Читать книгу Истории о деде, дедах и других - Виталя Олпорт - Страница 41

Всё неспокойно было Дашеньке. Ночью кашель её душил страшный, а днём тоска неведома съедала. Олежа весь в работе был, ничего не замечал. Ночами крепко спал, днём в мастерской пропадал. А Дашенька всё бегала то по хозяйству своим помогала, то в комнатушке своей сидела да в окно с Картошкой на коленях смотрела.

Однажды постучалась к ней Надюша, а Дашенька и не услыхала. Сидела да всё думы свои мрачные думала. Не дождалась ответа Надюша, робко приоткрыла дверь да просунула свою головку светлую в комнату. Поглядела на Дашеньку и окликнула её тихо, но не отозвалась Дашенька. Наконец, перестав робеть, зашла Надюша в комнату к Дашеньке, прикрыла дверь тихонько и подошла к девушке. Картошка взглянула на пришелицу, зевнула и потянулась. Только тогда заметила Дашенька Надюшу и удивилась.

– Ты чего это?

– Да вот, – замялась девица и потупила глазки, – последние несколько седьмиц ходишь ты ни жива ни мёртва, а ночами слышно, как кашель душит. Знаю, что слаба здоровьем, хвораешь часто, травами лечишься, но недуг-то окаянный всё никак не идёт от тебя. Может, тревожно тебе от чего-то иного? Не могу я больше на тебя такую глядеть, сердце разрывается. Я посреди ночи сегодня проснулась отчего-то, тебя вспомнила и как разрыдаюсь! – Надюша прижала руки к груди, а на глазах у неё слёзы навернулись. – Кирюшу разбудила почём зря, пол ночи меня успокаивал, так к рассвету я только глаза сомкнуть и смогла. А он и не спал, на работу пошёл. Да пока успокаивал сказал мне, раз тревожно так за тебя, значит поговорить с тобой надобно. Негоже так терзаться…

Дашеньку тронула забота Надюши. Грустно улыбнулась она и попросила девушку рядом присесть. Села Надюша на соседний стул, а Дашенька, погладив Картошку за ухом, сказала:

– Не знаю я сама, что такое. Тревожно мне как-то, душа не на месте, а от чего – сама понять не могу. Вроде хорошо всё, и Олежа пить бросил, а не хватает мне чего-то, хоть убей! – в сердцах воскликнула Дашенька.

– Ой, что ты!

– Да не в том смысле… Что ж ты тревожная такая, голубка… И я ведь как ты была, душа чистая, словно ручей… Но ты такой и останешься, Кирюша твой худа не сделает тебе, в беде не оставит, а мой Олежа вот… Да что там, – отмахнулась Дашенька. – Раньше окроме бутылки ничего не видал, а теперь не видит ничего, кроме лаптей и валенок. Ну, нехай… Пускай работает, всё лучше. Только вот когда тревожно мне, некому утешить, успокоить. Тоскливо мне и одиноко. Вот должно что-то случиться, словно в ночи крадётся, а что… Не понятно!

Так и сидели две девицы до вечера, о судьбе говорили да думы невесёлые думали. Вечер наступил, солнце село, пора семье и за стол сбираться. Расселись все, принялись за трапезу, а Дашеньке всё не то, ложкой только по тарелке водит. Заметил наконец Олежа, что не так что-то с женой.

– Ты чого это? – спросил он. – Захворала снова?

Усмехнулась Дашенька, взглянула на мужа и ответила холодно.

– Ешь. Больна я давно. Случится скоро что-то. Ешь поэтому молча.

Не по себе стало Олеже. Уткнулся он в тарелку и принялся есть, больше Дашеньку не трогая.

На утро Дашенька совсем место не находила.

– Дашенька, душенька наша, что такое? – не на шутку встревожилась баба Рая.

– Сама не знаю, – чуть не плакала Дашенька, – места себе не нахожу, в груди всё от тревоги сжимается, сердце, как голубка испуганная, – девушка прижала свои тонкие белые руки к груди, – заходится. Словно…

Но тут её прервал бойкий клич с улицы:

– Э-гей, народ, к вам гость идёт!

