Читать книгу Тёмные сказания. Касание Бездны - Йан Локи - Страница 11

Она слушала шёпот листьев в лесу. Они переговаривались изумрудным шелестом. «Грядёт горе… грядут ужасы… грядёт тьма», – вещали друг другу деревья, кивая своими неохватными кронами. Так деревенские сплетницы или уважаемые мужи в королевском совете кивают друг другу, общаясь между собой.

Элисса широко открыла глаза. Она не могла понять: то ли ей приснился этот зелёный шёпот, то ли она в действительности его слышала. Деревья ведут свой вечный разговор, перешёптываясь листвой и поскрипывая ветвями. Их корни уходят глубоко в саму историю мироздания, а кроны слышат все вести, разносимые ветром. Поэтому они всегда знают правду и никогда не лгут. К деревьям стоит прислушиваться.

Бессчётные миллионы опавших листьев, на которых написана вся история мира, подтвердили бы это, если бы вы умели читать на языке самой природы. И если бы эти маленькие странички были более долговечны. Вот и сказание о последнем лете подошло к концу. С севера дуют холодные ветры. И люди переговариваются о том, что там, на краю мира, с Белых скал спустился первый снег.

Того и гляди, не сегодня, так завтра деревья сбросят своё летнее одеяние и наступит зима. Элисса никогда не видела зимы. Только слышала о ней по рассказам старших людей. В последний раз зима являлась из-за Белых скал ещё до Чёрного часа. И тогда Серафимы Аллентиэля Ильгд’эльмерии, последнего Звёздного Короля, прогнали холод, вернув миру тепло и благоденствие. Но длилось это недолго.

Как то оно теперь будет, когда нет ни Серафимов, ни Звёздных Королей? Исшахурр, Лесная царевна, заверила лесную нечисть, что бояться нечего. Благословенная пуща уже переживала не одну зиму, пережила Великое Пришествие и последовавшее за ним испепеление, пережила самих Звёздных Королей, которые его устроили, выживет и сейчас.

Это, конечно, очень хорошо. Но укрыться в бесконечном волшебном лесу сможет не всякий. Элиссу вот, к примеру, пригласили под покровительство Лесной царевны, а её отца нет. В отличие от неё он человек, хоть и древопоклонник. А людям, поддержавшим небесных пришельцев, которые уничтожили Благословенную пущу, вход воспрещён и подавно.

Потому-то она и раздваивалась. Ей не хотелось оставаться под холодными ветрами надвигающейся зимней стужи. И не хотелось уходить в одиночестве в зелёную бесконечность Благословенной пущи. Ведь это значило навсегда распрощаться с Эвальдом Медведем, грубым деревенским браконьером, в которого она, вопреки всякой логике умудрилась… влюбиться?

Наверное, так Элисса поясняла себе то, что начало твориться с нею с той ночи, когда подвыпивший верзила протянул руку к лифу её платья. Тогда в ней что-то перевернулось. Она поняла, что может быть любима и желанна. Ну, по крайней мере, желанна. Все в близлежащей деревне считали её лесной ведьмой. Люди смотрели на неё с любопытством и опаской. Во взгляде же Эвальда помимо этого она увидала… похоть?

С этого момента для неё всё изменилось. Она то и дело возвращалась мыслями к той ночи, когда они повстречались под старым раскидистым дубом у её дома. Он был пьян и напуган. Но он хотел её. И, видно, он пробудил её человеческую половину. Всё-таки она девушка, хоть и полунечисть, а не какой-нибудь очередной безвольный и бесчувственный куст.

Для Медведя тогда всё тоже очень сильно изменилось. Не успел он толком отойти от вчерашней попойки, как местный болтун Костик уже поспешил осведомиться у браконьера, какая же на ощупь грудь «рыжеволосой лесной ведьмы». Бездна бы его забрала! Эвальд уже успел позабыть о своём вчерашнем приключении и думал, что это дурной сон. И разговор, во время которого залихватски обещал проверить, сколько же «титек» у этой самой «рыжеволосой лесной ведьмы», он считал частью того же сна.

«Отвали!» – просто пробуравил браконьер с бодуна этому маленькому тощему человечку и пошёл прочь. Но иногда от своих слов, хотя это не более чем выдох со звуком, так просто не сбежать.

