Читать книгу В сердце Австралии. Роман - Вера Мещерская - Страница 22

– Мой старик – чистое золото! – хвастался Элдред Норман по дороге домой «в афганце» после их медового месяца на побережье, – Ты, наверняка, ему понравишься. Он немногословный, спокойный, крепкий. Остаётся загадкой, как они сошлись с матерью. Та выросла в городе, и как все женщины склонна к болтовне.

– А кто у вас готовит?

– Повар. По прозвищу «Ща-уйду». Когда кто-нибудь критикует его стряпню, он говорит: «Ну, и ладно, ща уйду! И готовьте сами!» Но это он только грозится.

– А аборигенки помогают по кухне?

– Да, к маминому неудовольствию. Ведь это единственные женщины в усадьбе, с которыми можно хотя бы на их местном наречии словом перекинуться.

– Я бы их с малолетства обучила хорошему английскому…

– Может и так. Да кому это надо!.. Здесь и белокожим детям тяжело образование получить!..

– Так чёрных никогда не учили чтению?

– Зато они читают мысли скота да и буквы на ящиках с керосином.

Нэнси представилось, как она может принести просвещение этим диким детям природы. А их, безусловно, стоило выучить.

Элдред и Нэнси выехали из Херготт Спрингс на север с экипажем Волта Кромби, потом – с почтовым на Бёрдсвилль.

Нэнси волновалась перед предстоящей ей встречей с Робертом Макдональдом, который так и не ответил на её последнее письмо. Она лишь утешала себя тем, что месяц службы констебля истечёт, пока они уедут.

Девушка остро чувствовала, что её лицо, светящееся счастьем, сильнее резанёт его незажившую рану…

Во время стоянки поезда Волт отлучился, и Нэнси решила навестить сестёр в общине.

Даже, несмотря на боль, это доставило кучу счастливых воспоминаний.

Девушка взяла с собой миссис Эдисон со склада, предоставив Элдреду возможность выпить в мужском обществе.

Нэнси понимала, что женщинам строго – настрого запрещено заходить в бар, если только они не работают там официантками.

Знакомую кухарку ныне сменила худенькая, тёмненькая женщина с таким кислым лицом, будто его замариновали.

Нэнси дошла до кладбища за час, защищаясь от палящего солнца широкополой шляпой.

Сухо оглядела она последнее пристанище Стэн. Свежий холмик среди пыльных надгробий завершала могильная плита с выгравированной надписью:

«Вечной памяти Станиславы Августы Честертон, единственной дочери Джеймса и последней Августы Честертон из Аделаиды, умершей 22 февраля 1914 года в возрасте 26 лет.»

Нэнси разровняла на холмике высохшую землю и украсила холмик белыми ракушками, привезёнными с побережья. Растения бы здесь не прижились.

Девушка оглянулась на безжалостную небесную лазурь и заброшенную земную твердь.

Уходя, она прикрыла ворота, защищая кладбище от бестолковых коз.

И так она закрыла ворота своей девичьей жизни, открывая для себя новую – рядом с Элдредом.

Вспомнив о нём, Нэнси заторопилась, так как уже успела соскучиться после недолгой разлуки.

Ночь им пришлось делить с незнакомыми попутчиками в вагоне: Нэнси – с двумя женщинами, а Элдреду – с тремя оставшимися мужчинами.

У большого каменного здания гостиницы, отделанного балконами, Нэнси заколебалась.

Насколько хорошо она знает своего мужа? А что если он перебрал в баре и вернётся «в стельку» пьяный?

При такой мысли юная дена похолодела. Из сравнительно прохладной гостиной Нэнси посматривала на окошко бара, пока не обнаружила там своего благоверного, облокотившемся на прилавок: рукава его синей рубашки были закатаны, шея обнажена.

Свободной рукой он держал узкий бокал с пивом, перекидываясь словом с парой неряшливых субъектов.

Взглянув наверх, Элдред заволновался:

– Я вмиг буду у тебя, дорогая! – крикнул он, – Допью только!

– Я подожду в гостиной, – кивнула Нэнси чувствуя истому от того, что не может быть с ним рядом прямо сейчас.

И не может насладиться холодным пивом. Да, это – мир мужчин!

Нэнси поднялась по лестнице, зашла в «дамский» и прошлась по коридору с высоким потолком.

Она прошла сквозь их сумерки и открыла комнату с двуспальной железной кроватью, по полу из мелкого линолеума вышла на широкий балкон.