Дашенька с бабой Раей удивились и поспешили на улицу гостя встречать, а его уже озадаченный дед Прохор во двор завёл. Выглянули тут дед Бо со старым дедом и обрадовались.

– Э, да это же дед Сисисэн! Наш великий обжора-алюторец! – воскликнул дед Бо. – Давно не видались, старина!

– Алутальу, – подмигнул дед Сисисэн.

– Ой тебя, – проворчал старый дед. – А ну, баба Рая, накрывай на стол!

И, по старой доброй традиции, которой ни конца ни края не видать, накрыли на стол, чтобы нового гостя встречать – очередного родича.

Пол семьи его вообще не знала и слыхом о нём не слыхала.

– А что это за алюторец? Значит-то что? – поинтересовалась баба Груша.

– Народ это мой, – вздохнул дед Сисисэн, – мы на севере Камчатки жили себе, да выродились все. Вошли в состав коряков, вот что про нас говорят. А я остался один-одинёшенек, кто ещё хранит память предков и кровь их. Мать моя из осёдлых была, батька из кочевых. Сначала мать померла, потом брат, после батька, сёстры одна за другой, и последние два брата в конце выродились. Да и все мы рассеялись, влились кто в кого, помёрли да дети их и внуки уже с другой кровью родились. Вот вспомнил я детство и юность, как сюда приезжал гостить, да и в молодые годы, как батька жив был, навещали своих. Вот и решил наведаться. Авось моя родня тутошняя ещё жива да здорова будет.

– Ещё як здорова, куда ж мы денемся, – усмехнулся старый дед. – Живот-то у тебя ещё прежний? Тот же обжора?

– А то, – улыбнулся дед Сисисэн во все свои белоснежных тридцать два, не смотря на довольно преклонный возраст, зуба.

– А как вы друг дружку-то, пни старые, узнали? – удивилась Гастасья.

– И почему я его не помню? – удивилась баба Груша.

– И как вообще умудрились мы родню аж с Камчатки заиметь? – ещё больше удивился дядя Лёва.

– Ой, да було бы шо мудрить, – вмешался старый дед. – Это наша родня ещё во времена моей молодости, когда я совсем голубчиком был да под стол пешком ходил, туда запёрлась и переженилась. Их была добра половина. Так и вышло.

– А не помнишь ты его, – ответил бабе Груше дед Бо, – потому что в отъезде была, когда он нас навещал.

– А узнали, – улыбнулся дед Сисисэн, – потому что родня друг дружечку всегда заприметит.

– Ой, а расскажите про свою семью, дед Сисисэн, – подсела к гостю Дашенька и с живым интересом взглянула на него. – И на долго вы к нам погостить? Али может и пожить захотите остаться?

– Да у нас уже полна хата людей, – проворчал дядя Лёва.

– А тебе жалко? – накинулась на него баба Рая. – Мы всей семье рады. Дед Сисисэн, ежели податься некуда, да и душеньку твою никуда не тянет, то оставайся у нас.

– Некуда податься это верно сказано, – улыбнулся, словно солнышко из-за тучки выглянуло, дед Сисисэн, – родичей-то у меня большо, окроме вас, и нет. Все сгинули, только вы и остались. Я и пришёл-то, чтобы проситься на постой, коли на порог пустите.

– Шо за речи такие, а? – взвился старый дед. – Да мы ж тебя шо это, кровь-то ридную, и не пригреем, не приласкаем? Да як твой язык поганый, бусурманин ты эдакий, такое повернулся сказать? Хочешь жить – живи! Мы тебе рады, и кров дадим, и накормим, и приголубим, чёрт ты наш северный!

– А ну не ругаться, – прыснула со смеху баба Рая и шутливо пнула старого деда по ноге.

На том и порешили, что остаётся дед Сисисэн жить. Кровать ему нашли, перину постелили, в бане искупали, спать уложили.

– А прожора он у нас, – сказал дед Бо. – Держись, Зоя. Не зря его Сисисэном назвали.

– Ой да ну, – отмахнулась баба Зоя. – Жалко что ли? Скажешь тоже.

– А почему не зря его так назвали? – поинтересовалась Дашенька. Она словно ожила, вся подобралась и засуетилась. Прямо на глазах расцвела.

