Читать книгу Тёмные сказания. Касание Бездны - Йан Локи - Страница 5

– Я говорю, это точно та рыжеволосая лесная ведьма накликала беду на нашего Кленового листика, – чуть не всхлипывая, полушёпотом рассказывал маленький несчастный человечек двум своим товарищам, делившим с ним дешёвое пойло в хиленькой харчевне. Он то и дело озирался по сторонам, словно боялся, что «рыжеволосая лесная ведьма» придёт и за ним.

– Какая ерунда, – махнул рукой один из его компаньонов, тот, что постарше. Он носил короткую бороду, а спутанная грива косматых волос делала его похожим на едва выбравшегося из берлоги медведя, который к тому же набрался накануне по самое не хочу.

– Я говорю тебе, это точно она. Джэ́джель Большой Жёлудь слышал собственными ушами, как ведьма наказывала Кленовому листику не ходить в Благословенную пущу, не то он помрёт. А наутро его нашли всего оплетенного плющом. Глаз у него уже не было, а в глазницах поселились огромные жуки с кулак величиной. Во!

– Ну, так и что же? – пожал плечами Медведь. – Упал твой Листик в старую ложбину, шею себе свернул, и пока скатывался, запутался совершенно в плюще. Это могло случиться с кем угодно. Хоть и с тобой.

– К Иным тебя и твои слова необдуманные! – выругался несчастный человечек. – А глаза? Куды ж они, по-твоему, подевались-то, а? И жуки эти огромные. Ты когда-нибудь жука величиной с кулак видел?

– Так жуки эти твои и съели его глаза. Что же тут удивительного? Листик вообще должен был бы сказать этим жукам спасибо. Хоть кому-то его глаза понадобились. А то – слыханно ли? – ни одна девчонка в деревне так и не повелась на его поползновения. А он всё, знай, твердил: «Никто с любовью в мои глаза не посмотрит!» и причитал, как иная баба на похоронах. Вот хоть жукам-то этим твоим «с кулак величиной» его глаза по вкусу пришлись, – перекривил писклявым голосом своего собеседника верзила.

Тощий, что сидел рядом с Медведем, так и прыснул в свою огромную кружку, забрызгав золотыми капельками его бороду. Кружка эта была ему так не впору, что казалось, будто он сейчас в ней и утонет.

– За рылом своим плюющимся следи! – отвесил Медведь подзатыльник тощему и отёр свою бороду. Тощий гигикул ещё пару раз, но уже как-то потише, внутрь себя. Он хоть и держался браво, но слюнтяй, похоже, был ещё тот, хуже маленького. Сразу видно – у Медведя он на побегушках.

– А я говорю, рыжеволосая эта – точно ведьма. Отчего же у ней всегда самые лучшие овощи, которые она на рынок вывозит? И не говорит она ни с кем. Листик-то Кленовый сох по ней, всё хотел добыть для неё волшебный цветок из Благословенной пущи, вот и высох весь, – всхлипнул маленький человек.

– Да будет тебе, Ко́стик, не реви, – урезонил маленького Медведь. – Что ты за ним как за бабой своей ненаглядной убиваешься? Выпьем мы в память о твоём Листике. Эй, хозяйка! Будьте любезны, повторить нам этого вашего «лесного дива».

Огромная безобразная баба в перепачканном чепце, будто головой сажу в камине чистила, и ещё худшего вида переднике приволокла большущий кувшин и разлила золотистое содержимое его по большим деревянным кружкам.

– В память о Кленовом Листике! – громогласно заявил великан.

– В память о Кленовом Листике! – повторили тощий и маленький.

Все приложились к «лесному диву». Но молчание было недолгим – ровно до тех пор, пока Костик не расправился со своей порцией. Не успела его кружка коснуться стола, как он снова затараторил:

– А ещё Джэ́джель Большой Жёлудь рассказывал, как Сали́нна говорила ему, что у этой рыжеволосой ведьмы Эли́ссы вымя, как у свиньи. Титек у ней, мол, по пять штук в ряд справа и слева. А в безлунные ночи уходит она в Благословенную пущу и кормит там своими титьками всяческую лесную нечисть. А сзади у ней хвост. И всякий, кто ей под юбку заглядывал, падал в обморок, а после ничего не помнил.