«Так ты её не трогал, да? – съехидничал Костик, – А как похвалялся! Мол, что это за мужик, который бабе под юбку залезть не может. Вот сам и не смог».

«А тебе-то какое дело?» – промычал Медведь. Он понимал, что это мелкое ничтожество переходит границы, раз так дерзит ему, но не мог даже сосредоточить на нём сой расплывающийся взгляд, не говоря уже о том, чтобы как следует съездить по наглой морде.

«Что, испугался?» – вполне предсказуемо бросил ему в спину карлик. Конечно, можно отколотить Костика, чтобы заткнулся и чтобы больше ему уже никогда неповадно было открывать свой рот. Но тогда он начнёт рассказывать об этом другим. И уважение, годами зарабатываемое Медведем в кулачных боях, походах в Запретный лес и попойках, сойдёт на нет.

Тогда-то Эвальд и встал перед выбором: он или рыжеволосая лесная ведьма. Естественно это или бесчеловечно, но Медведь решил поступить так, как большинство людей поступает, оказавшись перед таким выбором.

«А может, и испугался, так что? Может, она и есть лесная ведьма?» – ответил он с вызовом тощему. На этом, думал браконьер, всё и закончится. Но нет. Костик со своим паническим страхом перед лесной нечистью пошёл куда дальше. Он добрался до деревенского старосты. А тот созвал собрание местных жителей. И теперь, стоя перед всей этой толпой, Медведь не мог позволить себе отрицать свои слова. Не то его сочли бы не только трусом, но и лгуном.

– Костик сказал, будто ты лично удостоверился, что Элисса, дочь лесника Эррета, является лесной ведьмой и якшается с лесной нечистью, – обратился к нему деревенский староста. – Я хочу, чтобы ты перед всеми этими людьми ответил, так ли это, и что именно ты видел.

Медведь испепелил взглядом тощего. Но тот, знай себе, посмеивался, будто вообще не понимал, что происходит. Браконьер осознавал, что не должен этого говорить, но делать было нечего. Если он откажется от своих слов, его перестанут уважать, ему перестанут верить и он не сможет работать и кормить себя.

– Небось намял её титьки! – выкрикнул Сучок. Ах ты гад! И он туда же. Во время той попойки, когда хмельной Эвальд опрометчиво заявил, что сам убедится, свиное ли вымя у дочери лесника, тот не мог двух слов связать. Ему пришлось волочить юнца домой волоком. Но оказывается, этот мерзкий Сучок всё слышал.

– И сколько же их? Десять? – глумливо захохотала Салинна, деревенская шлюшка. До того, как она стала вешаться на Большого Жёлудя, Салинна всё приставала к Медведю. И пару раз даже вполне успешно, если ей верить. Но сам Эвальд ничего не помнил, ибо все разы, о которых говорила эта прошмандовка, он был мертвецки пьян.

– А я всегда говорила, что этот Эррет неспроста забрался так далеко в лес, и что дочка его – самая настоящая ведьма! – прокаркала согбенная мать Сучка. Жёлтый зуб торчал у неё из-за нижней губы и чуть ли не упирался в крючковатый нос. Уж если кто и походил на самую настоящую ведьму, так именно эта старуха.

Толпа зашумела. Все наперебой стали выкрикивать, что уже давно наверняка знают: лесник и его дочь – древопоклонники. Они не почитают истинных богов и не ходят в небесную молельню. А что хуже всего, так это то, что они ничего на эту молельню не жертвуют. Именно это обстоятельство более всего возмущало деревенского небесного отца.

Девушки наперебой визжали о том, что Элисса якобы совокупляется с лесной нечистью. Как же иначе объяснить тот факт, что она не ходит ни с одним деревенским парнем и до сих пор не замужем? Бабьё постарше верещало о том, что её отец в молодости тоже не уделял должного внимания местным женщинам. А сама Элисса, мол, родилась от его противоестественной связи с кем-то из лесного народа.

Не обошли жители деревни вниманием и тот факт, что овощи с грядки лесника всегда лучше, больше и вкуснее. Это, естественно, создавало массу неудобств для тех, кто стремился вырастить нечто подобное на своих огородах и продать это подороже, даже если оно и близко не напоминало продукцию ненавистных конкурентов.

