Читать книгу Истории о деде, дедах и других - Виталя Олпорт - Страница 21

Надюша быстро привыкла к порядкам её новой семьи и совсем не скучала по старой. Лишь иногда, но это не считается. Жене Кирюши нравилось помогать бабе Зое по кухне и возиться с детьми, которые были очень смышленые и весёлые. Старый дед, хоть и намылили ему знатно шею при Надюше, всё равно пользовался у неё огромным авторитетом, и дед это заметил…

Как-то раз на заре попивал старый дед квас, лежа на печке, да болтал с дедом Бо, который на лавке возле печи вместе с Олежой мастерил лапти.

– Эх, Олежа, – вздохнул старый дед, – и как это ты прохлопал то, что у пол семьи лапти прохудились? Весна-то скоро, валенки уже никуда не годятся.

– Как-как, а вот так, – сердито бросил Олежа. – Я почём знаю, прохудились они или нет, ежели в чулане лежат? Я что ль виноват, что мыши их загрызли? Это всё гости, которые котов пораспугали…

– Ты не серчай, милок, – добродушно улыбнулся дед Бо. – Не в упрёк тебе сказано, знаешь же этого дурного старика. Ты у нас, наоборот, вон якой молодец стал.

И правда, с тех пор, как Олежа бросил пить и начал больше и лучше работать, со всех окрестных сёл делов ему стало прикатывать видано-невидано. Не успевал уже Олежа, так ему то дед Бо подсобит, то Борька да Проша, который не упустит возможности кому-нибудь да помочь.

– Кстати, у Проши-то нашего ловко получается, освоился уже в твоём деле, Олежа. Мож и будет с тобой обувувочку делать, мож, призванье егошнее это. Паренёк-то наш рукастый и способный малый.

– Может, – слегка улыбнулся Олежа. – Я бы и не против помощи-то, а то тяжко в последнее время без продыху, как конь, пахать. Ещё и своим обувь латать да новую мастерить надо.

– А где же щас ваш Проша? – свесился с печи старый дед и протянул деду Бо с Олежей кувшин с квасом, который те благодарно приняли.

– Помогает вместе с Сёмой отцу коней управлять, – ответил дед Бо. – Не оправился ещё Иван после хвори тяжкой, трудно ему.

Старый дед поёжился и забрался поглубже на печь, вспоминая тот день, когда Иван заболел.

– Ох-ох, – только и сказал он.

Тут с кухни выплыла румяная Надюша, вся так и пышущая жаром, пахнущая картошкой с грибами да капустой тушёной, весь фартук в муке был.

– Э-гей! – приободрился дед и высунул нос с печи, – Надюшечка, горлица моя ненаглядная, поди-ка сюды к старику.

Надюша тут же подлетела к печи, одарив улыбкой деда Бо с Олежей, те же улыбнулись ей в ответ и продолжили работать, немного косясь на старого деда. Нутром чуяли – задумал что-то древний.

– Земляничка моя лесная, – принялся елейничать старый дед, – а чегось это на кухоньке вы, бабоньки мои дорогие, делали?

– Пирожки! – радостно сообщила Надюша.

– Ой, пирожки! – хлопнул старый дед в ладоши, – какая радость! А… А можно мне пару чтучечек, пирожочек мой сладенький?

– Конечно, – кивнула Надюша, – а вам каких, дедушка?

Старый дед так и растаял.

– Ой ты умочка моя… А какие есть?

– Есть сладенькие, с вареньем из клубники и джемом из малины, – принялась загибать свои тонкие пальчики Надюша, – есть кисленькие с ежевикой и клюквой. А есть с картошкой и грибами, просто с картошкой, просто с грибами, с куриной печенью, с фасолью и с тушёной капустой. Я с капустой и картошкой делала, остальные баба Зоя, баба Рая, тётя Саша и Дашенька. А ещё дед Назар помогает, он тесто месит.

– У, какие молодцы вы все, – довольно заурчал дед. – Услада очей моих старых, а не могла бы ты мне по пирожочку каждому, по одной чтучечке принести? Страсть как охота все их попробовать.

– Конечно, я сейчас, – Надюшу как ветром сдуло.

– Ты, древний наш, не увлекайся, – сурово взглянул на старика дед Бо.

– А я што? Я ничегошеньки! – замахал руками старый дед.

– Ты нам лапшу на уши не вешай, не первый годок тебя знаем. А уж я тем боле.

– Ты мне квас верни, – старый дед соскочил с печи и забрал почти пустой кувшин с квасом и, что-то ворча себе под нос, залез обратно на печь.

А тут Надюша подоспела с горячими ароматными пирожками, которые лежали в трех больших мисках.

– Ты чего это таскаешь столько? – Олежа вскочил и забрал две миски у Надюши. – Деду и одной бы хватило.