– Экая ерунда! – откашлялся Медведь. – Джэджель этот сам, небось, хотел бы пососать титьки Элиссы, да та не дала. А Салинна бы с потрохами сожрала его «большой жёлудь». Но он на эту дурнушку и не смотрит вовсе, всё сохнет по лесной ведьме. Вот Салинна её грязью и поливает. И чего тут пугаться-то: каких-то там десять титек. Я бы не прочь позабавиться с десятью титьками разом. Всё же лучше чем две, а Сучок? – обратился косматый к своему прихлебателю. Тот лишь гигикнул что-то в свою огромную кружку. А Медведь продолжил: – И что это за мужики, которые под бабскую юбку заглядывают и в обморок падают? Вот я бы так под ведьмину юбку заглянул, что это она бы у меня в обморок упала.

– Ну, так и загляни! – выпалил Костик. – Или слабо?

– Чего это слабо? – набычился Медведь. Видно, слова несчастного его слишком задели за живое. – Вот возьму и загляну.

– Врёшь ты всё, – махнул рукой маленький. – Духу у тебя на это не хватит. Ты с ней хоть раз разговаривал?

– Разговаривал, – откровенно наврал косматый. – А теперь ещё и под юбку загляну. Поищу хвостик.

– И останешься без гляделок своих, как Листочек Кленовый-то, – снова всхлипнул Костик. – Ох, и жаль же мне его, друга сердешного.

– Листочек твой дурак был, – отрезал Медведь. – И без гляделок остался не потому что ведьме под юбку заглядывал, а потому что жукам твоим, которые величиной с кулак, зенки его по вкусу пришлись. Эй, хозяйка! – рыкнул он. – Налей-ка нам ещё выпить!

– Набрались по самую крышу, сволочи, Иные бы вас побрали, – поворчала хозяйка, исправно наполняя кружки, и ушла. Сучок как сидел с придурковатым видом, так и опрокинулся со стула.

– Вишь, как горюет за твоим сердешным, – опрокинув содержимое кружки в себя, кивнул на тощего бородатый. – Пойдём. Нужно ещё это недоразумение домой отволочь.

«Недоразумение» даже особо не брыкалось, хоть Медведь и волочил тощего в буквальном смысле этого слова. Причём, волочил по грязи, оставленной вчерашним дождём. Даже мордой пару раз в жижу ронял. Мать Сучка, такая же тощая и страшная, как он сам, с крючковатым носом и глубоко посаженными глазами оказалась крайне недовольна, когда вся честная компания завалилась к ней во двор.

– Тащи туда, где взял! – строго наказала она косматому. – На кой ты приволок его мне?

– Успокойся, женщина. Это твоё добро, ты с ним и разбирайся. Мне твоего ничего не надо, – пробуравил дюжий молодец, сгружая поклажу на пороге покосившейся ветхой лачуги, которая от старости вросла в землю, а может, и выросла из неё наподобие какого-нибудь гриба, кто знает?

– Убери это с моего двора. Видеть его не желаю! – прокаркала старушка, тщедушно заправляя поседевшие космы под свой землистого цвета платочек и пригрозила: – убери, не то поколочу тебя палкой. Это ты его напоил, вот и волоки в свой дом.

– Я ему в горло насильно ничего не заливал. Он сам. Так что изволь, женщина, что вырастила, то вырастила, – Медведь пнул развалившегося на пороге Сучка, но тот даже не крякнул в ответ. Над лесом собирались тучи, которые того и гляди разродятся грозой. Вот она и отрезвит сопляка, решил его старший подельник.

