Читать книгу ОК - Андрей Швайкин - Страница 10

Чем, к Слову, оптимизация дресс-кода сущности здесь отличается от бренд-менеджмента корпорации там? Да ничем. Срамота всюду – репутационные риски. Но там и голая задница – актив: подоить государство, сославшись на санкции, или пенсионеров, отдаться за протекцию. Легко. Стыд вытесняется кэшем. А тут голой жопой никого не разжалобить. Ещё и отымеют вдогонку. Ну, ОК! Суть-то одна: срамота мотивирует не расслабляться, а одежды мотивируют не опускаться. И место под солнцем никто не отменял: оно и в аду индивидуально.

Василий осмотрелся. Малый проспект Васильевского выглядел обобщённо, реалистично, не нарушая табу, хотя плавился, как неустойчивая голограмма. Арки и балконы-убийцы, трухлявые окна, выщербленные фасады, подвальный холодок из подворотен – чёртовы родные пенаты (пока не переехал на Крестовский). При всём желании не вызвать детализацию. Увы, помнить гадости – удел ограниченных, успешных создаёт воображение. Представил сосульки – появились «сосули». От типовых отличаются стремлением прикончить. Отлично. Отошёл на всякий случай. Осторожно представил питерскую столовку. Ну как «представил». В надраенной витрине нарисовался кривоногий винтажный столик с чёрной икрой, трюфелями, прошутто, сырами и ещё с массой санкционной снеди, декорированной дорогими винами и коньяком. Бегущая строка: «ХАЛЯВА! НАМ – 10!» Желудок не ёкнул. «Могу, а не надо?» Чуть смелее материализовался секонд-хенд. Мало ли… В мутной витрине засветились прилавки, заваленные трусами. «SALE! 100%!» Двери нет. «П-падла! Надо, а не могу!» Чечкин поднял брусок с провалившегося тротуара, швырнул в витрину: стекло проглотило камень и расплылось кругами. «Ну, ОК, засранцы! И не могу, и не надо…»

Для следующего эксперимента потребовалась абсолютная абстракция. В мебельный магазин, к своему удивлению, Василий вошёл совершенно спокойно. У прилавка встретила миловидная рыжая сущность лет семнадцати, со средними, чуть розоватыми крылышками, очевидно подкрашенными, в розовой же футболке, едва прикрывающей попу, в жёлтых замшевых сапожках. С футболки протокольно улыбалось такое же рыжее кареглазое солнышко с лисьими стрелками, осыпанное веснушками. Как и девочка, оно влекло в святая святых: «Are you with me?»9 Чечкин вздохнул, прикрыл нефункциональный орган – тот явно никуда не собирался. Но за конфуз почему-то было стыдно хозяину. «И могу, и надо, а не хочу».

– Приветики! – прожурчала сущность. – Я – Мила. Милана, – и протянула пальчики лодочкой.

– Василий, – кивнул Чечкин; не хотелось подавать руку «оттуда».

– А вы ещё не привыкли, – засмеялась девочка. – Тут никого ничего не напрягает… А я рада, что вы оказались в моём тихом мирке.

– Странно, – пожал плечами Василий, – мне казалось, я его спроецировал.

– А вы ещё не привыкли, – повторилась рыжая. – Проекции пересекаются. Постоянно. Знаете, как там… Сидишь, никого не трогаешь. Бах! Кто-то уже лежит рядом и лезет в душу. Терпеть не могу лезущих! – и накуксилась, точно отобрали игрушку. – Ой, ой, простите! Давно здесь? Как вас зовут, говорите? Убили? Сами? Что делали? Какие планы? Где…

– Тихо, тихо, – опешил Чечкин и улыбнулся: девчонка напоминала дочурку, у той «пулемётная очередь» иссякала только при «ответном огне». – Василием меня зовут. Убил… трамвай. Ориентировочно три дня назад. А был я менедж… точнее, пиарщиком. Не подскажете, где взять…

– Ничё себе! Пиарщик! Трамвай! Как у тебя всё интересно, Василий! Не то, что я: передоз – и здрасьте! Давай на «ты»? Чего после смерти выкать. Тебе голову отрезало? Как тому… Э…

– Берлиозу. Нет, просто… сбили. Я, знаете ли… знаешь, не Иоанн Предтеча. Скажи…

– Тс-с, тут про Иоаннов нельзя.

– Милана! – встрепенулся в Чечкине строгий отец. – Скажи, дорогая, что-то существенное можно выменять за эту м… ерунду? – и протянул запястье с чокером.

– Кака-а-я прелесть! – захлопала в ладоши девочка. – Я такую там носила! Чёрную тока. А хочешь, я тебе свои трусики отдам? И тоже розовые! За неё, – и задрала футболку.

Чечкин с сомнением оценил вылинявшие стринги, не понимая: удача или репутационный риск? С одной стороны, вспомнилась буфетчица – «трусы заслужить надо», с другой – трусы сами плыли в руки, пусть и позорные. «Стринги вообще считаются трусами?!» С третьей… Кому какое дело, какое исподнее носят здесь? Это там несоответствие трусов статусу выглядело фетишем и обсуждалось в курилках. Имел однажды неосторожность председатель правления крупного банка оголиться в сауне при акционерах: о жёлтых цыплятах на фиолетовых семейниках несколько поколений менеджеров судачило. А кое-кто цыплят и пересчитать успел. Навыки… Что-то шевельнулось в Василии.

– А как же ты? Это же… трудно достать.

– Да не парься ты, Вась! Хорошие трусы можно носить год, ну, два. Там. А тут непонятно как. Я на первые труселя во тишку10 отхватила, на вторые (видел бы те панталоны – как бермуды на Буратино) – шузы! А чокер – вещь! Итем11 что надо! И к солнцу подходит!

– Ну, коли так…

Обмен произошёл быстро, с уже знакомым покалываем, на этот раз в обоих глазах: прибыло – убыло. Милана приклеилась к зеркалу и была счастлива, как ребёнок на Рождество. «И чего дочери не дарил чокеры?» А вот стринги вызывали вопросы. Хозяйство в них походило на манерного мамонта с поникшими ушами, а то, что предназначалось прикрывать задницу, скорее её акцентировало. Ещё и врезалось неделикатно. Чечкин грустно смотрелся в глянцевую дверь платяного шкафа, в тощую лысую сущность с костлявым лицом, острым клювом, дряблыми веками и со свисающими серыми крылышками – ну, точно рахит-таракан из компота – и не представлял, как во всём этом он выйдет на улицу, пусть и воссозданную для себя самого… Вдруг снова кольнуло в левую роговицу – неожиданный приход.

– Жалеешь меня? – повернулся он к Миле.

– Да ну! – засмеялась рыжая бестия, теребя чокер. – Ты очень мил в этих трусиках!

– Странно. – Василий потёр глаз. – Я собственным состраданием разжился, что ли? И такое здесь принято?

– Ну… Не слыхала. А что делаешь вечером?

– Тут бывают вечера? – огрызнулось накатившее раздражение. – ОК!

Василию стало не по себе, и он поспешил уйти. Самосострадание «накрыло» посильнее репутационных рисков. Или там он ничего не знал о мотивации, или здесь мотивация ничего не знала о нём.