– А это ты у него узнай. Расскажет он тебе свои поверья, и про Сисисэна-обжору тоже.

Дашеньки щёки заалели, разрумянилась она вся и побежала к себе утра дожидаться, чтобы деда Сисисэна про имя да про народ пораспрашивать.

– Э как гляди, – сказал дед Михеюшка, – у нашей Дашеньки прям ланиты как розы. Как деда Сисисэна увидала, так и расцвела прямо вся. Э, будет чёй-то.

– Будет что будет, – проворчал дядя Лёва. – Только пусть меня не объедает.

– Никто у тебя последний кусок изо рта вырывать не будет, – рассердился дед Нетет. – Про меня тоже такое говорил?

– Дак ты ж не такой обжора был. Ты, дед Нетет, видал вообще, сколько он всего умял?

– А ты, голубчик, чтобы не голодать, помогал бы мне на кухне, – сказала баба Зоя дяде Лёве.

– У меня это, – тут же поник дядя Лёва, – дела. – И мигом его как ветром сдуло.

– Дела у него, – усмехнулась баба Рая, уперев руки в боки. – Знаем мы его дела: кроватные да перинные. Такие же дела, как у Янки да деда Прохора.

И разошлись все по комнатам да кроватям до самого утра.

И эту ночь спалось Дашеньке сладко и крепко, чему был несказанно рад Олежа – наконец и он хорошо выспался.

А на утро вскочила Дашенька ни свет ни заря, глядь – а дед Сисисэн уже на ногах с утра, по двору ходит, хлопочет, управляться помогает. Дашенька шустренько оделась и метнулась к нему.

– Дед Сисисэн, а дед Сисисэн, – подскочила, аки лань, Дашенька, – давайте подсоблю. А расскажите-ка, дед Сисисэн, а почему вас так назвали?

– Ну, – по-доброму улыбнулся дед Сисисэн да так, что все его складочки-морщинки на лице лучами солнышка показались Дашеньке, и, не смотря на старость, красивым он девице весь почудился, – есть у нас сказки об Куткыняку. Семья у него большая была, прямо як наша. А Сисисэн племянником его был, обжорством отличался. Матушка моя, пока я в утробе был, всё наесться не могла никак. И назвали меня Сисисэном за то, что в утробе всё требовал чего съестного. И с рожденья я всё время был голодный, больше надо было, чем остальным.

– А расскажите мне, дед Сисисэн, сказки про этого вашего Куткыняку и побольше про его семью. – Попросила Дашенька.

– Ну а почему бы и не рассказать. – И принялся дед Сисисэн сказки Дашеньке сказывать, да не забывал дело делать, а Дашенька вокруг него вертелась, подсказывала, что куда и как, да и сама помогала.

Будто и не было хвори её, полна была сил и крепка Дашенька, радостна была. Все домашние глядя на её суетливость вокруг деда Сисисэна диву давались. А Олежа проснулся, увидал это, пуще других диву дался, затылок почесал, плечами пожал да за стол пошёл, а там и на работу.

Вечером за столом Олежа глядит – нет рядом с ним Дашеньки. Сидит его жена ненаглядная с дедом Сисисэном, рот раскрыв, его сказки слушает, да посмеивается смехом таким радостным, что на звонкий ручей похож. Никогда прежде с Олежей она так не смеялася. Стало Олеже как-то не по себе, грудь сдавило, да он отмахнулся от этого. На усталость свалил, да на желанье выпить чего покрепче. Утром проснулся он ни свет ни заря от того, что холодно как-то было, пусто, что ли. Повернулся на другой бок и увидал, что нет рядом Дашеньки. Крутился Олежа, вертелся, а после и рассвело, вставать пора было. Вышел на крыльцо, а там Дашенька опять вокруг деда Сисисэна вьётся да своим смехом заливается.

– Да что это такое? – вмиг стал чернее тучи Олежа и окликнул жену. – Дашенька?

Дашенька оглянулась, помахала ему и вновь с дедом Сисисэном принялась прерванную беседу вести. Тут Олежа побагровел весь. Увидал его дед Нетет, подошёл и спрашивает:

– Ты чего это, Олежа? Захворал шо ль? Выглядишь неважно.

– И давно она так с ним? – глухо спросил Олежа.