– С глаз долой! – завизжала старушка, и уже было замахнулась кувшином, метя в спину громилы, но тут заприметила выглядывавшего из-за ограды Костика. Сообразив, что запустить посудину в него будет гораздо безопаснее, она швырнула кувшин в сторону небольшого человечка.

– Ну что теперь? – с вызовом осведомился тот у Медведя, когда гончарное изделие благополучно миновало его голову.

– А теперь я пойду к рыжеволосой лесной ведьме, – прохрипел косматый. – А тебе советую за мной не увязываться. Терпеть не могу любителей подглядывать. Вздумаешь сунуться – укокошу одним ударом. Нам и без тебя хорошо будет. Мне так уж точно, – заржал он грубым мужицким хохотом и, не обращая внимания на ошалелого Костика, неверной тяжёлой поступью отправился в лес.

Лес был густой и таинственный, пропахший молодой порослью и пряным ароматом грибов. А золоченый багрянец, в который лучи заходящего солнца окрасили непостижимо высокие кроны деревьев, придавал сгустившемуся внизу полумраку оттенок мрачной торжественности. Медведь хорошо знал великую чащобу, раскинувшуюся перед ним. Он вырос в этом лесу, а когда повзрослел, ходил сюда за добычей и днём, и ночью.

В тех кустах, что растут у золотых клёнов, он прятался от стражей, вылавливавших незадачливых браконьеров. Там есть покинутая берлога, вход в которую скрыт низкосклонёнными ветвями кустарника. В ней-то он и пережидал, когда стражи пройдут мимо. Так он стал «Медведем», втайне благодаря богов за то, что не повстречался с истинным обитателем той берлоги.

У тех белоствольных деревьев он прикончил своего первого дикого вепря. Пришлось перерезать ему горло прямо на месте, чтобы толстошкурый свинорыл не разголосил на всю округу, что его подстрелили. Это было очень опасно. Стражи всегда брались из ниоткуда и чаще всего им попадались именно опытные браконьеры. Отец Джэджеля был уже весь седой, когда его увели к колю на утёс Древоскальный, откуда он уже не вернулся.

А вот под той ивой он впервые познал женщину, с которой вкусил радости плотских утех. Она изгибалась и просила ещё. Во влажных глазах её поблескивал свет полной Луны, обильно заливавшей серебром мир, погрузившийся в дремоту, а гибкие руки ласкали его и царапали ему спину. И он хотел, чтобы это длилось вечно. Но спустя мгновение, оба забились в сладостных судорогах, и ему почудилось, что он превращается в оборотня, дикого и безудержного.

Ну, а вот там, за старой ложбиной у корявых вязов, впервые забравшись в Благословенную пущу, он повстречал лесную нечисть. Чёрная и страшная фигура глядела на него из-за стволов деревьев, заставив почувствовать животный страх. Тогда он ощутил себя жертвой, а не охотником. Но убегать не стал. Ещё в детстве бабка, растившая его, говорила, что от лесной нечисти бежать бесполезно – она всё равно догонит. Нужно смотреть чудищам в глаза, мол, они это уважают, а значит, не тронут.

Уважила та нечисть Медведя или нет, он не знал, но она его не тронула, да и была ли она там вообще? Теперь он в этом сомневался, однако амулет, данный ему бабкой, с тех пор носил, не снимая, а перебираться через старую ложбину в Благословенную пущу зарёкся раз и навсегда. Правда, спустя какое-то время всё же стал туда наведываться, потому как добытое в Запретном лесу красивее и вкуснее, платят за него дороже и уважают тебя больше, ибо крадёшь ты не у человечьего, а у лесного царя. А точнее, царевны, если всерьёз воспринимать бабкины сказки.

Говорят, что Благословенная пуща произрастает здесь ещё от сотворения мира. И раньше её населял лесной народ. В самом центре её было озеро Сердце мира. И воды его дарили красоту испившему их и исцеляли любой недуг, в них окунавшемуся. А в центре озера высился остров. И росло на нём одно-единственное дерево. Птицы в ветвях его пели райские песни, цветы благоухали изысканным ароматом, а плоды дарили вечную молодость. И каждый, кому оказывала милость Лесная царевна, обретал бессмертие.