На улице одинокая лошадь устало топталась у порога да собака дремала в тени оцинкованной водосточной трубы.

Ну, где же Элдред? Нэнси уже решила одна идти к обеду. Солнце ещё не скрылось за горизонтом, но эта часть гостиницы была в тени уже после полудня и не было необходимости в восточном бризе.

Но вот знакомые шаги. И вот уже загорелые руки мужа обнимают её. Элдред поцеловал Нэнси в затылок.

Она жадно повернулась к нему, и оба замерли в долгом объятии.

– Прямо как принцесса в рыцарском замке. Заждалась? – спросил Элдред, – Целых две ночи мы не были вместе! Не будем же терять время, – он взял её за руку и повёл за собой.

Элдред выбил пробку из бутылки с газировкой и подал Нэнси.

– Мог бы и пивом угостить, – заметила та.

– Не знал, что ты любишь пиво…

– Не то чтобы… Но тот бокал в твоей руке отливал янтарём и выглядел заманчиво. А с другой стороны – от тебя так несёт!

– О, прости! За обедом откроем бутылку пива.

И он начал расстёгивать её белую батистовую кофточку…

Волт организовал прогулочный поход на три дня туда, где всю дорогу была вода.

Некоторые слабые барханчики засыпало, и лошади шагали уверенно.

Всадникам захотелось сойти и размяться, Элдред помог откопать забуксованные в песке колёса повозки. Становилось прохладней, с тех пор как Нэнси покинула Юг, и путешествуя с двумя опытными бушменами не чувствовала ужаса перед бескрайней, безжизненной землёй, имя возможность вернуться назад.

В Этадунну она вступила давно желанным другом, когда они заехали туда за почтой и освежились там холодным лимонадом.

Миссис Смит, мать сгоревшей Мэри выглядела похудевшей, но, казалось, начала поправляться.

Коппераманна, Уривиланьи, Манджераньи, Мирра Митта – эти звучные исконные названия ласкали слух Нэнси своей музыкой.

Было что-то в этом крае даже в засуху, в этой пустоте и широте горизонта, что заставляло скучать по ней в уютной Аделаиде с её приветливыми зелёными холмами. Вместе с чувством подавленности Нэнси ощущала и подъём духа.

В течение всего последующего дня они пересекали громадное пространство близ холмов Клифтона, развозя почту по небольшим почтовым ящикам на пути.

После полудня, когда вся равнина вдоль и поперёк покрылась мелкими камушками из «крабовых норок» от некоего продолжительного потопа, подходящих к великолепному миражу.

Впереди степь стала кобальтовой, посреди лилового озера, окаймлённого тёмно-синими деревьями, которые, казалось, плывут над водой и возвращаются к высоким розовым скалам, а те колыхались и видоизменялись, едва к ним приблизишься.

Тогда всё исчезало, будто выключили волшебный фонарь, и остался лишь горячий песок.

У лагуны Гойдера, теперь высохшей и поросшей бакаутом, они свернули к востоку, избегая зыбучих мест русла, что вывело их к краю Каменной пустыни Стёрта.

Лошади срезали путь, продвигаясь вдоль слабо обозначенной дороги среди огромных красно-лиловых валунов, блестящих как отполированное железо под лучами солнца. Это замедляло ход.

Они разбили лагерь по дороге у подножия одного из барханов, направленного к северу и югу, в зависимости от хода движения.

Теперь до Бёрдсвилля оставалось немного – миль тридцать пути.

На другой день они прошли сквозь ворота широкой сетчатой ограды, покосившейся, будто пьяная.

– Граница между штатами Южная Австралия и Квинсленд, – прокомментировал Элдред, – Полагают, что это защищает от кроликов.

Когда они направились к Бёрдсвиллю, предвещавшему конец пресловутой Бёрдсвилльской трассы, лошади понеслись по пересохшему руслу Диамантины неслабым галопом.

Вниз по направлению к посёлку часть канала направлялась свежей водой.

Посёлок даже казался меньше и глуше, чем Херготт, к которому вели рельсы, и линия Оверланд Телеграф выглядела внушительно.

На западе курился высокий бархан. А за ним – бесконечная череда барханов пустыни Симпсона.

По всем остальным направлениям простиралась бесконечная покрытая валунами степь, огромные пространства каменных обломков, среди которых изредка попадались полувысохшие побеги солонца, видные полностью. Только улица была забита песком.