Дед Нетет его сразу понял, улыбнулся, обнажив свои чернючие зубы, и сказал:

– Да с самого его приезда.

А потом ушёл.

Увидал это дед Михеюшка, подошёл к деду Нетету и спрашивает:

– Зачем ты ему это сказал? Видно же, что от ревности с ума сходить начинает. А ты масла в огонь.

–А, – отмахнулся дед Нетет, – ценить будет лучше то, что имеет.

Вот седьмица пролетела, Дашенька всё так же вокруг деда Сисисэна вьётся, как дитя малое, охоча до рассказов, да и детвора всегда чуть что, так тут как тут – сказки новые охота и им послушать. А Олежа с ума сходит, скрипит зубами, места себе не находит.

– Ты уже как почти сгнившая картошка, – сказала ему наконец баба Рая, а он и не услыхал её. Из окна смотрел, как во дворе на лавке дед Сисисэн окруженный детьми сидит, а рядышком тут же и Дашенька, слушает внимательно, в глазки глядит вкрадчиво.

– Развлекает дед Сисисэн Дашеньку так, как никто прежде, – съязвила проходящая мимо Юленька. – Видать, по сердцу пришёлся нашей Дашеньке этот славный дед Сисисэн, да и ему в радость, что его слушают.

Тут Олежа не выдержал, кинулся прочь. Залетел он в погреб, подскочил к бочке с ячменным пивом, которая для празднеств тут стояла, рванул на себя крышку, а та так легко снялась и улетела так, что от неожиданности сам Олежа отлетел к лестнице и грохнулся прямо на спину.

– Ох, – выдохнул Олежа, так как дух из него весь чуть не вышел.

Встал он, почесал затылок от удивления, прислушался, смекнул, что к чему и тихонечко, как мыша мимо кота крадясь, на цыпочках подошел к бочке. Увидал, что бочка сильно от стенки отодвинута, а вокруг ящиков странных понаставлено, которые и быть здесь не должно. А кое-где и проход есть – проползти можно. Заглянул Олежа за бочку, а там сидят, согнувшись в три погибели, Ваня и старый дед, у них две трубочки деревянные, которые в бочку с пивом воткнуты, и они по-тихому пиво-то посасывают… А пива того уже с половины бочки и нету.

– Ну уж древний, – прошипел сквозь зубы Олежа, – ну уж это ни в какие ворота уже не лезет!

Ваня испуганно поднял голову, ойкнул, мигом вытащил трубочку и вставил маленькую пробочку. Старый дед же ещё разок потянул пиво и посмотрел на Олежу.

– А ты тут шо, святой шо ли? Не за этим ли сюда пришёл? Присоединяйся!

– Да ты чего, древний, совсем ополоумел шо ль? Думаешь, как до бочки доберутся, как увидают её почти пустую, не поймут, чья проказа?

– А я на Ваню нашего всё скину, – пожал плечами старый дед и снова к трубочке присосался.

– Эй! – словно индюк надулся Ваня. – Это я-то почему ещё вдруг?

– Да от тебя, – важно ответил старый дед, – хмелем больше то и пахнет. А от меня, – снова присосался к трубочке.

– Только крысами и несёт, – закончил Олежа, отчего старый дед пивом захлебнулся.

Олежа как схватил старика за ворот, да как потянул на себя с силой в нём неслыханной-невиданной, что дед от испуга весь сжался в комок. Вынес его Олежа из погреба, словно котёнка за шкирку принёс. А вслед за ним, виновато потупив взор, и Ваня вышел. Усадил Олежа на пол старого деда и сказал:

– Вот, полюбуйтесь. Вместе с Ваней в погребе устроили… Балаган. Бочка с пивом считай пуста.

Собрались все домашние, смотрят на старого деда как на нашкодившего котёнка, а он и впрямь на него был похож. Тут Дашенька и спрашивает недовольно, уперев руки в боки, да сдвинув свои пшеничные брови:

– А ты чего там забыл? За компанию хотел? Опять за старое?

Олежа на неё и не глянул, вон пошёл сначала из хаты, а после и со двора.

– Чего это с ним? – удивился дядя Лёва.