Но более всего людям по душе был экхи́лиар – чудесный напиток из ягод диво-кустарника. Вкус его был слаще мёда, а пьянил он пуще любовной страсти. Приготовить же его мог только кто-то из лесного народа. Ягоды с кустарника нужно было срывать лишь поцелуем. Но для людей такой поцелуй был смертелен. А тех, кто хотел собирать руками, диво-кустарник ранил длинными и острыми шипами. Только Иные могли рвать ягоды руками, не боясь пораниться.

Люди почитали Лесную царевну за богиню, кланялись ей и служили её величеству. Но затем произошло Великое Пришествие. Звёздные Короли, сошедшие на землю, хотели отведать плодов с чудесного дерева. Однако Лесная царевна не оказала им своей милости, ибо они не были людьми этого мира. Тогда они обратили против неё своих Серафимов и выжгли лес дотла вместе с волшебным озером и чудесным деревом, а людей заставили поклоняться небесным богам, сотворившим далёкие звёзды.

Прошло время, и выжженный лес восстал. Вновь зазеленела и Благословенная пуща. Но лесной народ стал нечистью, и Лесная царевна насылает своих исковерканных пожаром слуг на всех, кто входит в её чащобу. Это всё, конечно сказки. Но между тем деревья в Запретном лесу выше и зеленее, плоды и ягоды крупнее и слаще, а мясо живности, обитающей там, на поверку оказывается вкуснее. Однако тех, кто зарится на царевнино добро, нечисть карает жестоко.

А ещё говорят, что и сейчас есть те, кто не кланяется небесным богам, но как их предки, якшается с лесным народом. И бывает, от этого рождаются дети. Особые дети, которые без опаски могут входить в Благословенную Пущу. Они могут целоваться с диво-кустарником и готовить экхи́лиар. Поговаривают, что на утёсе Древоскальном всех таких полунечистей знают на пересчёт и в обмен на их жизнь требуют ходить за ягодами для волшебного напитка.

Неужто и Элисса одна из них? Отец её, Э́ррет, всю свою жизнь прожил в лесу. А матери никто никогда не видел и знать не знает, кто она такая. Может, её родила какая-нибудь лесная нечисть и отдала древопоклоннику? Медведь впервые всерьёз об этом задумался. А ведь всё сходится: ни старика, ни его дочь ни разу не видели в деревенской небесной молельне. Они точно из тех, кто якшается с лесным народом.

Но в таком случае разве разумно портить с рыжеволосой лесной ведьмой отношения? Нужно попросту припугнуть девчонку, что расскажет о ней другим и потребовать, чтобы она провожала его в Благословенную пущу и защищала от лесного народа. Так он станет обеспеченнее и уважаемее в обществе. И быть может, его заметят и пригласят на утёс, а там сделают стражем, и он будет гонять других деревенских браконьеров по лесу, как те сейчас гоняют его? А может, он заставит девчонку приготовить для него волшебный напиток экхилиар, за глоток которого, как говорится в сказках, люди были готовы отдать собственную жизнь?..

Тьфу! Это всё хмель, это всё хмель, – мотал головой Медведь. Как он, нормальный мужик, мог вдруг начать рассуждать, словно старая бабка, которая воспитывала его? Какой лесной народ? Какая лесная нечисть? Какая Лесная царевна? Элисса – просто красивая девушка, которая живёт неподалёку от Благословенной пущи со своим отцом, ни с кем не общается, не ходит в молельню и продаёт хорошие овощи. Конечно, выращенные на лесной удобренной земле они лучше, чем на каменистой почве в деревеньке, заслонённой от солнца огромной тенью утёса.