Но громче всех кричала Зари́лла, молодая вдова с грудным младенцем на руках. Она сетовала на то, что когда её муж был жив, то заглядывался на лесную сучку. А та взяла и наградила Зариллу и её благоверного мёртвым ребёночком. А когда Зарилла назло лесной твари родила здорового живого малыша, та в отместку погубила её ненаглядного Кленового Листика.

Это заявление буквально взбесило толпу. Она превратилась в массу кипящей смолы, готовой выплеснуться на объект ненависти и уничтожить его. Ничто так не гневит праведных людей, как слёзы ни в чём не повинной матери, потерявшей своего ни в чём не повинного ребёнка. Окажись среди них Элисса, бабьё растерзало бы её голыми руками прямо на месте.

– Пусть скажет, что видел! – крикнула Розе́лла, хозяйка местной таверны, огромная большегрудая мерзкая баба. Она то и дело тыкала пальцем в Эвальда, окружённого озверевшей толпой, и, видимо, мнила себя воплощением правосудия. «Да-да! Пусть скажет!» – послышался неровный галдеж поддержавших её сельчан.

– Она заставила дерево ударить меня, – пробубнил Медведь. – Не знаю как, но она это сделала. – Он совершенно стушевался перед толпой. Он понимал, что именно этих слов они от него и ждут и, боги знают, как не хотел их произносить. Но вся эта злобная кутерьма, в которой он так нелепо оказался, сыграла с ним злую шутку. И он пошёл на поводу у толпы.

Конечно, умный человек, счёл бы это бредом. Этих слов было бы достаточно, чтобы высмеять храброго браконьера и разойтись. Но жители деревни жаждали крови. Эррет и его дочь стояли у них поперёк горла. Они были слишком праведные, хорошие и совестливые для этой деревни. Их боялись, и каждому хотелось свести с ними какие-то старые счёты. А слова Эвальда стали для них доказательством вины лесника и Элиссы.

– Ну, я же говорила! – старалась перекричать возмущённый шум толпы мать Сучка. – Я же говорила! Ведьма она и есть ведьма! Я всегда это знала и всегда это говорила! Да у неё же под юбкой хвост, как и у всякой лесной твари!

– Сжечь ведьму! – взвизгнула Зарилла, потрясая младенцем, дабы придать веса своим словам. Матери с визжащими сопляками на руках, да ещё и вдовы, вызывают особую жалость. К ним прислушиваются с особым вниманием. И ради них обычно готовы на большее, нежели ради других. Толпа одобрительно завизжала. Над головами угрожающе вскинулись кулаки.

– Погодите! Погодите! – перекрикивая честной народ, воздел руки деревенский староста. – Мы не можем сами судить старого Эррета и его дочь. Мы должны передать их на суд нашего короля. Его величество Валларас Древоскальный сам решит судьбу лесника и ведьмы.

– Не можем? – задыхаясь от праведного гнева, перебила его Зарилла. – Не можем? Да наш король сам кормится с их огорода! Старый Эррет всё время возит в замок свои красивые овощи. Наш король тоже околдован! Как же! Станет он судить ведьму и старика! Мы сами должны сжечь это отродье, как сжигали нечисть Звёздные Короли!

– Король решает, кому жить, а кому умереть! – запротестовал староста. – Мы должны передать всё ему. Пусть Валларас решит, что делать с этими людьми!

– А они тем временем сживут нас со свету?! – не унималась молодая вдова и заголосила: – Как моего бедного Кленового Листика?!

Нет, не короли правят людьми, но страх. Это самый сильный повелитель, и все люди подотчётны ему. Стоило сельчанам услышать о том, что они могут умереть, как поднялся гвалт, слышимый, наверное, в самой чаще Благословенной пущи. Деревенский староста понимал, что не прав, но не желал потерять своё место. И потому он не стал перечить толпе.

Дело оставалось за малым. Дабы придать своему решению некий вид справедливого он прибегнул к помощи небесного отца. Эта практика стара как мир. Заручись поддержкой богов – и самое чудовищное преступление вмиг станет святой надобностью, а люди, совершающие его, преобразятся из преступников в героев.

