Читать книгу Жаба душит. Сатирический роман в трех частях. Часть третья - Василий Варга - Страница 12

Ватраленко после этих слов окончательно пришел в себя, и даже зеленое сукно поправил на столе. Потом его рука скользнула к молнии на брюках, чтобы убедиться, что все хорошо. Затем достал расческу, поправил волосы на голове и с радостью ухватился за стакан со спасительной жидкостью.

– За нашу независимую Украину! – предложил Дискалюк, вставая.

– За ее, родную, – произнес Ватраленко, сидя на стуле.

– Скучно жить, – вдруг заявил Дискалюк.

– Что вы, наоборот. И потом, вам ли говорить об этом?

– Я думаю, как сделать так, чтоб изменить образ жизни…

– Что вы? ничего не надо делать, решительно ничего не надо менять. Разве рай на пекло меняют?

– Меня все это не интересует: я – одинок…

– Вы не одиноки. Мы все с вами. А потом у вас бункер. Случись атомная война, вы защищены.

– Ты, я вижу, меня не понимаешь. Когда—то я все силы, всю энергию отдавал народу, служению партии и жил, так себе, не шибко бедно, но и не зажиточно. Где—то, в подсознании, бурлила мысль, как бы выдвинуться, получать белее высокую должность, быть независимым не только политически, но и материально. Теперь у меня все есть… и даже бункер есть. Когда я возвращаюсь домой даже очень поздно, я обхожу этот бункер вдоль и поперек и понимаю, что бункер это защита, от бандитов, от нежеланных гостей, от Маруньки в конце концов. Она все время ищет мой след, поливая его слезами и говорит: миленький, иде ты? но именно теперь я начинаю чувствовать какую—то неудовлетворенность, пустоту, а она хуже моей верной супруги Маруньки, надоевший мне хуже горькой редьки, ить все это придется покинуть. Эти берега, этот шум Тисы, эти …мешки с долларами останутся, а меня нет: и днем и ночью я буду – там, в темноте и сырости… отдавать свое тело червям…

Его глаза покраснели, губы начали вздрагивать – хуже, чем у Маруньки, его до боли верной супруги, почти так же, как у простого крестьянина, чья жизнь веками одна и та же: чего—то не хватает, а что—то уже давно кончилось.

– Мы вас все обожаем, чего же вам не хватает? Хотите, я на колени стану и начну вам клясться в своей любви и преданности! Да ежели бы я был на вашем месте, хоть в течение суток, я бы пел на радостях, я бы приказал заснять себя на видеокамеру и сыграл бы лучшую роль, каких просто нет ни в одном фильме. Давайте соберем форум где-нибудь на стадионе, я расскажу вашу биографию, ну, скажем на день вашего рождения, либо в день вашего назначения на этот высокий пост и вы увидите, и услышите ликование народа, тогда и сбросите с себя гнет неудовлетворения. Я и об этом расскажу. Неудовлетворение собой свойственно великим людям. Я тоже часто бываю неудовлетворен собою. Вот и сегодня, к примеру, я не так, как положено полковнику, вошел в ваш кабинет. Эта фуражка, сбитая набекрень, ширинка, расстегнутая на брюках, будь она неладна, – разве тут будешь собой доволен. Что может подумать такой великий, такой аккуратный человек, как вы? Растяпа, наверняка вы так подумали. – Ватраленко при этом схватил и опрокинул стакан с волшебной жидкостью, особенно быстро и как—то жадно, чтоб ни одна капля не упала на брюки с расстегнутой молнией, и выдавил из глаз слезу преданности. Сделав это великолепно, аккуратно, по—милицейски, тут же стукнул себя по лбу.– Вот опять ляпсус вышел, простите, ради Бога. Прежде, чем лакать, надо было тост сказать в вашу честь, либо подождать вашего разрешения, либо дождаться, когда вы поднимите, а тут… с расстройства, так сказать.

– Не переживай, не церемонься. Можно было бы позвать…

– Не надо звать: мы сами придем. Только разрешите.