Это всё хмель. Зачем вообще нужно было идти на поводу у этого несчастного Костика? Не стоит соваться к старому Эррету и его дочери, да ещё и в таком виде. Но отступать поздно. Если Костик разболтает другим в деревне о том, что сам Медведь побоялся какой-то там рыжеволосой лесной девчонки, его перестанут уважать. Люди начнут задавать вопросы и усомнятся в том, что он действительно храбр настолько, чтобы добывать лесное добро в Благословенной пуще, даже если он продолжит приносить всё самое лучшее. Этого допустить нельзя.

Бородач прислонился к стволу огромного ветвистого дуба, накрывавшего раскидистой кроной полянку, с другой стороны которой виднелась покрытая мхом хижина старого Эррета. Было темно и тихо. Последние алые отсветы на редких облаках угасали. На потемневшем восточном небе загорелась яркая звезда, мерцающая неверным сиянием. Притихший сумрак леса изредка ерошили осторожные шорохи.

– Неужто к нам пожаловал сам Эвальд Медведь? – услыхал он вдруг женский голос и отшатнулся от неожиданности, едва не опрокинувшись на задницу. Элисса говорила с ним волнующим гортанным голосом. На лице её застыло безучастное выражение лица, но казалось, что внутри она насмехается над ним.

– Стой где стоишь, – грубо предупредил рыжеволосую верзила. – Не подходи ко мне.

– И почему же? Ты-то к нам пришёл, – она склонила голову набок, словно собачка с любопытством рассматривавшая заинтересовавший её предмет. А ведь она права, Иной бы её побрал: он сам пришёл к их с отцом хижине, а теперь ещё и говорит, чтобы она к нему не подходила. Боги небесные, как же глупо он сейчас выглядит.

– Я всё про тебя знаю, – выпалил охмелевший Медведь и ухватился рукой за широченный ствол дуба, чтобы стоять прямее и выглядеть солиднее. Хотя под таким огромным деревом он выглядел маленьким карликом, сродни Костику, с которым они сегодня делили выпивку. Издав не особо-то приличный во время общения с девушкой, да и с кем бы то ни было вообще, утробный звук, косматый всё же выпалил: – Ты ведьма!

– Неужели? – проворковала девушка и грациозно сложила на груди ручки. Она была стройна и прекрасна, как красавицы-берёзки, высившиеся за её спиной. Их тонкие ветви уже скрыли густые сумерки, но белые стволы проглядывали сквозь темноту. Волосы цвета осенней листвы под закатным солнцем струились по её хрупким плечам и завитками падали на округлые груди. А изумрудные глаза на приятном девичьем лице будто вобрали в себя всю зелень леса. Медведю показалось на мгновение, будто они светятся, словно в их глубине мерцали светлячки Благословенной пущи.

– Да, – продолжил он, решив, что неловкость, которую она повесила между ними своим молчанием, слишком уж перетянута. – Ты не ходишь в небесную молельню…

– Как и ты, – добавила она игриво, перебив его.

– Ты что, следишь за мной?! – всколыхнулся Медведь. Это почему-то задело его самолюбие.

– Как и ты за мной, – не унималась девушка. Да, эта хоть и живёт в глуши, где ей, вроде, как и не с кем разговаривать, но переговорить её будет ой как сложно. И ведь она права. Это он пришёл сюда и прятался здесь за дубом, вперившись в хижину старого Эррета окосевшим взором. Как это выглядело со стороны? Конечно так, словно он следит за ней. О, боги, до чего же он глуп этот деревенщина Эвальд!

– А ещё ты ходишь в Благословенную пущу и до сих пор жива, – высказал он, наконец, свой последний аргумент. Всё, теперь не отвертится, рыжеволосая лесная ведьма, отрастившая себе свиное вымя. Мысль о том, как выглядит обнажённая грудь Элиссы, пробудила в громиле желание. Смутное и придавленное хмелем, стучавшимся в его голове и сердце, словно кто-то колотил внутри большой кружкой для питья, но всё-таки желание…

– Как и ты, – вновь повторила девушка. И вновь оказалась права. Мать его не вернулась из пущи. Отец ушёл за ней и не вернулся из пущи. А он каждый раз возвращается. Медведь инстинктивно тронул амулет, висевший на его шее, и безотчётно попятился от своей собеседницы, словно хотел раствориться в волшебном сумраке леса. И в этот момент он почувствовал что, словно бы врастает в землю, пускает корни, что ли?