Разумеется, небесный отец, который и гроша не поимел со старого Эррета, от имени Звёздных богов призвал людей совершить акт правосудия и истребить нечисть с лица земли. Дикий экстаз животной ярости обуял толпу. Одобренные богами, они могли, наконец, с чистой совестью совершить то, что ещё час назад представлялось немыслимым – разбоем и убийством.

Эвальд не разделял общего восторга. Невинное и смешливое лицо рыжеволосой лесной красавицы так и стояло перед ним. А улыбчивые зелёные глаза, прекрасные как сама Благословенная пуща, глядели на него с укором. Ты сам пришёл к нам, говорила тогда ему Элисса. А ещё говорила, что люди ему не поверят. Хм, тоже мне ведьма – не смогла предсказать, чем всё закончится.

Видно, Элисса, жившая вдали от людей и общавшаяся более с птицами и животными, нежели с ними, плохо знала, что такое человек в полном смысле этого слова. А может, она судила всех по себе, кто знает? Это худшая из ошибок, которую мы допускаем, пытаясь понять, как мыслит кто-то другой. Как часто нам и в голову не придёт то, что для кого-то – в порядке вещей.

– Постойте! – бросился Медведь к деревенскому старосте. – Вы должны остановить это! Я говорю о том, что видел. Но это же не значит, что всё так и было на самом деле. Я был пьян. Мало ли что могло привидеться пьяному человеку? Ведьма она или нет – мы не можем просто так сжигать всякого, кого считаем плохим.

– Ты слышал, что сказал небесный отец? – равнодушно отвернувшись от Эвальда, молвил уважаемый человек. – Он велел избавить лес от нечисти, ибо проклятье богов падёт на всех, кто ведал о грехе и не взялся искоренить его. Ты сам свидетельствовал против этой девчонки. Так к чему всё то, что ты говоришь сейчас?

– Я же не думал, что вы решите сжечь её! – взбеленился Эвальд. – Убивать других – тоже преступление, которое влечёт за собой гнев богов. Так или иначе – деревня будет проклята.

– Наши боги не любят нечисть, – поучительно прогнусавил небесный отец. – Но они любят тех, кто борется с нею. Или ты думаешь, что если мы не можем, как Светочи, пролить на Благословенную пущу звёздный огонь, то нам недостанет земного пламени выкурить нечисть из её логова? Или лесная ведьма околдовала и тебя, что ты защищаешь её? Хочешь пойти против всех этих людей?

Медведь взглянул на ощетинившуюся вилами, дубинками и злобными окриками толпу. Нет, ему не хотелось идти против этих людей. А впрочем, это уже не были люди. Это был какой-то жуткий клыкастый, утыканный шипами монстр. И он бесновался в ожидании своей кровавой добычи. Эвальду стало страшно – и за себя, и за Элиссу.

– И не забывай, все знают, что ты тоже ходишь в Благословенную пущу и всегда возвращаешься оттуда, – полушёпотом произнёс староста. – Будешь защищать лесную ведьму – и тебя тоже сочтут древопоклонником, якшающимся с лесной нечистью. А когда ты был последний раз в молельне, чтобы доказать, что это не так?

Багровое солнце тяжело и медленно падало вниз, к горизонту. Его прощальные лучи кровью окрасили предвечерний лес. Оно словно предвещало беду и смерть и всё хотело утонуть в далёкой сизой листве, чтобы не видеть этого. А чащоба шумела. И листья, похожие в этом тревожном свете на дрожащие капли крови, шептались с ветром: «Грядут ужасы… грядёт смерть…»

Толпа ринулась в лес. Теперь её уже ничто не остановит. Но он, Эвальд, ещё может, по крайней мере, предупредить Элиссу и старого Эррета, её отца, о надвигающейся опасности. Он это затеял, ему это и исправлять. Сбросив с себя оцепенение, Медведь поспешил к опушке. Но тут резкий удар в живот опрокинул его на землю.

– Это тебе за Салинну, урод! – рявкнул над головой голос Джэджеля Большого Жёлудя. Сам он был не так велик, как его прозвище. Но пару раз Медведю доставалось от молодчика в кулачных боях. Правда, чаще огребал тот. Поэтому он и напал на Эвальда из-за угла покосившейся хижины.