– Я могу разрешить…

– Не надо разрешать, вы только голову наклоните… в знак того…

– Чего?

– В знак того, что вы разрешаете нам вас на руках носить.– Ватраленко еще подставил бокал, когда Дискалюк взялся за бутылку.

– Ты молодец, оказывается.

– Служу… вильной Украине.

– И мне.

– Вам в первую очередь, вам конкретно, а вильной Украине чисто символически. Разрешите тост.

– Разрешаю.

– Я поднимаю этот тест, то есть тост за вас, как руководителя района и хорошего семьянина. За ваших детей, за вашего погибшего мальчика Икки, царствие ему небесное, будь ему земля пухом, а его убийцы да горят в огне вечном. И за вашего сына Роблена! Он так мчится по городу на автомобиле, что даже работники милиции, мои работники разбегаются в разные стороны, вернее разлетаются, аки куры при появлении ястреба. Я уже пердупредил всех: не сметь штрафовать Роблена Дискалюка, что бы он ни совершил, потому как у нас в Рухове только один такой смелый, такой шибкий мальчишка. Надо ценить таких ребят, а не наказывать. Другое дело, еже ли бы этот мальчик был из другой семьи: он бы из кутузки у нас не вылезал.

– Если он заслуживает наказания, что ж! надо наказывать, а то от нарушений недалеко до преступлений, – сказал Дискалюк.

– Что вы? Боже сохрани. И закона такого нет, чтобы детей начальства наказывать.

– Перед законом все равны.

– Теоретичеси, позвольте вам заметить. Вон, депутаты – неприкосновенны. Я помню, наш бывший депутат Жардицкий, трех девчонок изнасиловал сразу же после выборов, и мы ничего не могли сделать: он неприкосновенен. Депутат, а не член собачий. Это немцы нарушили международное право, право неприкосновенности и арестовали нашего славного депутата. А чем ваш Роблен хуже? Да он так крутит баранку на поворотах – душа радуется! Я раньше думал: надо автогонки устроить и наградить его за первое место в соревновании. А дочка ваша – просто прелесть. Она тут недавно на дискотеке голая плясала… а потом…

– Что ты болтаешь? – спросил Дискалюк, краснея.

– Клянусь моими тремя звездочками на плечах! Мои ребята дежурили на дискотеке и докладывали. Говорят, волосы у нее ниже пояса и все глядели на нее, раскрыв рты. Говорят, в Гишпании была, а там модны танцы в голом виде. Я бы тоже не прочь поглядеть.

– Почему ты мне раньше не доложил об этом?

– Не было подходящего случая, да и боялся я. А вот теперь вы создали такую благоприятную обстановку – все перед вами выложишь.

– Ну, погоди! Больше тебе, Реввола, Испании не видать, как свинье своих ушей.

– Говорят: у Париже обнаженных можно прямо на пляже встретить.

– Это нудисты.

– Что за буддисты?

– Не буддисты, а нудисты.

– Налейте еще, а то без стакана не разберешь, простите, что так нахально прошу налить этого зеленого змия. Это бывает так редко, не всегда я решаюсь промочить горло так, чтоб не першило в горле, га—га—га, – сказал полковник, хватаясь за стакан. – Жарко что-то. Позвольте расстегнуть китель и снять сапоги, жмут, проклятые.

Дискалюк кивнул головой, и полковник стал расстегивать китель, снял фуражку и сапоги.

Дискалюк стал замечать, что человек, который совсем недавно просто заикался в его кабинете, так осмелел и так преобразился, что с ним скоро могут возникнуть проблемы.

И действительно, вскоре Ватраленко полез целоваться.

– ДмиЛексеевич, ты мене уважаешь или не уважаешь? А я тебя уважаю, позволь, я тебя облобызаю! И давай соберемся все вмести, устроим сабантуй. Я найду голых девок, и они будут перед нами танцевать. Пущай Реввола их возглавляет. Она девка то, что надо, у ее такая грудь, такие сиськи, закачаешься, я те скажу. А попка так это просто прелесть!

– А ты что, видел? – нахмурив брови, спросил хозяин кабинета.

