Агнес, приобняв плечи Вебера, вышла с ним, подробно объясняя, что и кому сказать, где и когда ему следует появиться.

– Работай спокойно, дорогой. Все будет хорошо. Ты такой молодец…

Сродни детскому утешению – но, когда Агнесс так говорила, все казалось на свете снова не так уж плохо.