– Когда я взял её, она была отнюдь не дева, – вставая на четвереньки, тяжело выдохнул браконьер, – и поверь, тут я совершенно не причём. Оказалось, она ещё и меня может кое-чему научить.

– Ах ты тварь! – взвизгнул Большой Жёлудь и принялся колотить поленом Эвальда по спине. Эти удары, сильные и болезненные, припечатали грозного великана к земле.

– Ты что творишь, Жёлудь? – злобно прорычал Медведь, отползая в сторону, пока Джэджель переводил дух. – Я же если встану, зарою тебя вместе с твоей поганой палкой и посмотрю, вырастет ли из твоей могилы дуб.

Ещё один удар распластал браконьера по земле и заставил вскрикнуть от боли. Медведь уже рисовал себе мысленно картину отмщения, когда его противник, чуть не всхлипывая от горя и злости, проскрипел сверху:

– Ты же обрюхатил мою Салинну, урод. А ведь мы хотели пожениться! Я люблю её, Бездна бы тебя забрала! И как же мы теперь поженимся? Неужели я должен кормить и растить твоего ублюдка?

– А ты бы хотел наделать своих, да? – гоготнул, переворачиваясь на спину Эвальд. – Я тебя понимаю. С этой Салинной не соскучишься. Она шалунья ещё та. Ублюдков у вас будет, хоть даром раздавай. Только кто же возьмёт-то, а?

– Так ты ещё и издеваешься?! – заорал Жёлудь. И снова набросился на ненавистного противника, молотя поленом, что было мочи. Он уже не разбирал, куда попадает. Палка разрубила Медведю лоб, и глаз заливало кровью. Если бы не тот первый удар в живот, от которого он никак не мог разогнуться, Эвальд бы уже встал и переломил бы эту саму палку о Джэджеля. Ну, или наоборот – Джэджеля о палку.

– Если ты её так любишь, как говоришь, – продолжил, отплёвываясь, браконьер, пока Жёлудь переводил дух, – то возьмёшь и с ублюдком. Если верить деревенским сплетницам, то ты не единственный, кто вырастит моего ублюдка. Другие же как-то живут и ничего, не ноют. – Медведь всё наделся, что его оппонент не выдержит и бросится на него с голыми руками. Тогда-то он и отведает медвежьей лапы.

Но Джэджель не повёлся. Он ринулся на Эвальда с ещё большим остервенением, так и не разоружаясь. Медведь больше не чувствовал отдельных ударов. Они слились в одно сплошное ощущение боли. Мысли его метались между колотящей палкой в руках Большого Жёлудя и Элиссой, которая уже, может быть, в руках толпы, терзающей её и готовящейся предать огню.

Нет, он должен вырваться и помочь ей. Она была права, эта загадочно улыбающаяся рыжеволосая лесная ведьма: у них так много общего. И дело не в том, что оба они не ходят в небесную молельню и, наоборот, ходят в Благословенную пущу и живыми выходят из неё. Дело не только в этом. Но и ещё и в том, что между ними той ночью возникла не только ветка дерева, отпугнувшая его.

Между ними возникло что-то ещё. Он почувствовал это. И может, сбежал не потому, что испугался ветки, а потому что испугался собственных ощущений. С кем из местных женщин он уже только не был в этом лесу. Вот и с Салинной, оказывается, был. Да ещё и как был, если верить этому дурачку Джэджелю. Но только одну девушку он не увёл в лес, а сам пришёл к ней. И это была Элисса. Образ её возник перед ним на мгновение…

Но последовал удар в челюсть, и всё разом исчезло в тягучем болезненном мраке…

Возвращался Медведь тяжело. Наверное, так выбираются после долгой зимней спячки его лесные собратья, давшие ему прозвище, из своих берлог. Сонные и злые они выползают на тёплый весенний свет и свежий ветер. Он тоже был сонным и злым. А ещё – исколошмаченным здоровенной палкой Джэджеля Большого Жёлудя.

Ну, попадись мне только, решил Эвальд, я вырву твой «большой жёлудь» с корнем. И тогда ты обрадуешься моему ублюдку, как божьему благословению, потому что своих уже наделать не сможешь.