– Дык я в следующий раз сам пожаловал на дискотеку в гражданском костюме с приклеенной бородой. Она мне тоже предложила раздеться, но я испужался…

Дмитрий Алексеевич побелел, а потом позеленел от обиды и от удивления и еще оттого, что не знал как вести себя в подобной ситуации. Ему в жизни не приходилось подобное выслушивать, да еще в адрес своей собственной дочери. И только повинуясь инстинкту высокого начальника, присущего только ему одному в этом районе, он встал, сжал кулаки и, вращая перед пьяной рожей начальника, стражи порядка и спокойствия граждан, закричал не своим голосом:

– Встать, бля…, смирно!

Ватраленко кое-как поднялся, опустил руки по швам, но прижать их к бедрам был не в силах, стоял, покачиваясь и пробормотал, что-то вроде: слушаюсь, есть, и так точно.

– Убью! Уволю! Шагом арш! Раз—два, раз—два! Кру—у—гом!

Начальник милиции совершенно потерял ориентацию и свалился на ковер. Тогда Дискалюк забрался в сейф, достал флакончик нашатырного спирта, налил воды в стакан, капнул несколько капель, открыл рот Ватраленко и залил содержимое вовнутрь.

Через какое—то время наступило значительное потепление, то бишь, улучшение: состояние сильного опьянения сменилось стыдом и чувством вины.

– А теперь уходи!

Ватраленко виновато молчал, стал глазами искать фуражку и даже вращать головой, но ничего не найдя, махнул рукой и вышел из кабинета полуголый. Леся облегченно вздохнула, потому что ей тяжело приходилось буквально стоять у двери, чтобы никто не вошел к шефу.

Труднее всего ей приходилось с госпожой Дурнишак, которая заподозрила что—то недоброе, а уж если Абия Дмитриевна что—то заподозрит – держись.

– Может ты, ласточка, по доброте душевной, не такой водой наполнила графин и отнесла с утра в кабинет Дмитрия Алексеевича и он, выпив ее, а всякий мужчина пьет воду, гы—гы—гы, если его мучает жажда. Вот он, бедный, возможно и напился, а теперь сидит, солнышко, голову на руки опустив, будучи не в силах позвать на помощь. Так что давай, не кочевряжься, а отойди-ка лучше от дверей. У меня дело к нему. Дело, понимаешь? Я тебе не какая—нибудь финти – винти. Я есть Абия Дмитриевна – римлянка времен Цезаря, поэтому раскрой свои зенки—баньки пошире и посмотри!

– Не могу, Абия Дмитриевна, и все тут: приказано не пущать, значит не пущать и все тут, хоть кол на голове теши. Вы что – против конституции, порядка и законности? Тогда идите, проходите, и сами же отвечайте за свои поступки.

– Да я что, да я ничего, – уже более миролюбиво произнесла Абия Дмитриевна. – Я, деточка, только одним глазком в щелочу, замочную скважину, так сказать, не более того. – Абия Дмитриевна оттеснила Лесю к тому месту, где дверь вращается на петлях, а сама приложила ухо к замочной скважине и приложила при этом палец к губам. В это самое время Дискалюк как раз стукнул кулаком по столу, чтобы привести в чувство начальника стражи порядка.

– Ой, драка, ребята, бежим отсюда, – испуганно произнесла госпожа Дурнишак, к всеобщему изумлению всех сидящих в приемной с твердым намерением попасть на прием к великому человеку для решения проблем в интересах народа. Таким образом, приемная была очищена в мгновение ока.

– Ну, слава Богу! – вздохнула секретарша. – Ну, Ватраленко, сорвут с тебя погоны полковника. Это уж точно.

Легок на помине, Ватраленко открыл дверь, посмотрел на секретаршу, как бы ища в ней сочувствие и сказал:

– Ну, все, пропал я, как пить дать, пропал. Пойду, застрелюсь, другого выхода нет.

– Пойдите, проспитесь, как следует, – сказала Леся, – а то, в таком виде в цель не попадете. – И расхохоталась.