– Так это вам, – смутилась Надюша, – вам с дедом Бо тоже пирожочков. Баба Зоя наложила так: кому что по душе, и чтобы поровну.

– А… Ну это… Спасибо, – Олежа неловко передал деревянную миску тихонечко смеющемуся деду Бо и сам принялся за пирожки.

– Да, благодарствую, девица ты наша красная, – дед Бо уже с аппетитом уплетал исходящие паром пирожки.

– Ах ты моя прелестная! – старый дед тут же принялся расхваливать Надюшу на все лады так, что она ушла от него еле живая от смущения.

И тут принялся старый дед день за днём захваливать Надюшу на любой лад да просить её то в том подсобить, то в этом. Умудрялась умница-Надюша и древнему угодить, и по хозяйству помочь. А дел было много, хлопоты всё прибавлялись после варварского кутежа деда. Многим пришлось уезжать в сёла, даже в город, да по родственникам, чтобы запасы пополнить там, дабы хватило. Пришлось и делать то, что не любили в нашей избе – старые долги вспоминать и требовать их возврата. Да никто и не возражал, все охотно возвращали то, что когда-то брали, да вернуть позабыли.

Однако стала уставать Надюша пуще прежнего, потому что старый дед совсем разошёлся, а девушка даже в помыслах роптать и не думала. Всё покорно да с радостью исполняла. Пришёл как-то Кирюша сильно уставший с работы, каждый день поздно возвращался ни рук, ни ног под собой не чуя, а Надюша и за ним уход знала. И вот опустился Кирюша тяжело на постель да принялся смотреть тяжёлым взглядом на то, как Надюшка по комнате хлопочет.

Приготовила Надюша и одежду чистую, и ужин сытный, и кувшин с тазом, чтобы умыться, да посмотрела на мужа.

– Кирюша, милый, а ты чего такой смурной? Худо тебе, что ли? – забеспокоилась девушка, увидев тяжёлый неотрывный взгляд мужа.

– Нет, – медленно выговорил Кирюша. – А вот тебе худо.

– Чего это ты? Вовсе нет, я…

– Послушай, – мягко перебил Кирюша. – Не возражай, пожалуйста. Меня, считай, и дома-то не бывает, видимся редко. Ухожу ни свет, ни заря, ты ещё спишь, прихожу, а через часок ложишься уже. Может, если бы была всё время на глазах, я бы и не заметил, но ведь почти тебя и не вижу, потому в глаза то и бросается. Устала ты, круги под глазами, румянец лихорадочный на щеках от работы неутомимой, а так на лице бледность. Похудела ты, лицо уже не круглое, руки совсем тоненькими стали, как осинка трусишься уже. Рассказывай.

Надюша замялась вся, потупила взор и стала мять юбку.

– Чего это ты, Кирюша, отчитываешь меня?

– Нет, что ты? Как же я могу так? Я волнуюсь о тебе.

– Так тебе ж тяжко там, в лесу, на холоде дни напролёт деревья валить.

– Тяжко, не спорю, и я благодарен тебе за помощь, и за завтрак, заготовленный заранее на утро, и за корзинку с обедом, что тёплая стоит и ждёт меня, чтобы я на работе не голодал, и за вечерние хлопоты благодарен. Но ты ведь совсем себя не жалеешь!

– Что мне тебе сказать? – вздохнула Надюша.

– Чем устаёшь скажи. Какими хлопотами день полон? Я ведь и не знаю совсем. А ещё, если чего тяжко тебе – не таи. Наши-то, домашние, поймут всё и не будут сильно обременять. Им-то не в тягость, каждый делает всё по мере своих сил. Ты тут родная теперь, Надюшенька, не бойся сказать им что иль возразить, если увлекутся. Мы все выслушаем и решим, что и как делать дальше, поможем. Ну же, расскажи мне, – голос Кирюши был таким жалобным, что вот-вот заплачет.

Взглянула на него Надюша, а у него и правда слёзы в глазах стоят.

– Ох, Кирюша… – села Надюша подле мужа, обняла и рассказала, как день её проходит. – Только мне совсем не в тягость. Я, наоборот, рада всем помочь. Особенно дедушке, он же старенький.

Кирюша криво усмехнулся:

– Старенький, значит? Да он не старенький, солнце ты моё ясное, он у нас древний совсем, а фору любому молодому в селе даст. Надюшенька, светлая моя, он-то тебя и гоняет, силы твои понапрасну тратит. Он и сам прекрасно может всё это сделать, ленится только да знает, что никто больше на поводу у него не пойдут от того, что ведома нам его лисья душонка. Он хоть и хороший, но хитроватый. Ты скажи ему, когда в следующий раз что попросит, что у тебя свои дела и ты устаёшь. Он всё поймёт и перестанет, вот увидишь. Запомни, Надюша, вот что – ни дедом единым жив человек.