Но правление Квинсленда предусмотрело правление школы.

Сначала они остановились у здания почты, однокомнатной сторожки с окошком посередине и позади, что позволяло проветривать, когда дул свежий воздух и закрываться, защищаясь от песчаных бурь.

Небольшое крытое крылечко, заполненное толпой народа, ожидающего сортирующейся почты – кто-то ничего не получил, кто-то – не больше пакета с медицинскими указаниями из Аделаиды.

В целом весь путь в более чем восемьсот миль преодолевали из-за нескольких дорогих сердцу открыток и писем и больших посылок со всем необходимым.

И при словах: «Волт едет!» или: «Почта приехала!» казавшийся вымершим посёлок снова оживал.

Отовсюду слышались поздравления Элдреду и его невесте.

Каждый, посетивший королевскую гостиницу – одноэтажное здания из местных пород камня с волнистой железной крышей, высящейся в центре мансардой, замечал редкую для этих мест длину постройки. Эта гостиница ничем не напоминала внушительного здания в Херготт Спрингс.

Кровати маленькие и мрачные, столовая длинная и узкая, как колея.

Но молодая чета остановилась здесь всего лишь на ночь, пока Элдред собирал повозку, оставив позади пивной повозку с двумя лошадьми, которых вволю накормил дорогим сеном, привезённым поездом и почтовой фурой с юга из Кворна.

Открывая посёлок далеко за полдень, Нэнси подошла к будто манящему зелёному пруду, первый прохладный водоём с неиссякаемым источником.

Ей казалось, что можно было побарахтаться, сняв белые башмачки и чулки.

Она окунула в воду, к счастью, лишь одну ногу. Вода была почти горячей, будто соперничая с воздухом. Только что пар не шёл. Но обманчивая вода казалась чистой и прохладной. Пальцы на её ноге покраснели, будто ошпаренные.

Смешение голосов водяных птиц, хриплые крики какаду предвещали свой вечерний водопой, являясь перед Нэнси длинным зелёно-голубым потоком.

Путешественница оцепенела от восторга. Красный от глины берег, запруженный алой ряской выгодно оттенял бирюзовое мелководье с плывущими по нему бумажными корабликами.

Зеленеющие арники буша и поднимающиеся островками стволы кулаб, окаймляя берег тростником и камышом.

Ожил оазис с выплывающими пеликанами, с шагающими белыми и серыми цаплями, с ибисами и журавлями – ожил многоголосьем птичьих голосов, к которому присоединились… лягушки! Казалось. Чудесная благодать после затянувшейся засухи в этом месте, они выжидали.

Теперь-то Нэнси поняла, почему это посёлок на краю пустыни назвали Бёрдсвиллем. Город птиц по-английски оправдывал своё название.

Они выехали рано утром, после весёлой и неспокойной ночи, в продолжение которой Нэнси выпал из узкой растяжки, в которую они все забились, а Нэнси совсем провалилась куда-то вглубь матраца. Элдред решил перенести постель.

Огромные номера Королевской гостиницы не были приспособлены для жизни.

Покидая Бёрдсвилль, путешественники пересекали высохшее русло «в сторону Каппамерри к реке», остановившись среди валунов в степи.

С необычайным волнением и удивлением присматривалась Нэнси к своему новому дому, а особенно настораживала предстоящая встреча со свекровью.

Но рядом был Элдред, с которым ей всё ни по чём. Они расположились на ночлег неподалёку от дороги.

С севера на восток по пути к Диамантине перед ними высились мёртвые деревья, отмечённое одно из них каналами. Означало конец пути. А ещё избыток сухих дров.

Элдред развёл яркий игривый костерок и подвесил котелок на треножник, замесил и испёк в золе пресную лепёшку, добавив в муку соль и холодную воду с щепоткой стёртого вручную порошка.

Агнессе показалось, что она может привыкнуть к крепкому бушменскому чаю – чёрному и сладкому, основному освежающему напитку в буше, спасающему после долгого засушливого дня.

Элдред и Нэнси подкрепились пресной лепёшкой с холодной жареной говядиной и куском желтоватого жира, к удивлению Нэнси, оказавшемся ничуть не хуже сливочного масла.

После ужина оба отдались своей любви под покровом звёздного неба. Луны не было, и небо сияло незнакомым бледно-голубым пламенем.

– Какое яркое! – прошептала Нэнси, но мелкие камушки, забившиеся в её спальный мешок начали покалывать спину.