Элисса манила его и одновременно пугала. Хотелось до умопомрачения пить эту зелень глаз, бескрайнюю, как Благословенная пуща. И в то же время хотелось бежать от неё, как из владений Лесной царевны, где из-за каждого куста за тобой могли следить изуродованные пожаром пятитысячелетней давности слуги зелёной богини, а потом напасть и навсегда похоронить в глубинах непроходимой чащобы.

А ещё ему безумно хотелось ухватиться за низ выреза её платья и рывком содрать плотную ткань, чтобы поглядеть на её красивые груди. И даже если их там окажется только две, а не десять, как толкуют Джэджель и Костик, ему будет на что поглядеть и что потрогать, само собой разумеется. А как можно будет похваляться потом в «Старом клёне» за большущей кружкой «лесного дива», а то и за кувшинчиком можжевеловки. Потрогать титечки самой Элиссы – рыжеволосой лесной ведьмы! А может ей самой это так понравится, что она будет просить его трогать её ещё и ещё. Другим деревенским девчонкам, к примеру, нравилось, как он их трогает.

Забывшись в собственных мыслях, охмелевших и путавшихся в его опорожнённой голове, Медведь потянулся к ней своей огромной волосатой лапищей. И тут – он мог бы поклясться в этом на святых небесных писаниях! – ветвь дуба склонилась к нему и больно хлестнула по руке. Опешив, верзила отдёрнул руку. Но он никак не мог поверить в то, что это случилось на самом деле. Постояв немного в нерешительности, он снова резким движением потянулся к Элиссе.

– Даже не думай об этом, – всё тем же ровным гортанным голосом, полным внутренней насмешки над ним, заявила она, сохраняя абсолютное спокойствие на лице. Лесная ночь, вступив в свои права, впитала даже белоствольные берёзки, которые ещё мгновение назад, казалось, были видны за спиной девушки.

И Медведю стало страшно. В памяти его промелькнул мрачный силуэт, притаившийся среди корявых вязов, силуэт лесной нечисти. Может, и сейчас кто-то из лесного народа навис над ним в ветвях этого огромного дуба. Он ухватился за свой амулет. И только тут понял, что во всём этом никак не сходится и не даёт ему покоя: её глаза. Он видит их даже в темноте. А они сверкают каким-то таинственными зловещим внутренним сиянием.

Что-то зашуршало в траве и коснулось его ноги. И покосившись, он увидал, как по дереву ползут цепкие щупальца плюща. Такого он ещё никогда не видел. Хмель словно весь разом вышел из него, а в голове воцарилась звенящая пустота. «А наутро его нашли всего оплетенного плющом… – звучал в ушах Медведя голос Костика, – глаз у него уже не было, а в глазницах поселились огромные жуки с кулак величиной…»

И тогда он, не помня себя от ужаса, бросился бежать. Он ломился сквозь тьму и буераки, напарываясь на деревья и налетая на кусты. Ветви царапали ему лицо и шею, цеплялись за руки, словно хотели остановить. А из каждой тени на него глазела лесная нечисть. Бежать бессмысленно, говорила бабка, нечисть всё равно тебя догонит. Нужно смотреть им в глаза. Они это уважают.

Но он не слушал старуху. Он бежал и бежал, сквозь лес и мрак и собственный страх, гнавший его вперёд. Он хорошо знал эти заросли. Он вырос в них и повзрослел. Он промышлял здесь и днём, и ночью. Он выберется. Он же Медведь. Нужно только бежать. Быть может, у него получится обогнать лесную нечисть. И он бежал… А Благословенная Пуща раскрывала ему навстречу свои огромные объятия, пропитанные первозданной тьмой и хранившие запах седого пепла…