– Ревность-тоска съедает. Обида гложет, – ответила Стаська. – Иван, утомилася я. Помоги мне, радость моя, лечь пораньше.

Прошла ещё седьмица, Олежа как сам не свой ходит-бродит, зато Дашенька вся словно расцветает заново. Хвори, которая всё никак от девушки не отходила, как и не бывало.

– Словно рукой сняло, – поделилась Гуленька с сестрой.

– Да, – ответила Юленька, – нашу младшую сестрицу словно подменили. А Олежа весь и изводится. Чего только? Она и раньше, как только дед какой у нас объявится, радовалась ему и подолгу не отлипала, пока сказок не наслушается. Дак Олежа на это и внимания не обращал.

– Ну тогда ему хмель глаза застилал, – пожала покатыми плечами Гуленька, – а сейчас трезв, как стёклышко и видит, что Дашенька им совсем не интересуется. Да и она, ласточка наша, как тогда голос подала, терпеть его выходки перестала, так больше и не крутится вокруг мужа своего, аки собачка подножная. Это Олежа тоже почуял.

– Поздно только спохватился, – бросила Юленька.

– Ну, поздно не поздно, а спохватился-таки ж. Да и обычно Дашенька к новым старикам так долго и так рьяно внимания не оказывала, что Олеже до того было?

Сёстры ещё пообсуждали младшенькую с её мужем, да и разошлись.

Собралась семья как-то вечером за столом, шумное и весёлое воскресное застолье у них было. Дашенька снова уселась подле деда Сисисэна и давай снова с ним ворковать. Не выдержал Олежа, положил ложку с салатом в тарелку, встал из-за стола и подошёл к жене. Тронул её за плечо и, сиплым от злости голосом сказал.

– Сядь со мной.

– Чего это? – удивилась Дашенька, даже не взглянув на Олежу.

– Муж я твой, вот чего. А ты меня то и делаешь, что сторонишься, как чумного. Хоть раз сядь и посиди со мной.

– Скучно с тобой, – дёрнув плечом, Дашенька скинула руку Олежи. – Ты мне разве интересного чего рассказать сможешь?

– Скучно? Как так… – у Олежи голос от обиды так и задрожал.

Раскраснелось его лицо, слёзы на глазах выступили, стукнул он ногой по полу от досады, да все так и притихли от неожиданности.

– Ты чого подле дочери моей буянишь? – нахмурился Стёпушка.

– Чого? – Олежа глубоко вздохнул, пытаясь унять дрожь в голосе. – Это я-то чого? Это он-то чого творит, а? – ткнул пальцем в деда Сисисэна. – Это где это видано, а? Это чего это делается, я всё в толк взять не могу! Да ну этих дедов, тьфу! Ещё жену мою будут уводить! – развернулся Олежа и кинулся прочь из хаты.

– Нехорошо как-то, – тихо сказал Кирюша. – Ой как нехорошо.

– Сам виноват, – буркнула Дашенька. – Как жене время не уделять, так всё правильно делается, а как жена время не уделяет, так что это делается сразу-то!

Встала Дашенька из-за стола и ушла к себе в комнату, в сердцах стукнув дверью хорошенько.

– Э, – сказала Гастасья, – чого это у нас делается.

– Вы простите меня, – почесал голову дед Сисисэн, – что я рассорил их. Не хотел и не ведал, не думал даже.

– Э, – отмахнулась Гастасья. – Да они всю жизнь не в лад да не в попад. Не ты тут виноват. Может и хорошо, что так всё вышло. Может Олежа одумается и начнёт должное уважение жене-то оказывать, пень такой трухлявый. И как мы Дашеньку-то нашу за такого замуж выдать-то умудрились, а?

– Да что тут говорить, – вздохнул Стёпушка. – Давайте лучше есть.

Закончили ужинать в полной тишине. А поздно ночью Олежа вернулся. До утра в их с Дашенькой комнате свечи горели, до утра слышались тихие разговоры да всхлипы. К рассвету всё вроде успокоилось.

На утро собрались все бодрые да весёлые. Все бодрые, кроме Дашеньки с Олежей, которые каждую минуту только и знали, что зевали.

– Вы б поспали, – сказал дед Михеюшка.