И тут ей подумалось, что мужчинам в буше всё-таки привычней.

Но и она была не в счёт, жалуясь, как очередная невеста. Нежно прозвенели колокольчики лошадей, когда прихрамывающие лошади потянулись к сухому корму.

Одна из лошадей путешествовала с упряжью, другая в сбруе «со шпорами», которые свисали с другой стороны, готовые опуститься над телегой, когда ведущая лошадь уставала.

До Бёрдсвилля было восемь миль; первой среди грязных «дорог», что вела в небольшое поселение Бетута, и тогда сворачивала на север среди запасного маршрута до Каппамерри.

Степные валуны оставались неизменно рыжими от степной пыли, а в потрясающе рыжих барханах поднималось напротив голубое небо, когда на второй день Элдред объявил:

– Вот мы и в Каппамерри. Видишь череп на пустом пне? Это знак для нашего почтальона.

Нэнси оглянулась.

По другой стороне пути отчётливо выделялись кости дохлых буйволов, а чуть дальше, в крайне запустевшем и начисто обглоданном месте вокруг источника, валялись иссушённые жарой скелеты, готовые стать мумиями с мёртвыми глазами, уставленными в никуда.

Нэнси вспомнила про Стэн, и её чуть не стошнило:

– Элдред, подожди минутку! Кажется, мне нехорошо.

– Извини, милая. Это из-за жары?

Ехали они с ветерком, и жара не так была заметна, но Нэнси прошептала:

– Да… Наверное.

Элдред дёрнул поводья, и лошадь, прошедшая за день двадцать миль с перерывом на ланч, остановилась с благодарностью за передышку.

Рыжий бархан с другой стороны пути блестел от зноя, но без взросшего в горячем песке пустынного дуба с тёмным стволом и тонкими игольчатыми листьями, среди черноты в пестроте против сияющего рыжего песка и заброшенного густой тенью, будто в прохладном пруду.

Нэнси пошатывало, и Элдред поднялся и смочил его в воде из фляги под телегой носовой платок, быстро покрывшейся слоем рыжей пыли, но вода оставалась прохладной от испарения.

Нэнси уселась, спрятав руки под колени, удерживая голову.

Элдред заботливо вытер пот с её лба. Жену больше не тошнило, и та постепенно приходила в себя.

– Хочешь попить?

– Нет, спасибо. Сомневаюсь, что вода долго удержится.

– Тебе будет легче, если ты немного отдохнёшь в тени. Утешает, что Каппамерри уже близко. Там ты сможешь помыться и отдохнуть.

Светло-каштановые локоны Нэнси топорщились вокруг её лба, едва она откинула назад широкополую шляпу с тонкой вуалью.

– Ты ещё заботишься о своей красоте, с обгорелым носом и запылённым лицом? – спросил Элдред.

Нэнси натужно улыбнулась:

– И как здесь выживает скот?! – сказала она, – Жестокий край!

– Да. Есть поверье, что этот край проклят. Когда видишь увязшего в болоте вола. Ещё живого, а глаза уже выклеваны воронами…

– Замолчи! – испугалась Нэнси, а потом спросила, – Много ли пало в эту засуху?

– Да. Падёж скота зависит от нехватки воды и своевременного корма. А весь корм в округе пропал. У скотины не хватало сил дойти до пастбища и вернуться к воде – так и дохла с голоду.

– А я и не задумывалась об этом, когда наслаждалась ростбифом.

– Несомненно. Это одна из крупнейших засух на нашем веку.

Но мой старик не теряет оптимизма и в лучшие годы запасается впрок, а в период засухи отбирает ту скотину, что не в силах прокормить и выгрузить. Но засухи неизбежны.

В былые времена говорили, что без них пустыня не пустыня, что источники пересыхают, покрываются илом.

– Мистер Джексон говорил, что это спасение от кроликов.

– Ага. Частично. Правительство тратило тысячи, устраивая заграждения, но их не уменьшалось с обеих сторон границы. А ещё динго. Мне даже думается, что в спокойное время они плодятся в пустыне Симпсона, а в засуху обрушиваются на наш овечий край.

Нэнси откинула со лба влажные волосы и встала:

– Теперь я и, правда, в порядке.

– Правда?

– Да. Пошли.

Элдред осторожно поцеловал её и помог взобраться в двуколку.

Нэнси ещё долго чувствовала привкус солёного пота с его губ.