Болела голова, руки и ноги. Болело всё – и внутренности, и душа. Отчего же душа? Браконьер силился вспомнить, но никак не мог. Он выполз из одной тьмы в другую: из ночи потерянного сознания, в ночь, сменившую день. И теперь ему было тяжело вспомнить, куда же он так стремительно намеревался бежать перед тем, как повстречался с палкой Джэджеля.

Неожиданно взгляд его упал на что-то белеющее во мраке на расстоянии вытянутой руки. Эвальд схватил тряпицу. Луна, выглянувшая из-за облаков, услужливо пролила свой ледяной свет на грязный кусок материи. Это был передник Розеллы. В нём она щеголяла в толпе… которая… направилась… сжечь старого Эррета и его дочь!

Вот куда бежал Эвальд, пока не оказался распластанным без памяти на окраине своей деревни! Увы, теперь бежать он не мог. Только медленно идти, волоча за собой левую ногу. И это было ужасно. Он не мог позволить Элиссе умереть из-за своей трусости. Почему он не рявкнул на толпу, не заставил этих деревенщин разбежаться в страхе, не переломил дурака-старосту о другого дурака – небесного отца?

Пока он добирался до опушки леса, казалось, прошла целая вечность. Как же медленно он идёт! Нужно быть более быстрым. А ещё – нужно было быть более храбрым. Виной всему «лесное диво», которое он в избытке употреблял в последние дни. Оно путало его мысли, мешало собраться и быть собой. И в результате он испугался толпы.

Хотя раньше, если он и оказывался в центре толпы, то люди болели за него, подбадривали и восхищались. Они почитали его за силача и героя, уложившего в кулачном бою всех своих соперников. А в этот раз толпа была другой: мрачной и жестокой. Казалось, стоит ему произнести лишнее слово – и его самого насадят на вилы.

Эвальд ломился через лес, не разбирая дороги. Он старался по памяти обходить те места, где вероятнее всего мог повстречать кого-то из деревенских. А это значило, что браконьер продирался по нехоженым тропам сквозь заросли кустарников. И нога, которая отказывалась шагать, очень сильно задерживала его.

Поразительно, но в чёрном омуте лесной чащи не было слышно и звука. Неужели он сбился с пути и идёт в другую сторону? Толпа должна галдеть где-то здесь. Эти люди слишком уж боятся близости Благословенной пущи и не станут бродить в лесу поодиночке, тем более, ночью. Толпой они сюда нагрянули, толпой и вернутся.

Неожиданно неестественно терпкий запах горелого дерева, несвойственный этому пропахшему зеленью, грибами и прелыми листьями лесу, насторожил браконьера. Неужели всё уже свершено?! Внутри у него похолодело. Он прислушался, но вокруг по-прежнему стояла непроницаемая дурманящая тишина.

Медведь двинулся вперёд. Вот на фоне светлеющего неба, на котором тревожно мерцали далёкие звёзды, показался огромный дуб с широкой раскидистой кроной. А там, по другую сторону поляны… чёрной рваной раной зияло место, где ещё днём стояла хижина лесника.

Вокруг никого не было. Люди уже сделали своё чёрное дело и ушли. От почерневших угольев, которые изредка еле слышно потрескивали, ещё шёл жар. Серый пепел призрачными пятнами маячил в темноте. Эвальд рухнул на колени. Они всё-таки сделали это! Они это сделали!!!

Молодой человек охватил голову руками. Ему было тошно и горько, и обидно за своих соседей и за себя самого. Он впервые в своей жизни почувствовал к девушке что-то помимо желания задрать ей юбку, а они бесцеремонно сожгли её вместе с отцом. Они, видите ли, боролись с нечистью! А он испугался за себя и никак не помешал толпе.

Неожиданно рядом что-то шелохнулось. Какая-то загадочная, жуткая чёрная тень. Неужели нечисть?! Браконьера обдало холодом. Авось это кто-то из лесного народа? А что если это существо решит, будто это именно Эвальд устроил пожар и сгубил двух древопоклоников – слуг Лесной царевны Исшахурр? Вот тут ему и смерть.

Эвальд всё глядел на чёрную тень, неподвижной мрачной угрозой нависшую над ним.