Олежа отмахнулся:

– Ага, знаемо… – и зевнул, недоговорив.

Поели и разбрелись, кто куда. Олежа с Дашенькой и вправду пошли спать, а дед Сисисэн со старым дедом, дедом Нететом, дедом Бо, Прошей, Сёмой и Тымофэем на прогулку по окрестностям пошли.

Вернулись к ужину все грязные, помятые, с сеном в волосах, румяные, прямо…

– Як яблочки наливные, – сказала баба Груша тёте Саше.

– Ну и хорошо, – пожала плечами тётя Саша и передала банку с молоком Николе.

Собрались за ужином все, и Дашенька подле Олежи сидела, но после ужина присела на лавку к деду Сисисэну и принялась его вновь расспрашивать да слушать внимательно.

Олежа сначало было надулся, как сыч, но потом вздохнул, почесал патлатую голову и успокоился.

– Ну, – сказал он сам себе, – надо тож послушать, о чём он там языком чешет. – И подошёл Олежа поближе, примостился на соседней лавке и принялся внимать рассказу.

Дашенька мельком взглянула на мужа и только улыбнулась.

Пролетела седьмица ещё одна, начал дед Сисисэн со старым дедом постоянно куда-то пропадать, а Олеже и в радость, что Дашенька вокруг новоприбывшего жильца больше столько не ошивается. И вот однажды вечером встал дед Сисисэн из-за стола и объявил:

– Я на следующей седьмице женюсь!

Все, кроме старого деда, так и обомлели.

– Это ж как так? – первой опомнилась Юленька. – За кого это?

– Да вот, – ответил старый дед, – гулять мы повадились по местным сёлам, хуторам да дерёвням.

– Цыц, – прервала старого деда тётя Саша, – мы деда Сисисэна хотим послушать. От твоей болтовни уже голова трещит.

– От моей-то? – обиделся старый дед. – Да как у вас от его болтовни-то ничого не трещит? У него ж язык-то безкостлявый, орды на вас не хватает! И на язык, шо мёдом кому-то намазан! Да он же трепло больше меня раза в три. Эдак и в четыре даже можно.

– Ой, – поморщилась Янка, – ну в самом деле, дай деда Сисисэна послушать. Он интереснее сказывает.

– Вот же чертинка малая. И где такого понабралась? Полинка вроде порядошна дивчина… Эх… – и умолк старик, давая слово деду Сисисэну.

– Ну, как и сказал древний, гулять мы повадились то тут, то там. Красоты, просторы, аж дух захватывает! А на третьем хуторе повстречал я Варрварушку… – дед Сисисэн так и расплылся в улыбке. – Ладна, мягка, глаза васильковые задорные! Тут я и понял – влюбился. Так вот с ней свадьбу и сыграем.

– Это ж где мы вас поселим? – забеспокоился дядя Лёва. – Кому с кем придётся комнату делить, чтобы старожё…Молодожёнов-то поселить?

– А тебе шо, жалко? – поинтересовался Николий. – Шо это за речи такие у нас? Надо – ещё хоть с сотню комнат построим. Хоромы наши всех приютят. Все поместимся, все с удобствами будем. Никого не обидим.

– И правда, – сказал Кирюша. – Нам бы уже сейчас пару комнат пристроить не помешает. Семья растёт, а кому-то и своего уголка хочется. Думаю, так и можем поступить. Мы ведь, если вместе соберёмся, вмиг всё сделаем. Верно говорю?

Все дружно согласились и порешили, что тройку комнат им и правда не мешает отстроить дружненько.

– Да только вы не переживайте, на меня не надо. У моей Варрварушки хатёнка своя да хозяйство от прошлого мужа. Она уже седьмой годок як вдова. У ней и будем жить потихонечку.

Олежа шумно и с облегчением выдохнул:

– Вот и хорошо. Иди, дед Сисисэн, женись и будь счастлив. Да за Дашеньку не переживай, я её вместо тебя развлеку как-нибудь.

Тут дядя Лёва внезапно расхохотался:

– Да ты не расслабляйся, Олежа. Может на смену деду Сисисэну другой дед объявится и попытается Дашеньку у тебя из-под носу-то увести, ведь в нашей-то семье дедом земля полнится.