Читать книгу Узором по крови - Анна Светлова - Страница 13

Забава

Неожиданно мне вспомнился утренний разговор с боярином Гостомыслом. Его взгляд, острый и жадный, словно у ястреба, высматривающего добычу, до сих пор вызывал дрожь, будто я окунулась в прорубь в крещенские морозы. Он смотрел на меня не как на княжескую дочь, а как на лакомый кусок земли, который можно присоединить к своим наделам. Как на молодую кобылицу, которую осматривают со всех сторон перед покупкой.

– Красивая ты стала, Забава Всеволодовна. Совсем взрослая. Пора бы о замужестве подумать. Любой боярин почтёт за честь взять тебя в жёны, – сказал он пару седмиц назад, застав меня одну в яблоневом саду.

Его слова лились медленно, словно густой мёд с ложки, но в этой сладости чувствовался горький привкус полыни. Голос звучал вкрадчиво, почти ласково, однако каждое слово ложилось на душу тяжёлым камнем. Я невольно отступила на шаг, спиной ощутив шершавую кору старой яблони, но Гостомысл тут же сократил расстояние между нами.

Когда он приблизился, меня окутало его зловонное дыхание – смесь прокисшего вина, гнилых зубов и конского пота. Я прикрыла лицо рукавом, стараясь не показывать отвращения, но он заметил мой жест и хищно усмехнулся, как волк, загнавший в угол беззащитную овцу.

– Что с тобой? – Милава заметила, как я напряглась, будто натянутая тетива лука перед выстрелом. Её руки замерли над моими волосами, и в зеркале из полированной меди я увидела, как побледнело моё лицо.

– Гостомысл, – одно имя вызвало горечь во рту, как отвар золототысячника. – Ты же видела его подарок сегодня утром. Украшение для волос в виде птицы.

– Боишься его? – Милава нахмурилась, её тёмные брови сошлись на переносице.

– Он смотрит на меня так, что мурашки бегут по коже, – я подошла к резному сундуку, окованному медными полосами, которые поблёскивали в свете лучин. Достала гребень из жёлтой кости, украшенный затейливой резьбой. – Словно я уже принадлежу ему. Словно он считает меня своей добычей.

Милава взяла гребень и начала расчёсывать мои волосы – медленно, осторожно, как делала с детства. Её прикосновения успокаивали, как колыбельная нянюшки.

– Лиходей он, Забавушка. Чистый аспид, – тихо промолвила она. – Я слышала, что Гостомысл держит в кулаке половину дружины. Даже Всеслав не осмеливается перечить ему.

Милава придвинулась ближе, и её голос стал едва слышным.

– Говорят, тех воинов, что ему верно служат, он задабривает – дарит булатные мечи из дамасской стали, что режут железо, словно масло, и заморские вина, от которых кружится голова. А вот тех, кто осмелится ослушаться… – она содрогнулась и перекрестилась. – Те либо бесследно исчезают в тёмную ночь, либо находят свою смерть при загадочных обстоятельствах.

Голос её стал едва различимым шёпотом:

– А ещё… Господи, прости меня за эти слова… Говорят, он по ночам, когда луна скрывается за тучами, призывает нечисть.

Гребень скользил по моим волосам, и с каждым движением напряжение немного отпускало. В горнице пахло ладаном и сушёными травами, которые нянюшка развешивала пучками под потолком. Этот запах напоминал о детстве, о безопасности, о временах, когда самой большой бедой была порванная рубаха или разбитый горшок.

– Знаю. Поэтому и боюсь, что батюшка может… – я недоговорила, но Милава поняла, как всегда понимала меня с полуслова, с полувзгляда.

– Выдать тебя за него? – Её руки на мгновение замерли. – Нет, князь не сделает этого. Он знает, какой Гостомысл на самом деле.

– А какой он? – Я повернулась к ней так резко, что волосы хлестнули по спине. В зеркале отразились мои глаза – широко распахнутые, полные страха. – Ты что-то знаешь? Что-то, чего не знаю я?

Милава опустила глаза, её пальцы нервно сжали гребень. Я видела, как она борется с собой: сказать или промолчать.

– Я мало что знаю. Это всё слухи, – наконец прошептала она, оглядываясь на дверь, словно боялась, что кто-то подслушает. – Говорят, его первая жена не от болезни умерла. И вторая тоже. Бабы на торгу болтают, что он поил их отварами, от которых кровь сворачивается в жилах, а сердце останавливается. Моя матушка видела, как Гостомысл покупал у заезжего торговца какие-то корешки. Торговец тот был из дальних земель, где люди знают толк в травах, от которых смерть приходит тихо, как сон.

Холодок пробежал по моей спине, словно кто-то провёл по ней ледяным пальцем. Я слышала, что у Гостомысла было две жены. Обе молодые, красивые, и обе умерли, не прожив с ним и года. Но никогда не слышала намёков на то, что их смерть могла быть неестественной. Теперь же, вспоминая его взгляд, его улыбку, которая никогда не касалась глаз, я понимала: Милава могла быть права.

– Богородица, – прошептала я, крестясь. – Неужели он убийца?

– Люди разное говорят, – Милава продолжила расчёсывать мои волосы, но теперь её движения стали более резкими, как у человека, который спешит закончить неприятное дело. Гребень из кости скрипел в её пальцах. – Моя мать знала травницу, которая лечила вторую жену Гостомысла. Она говорила, что болезнь у той была странной. Не похожей на лихорадку. Кожа пожелтела как осенний лист, глаза стали мутными, словно затянутые паутиной, а из носа и ушей сочилась кровь – чёрная, густая, как дёготь.

Я вздрогнула так резко, что чуть не опрокинула глиняный кувшин с водой, стоящий на столе. Вспомнила, как Гостомысл смотрел на меня сегодня утром, когда преподносил дар. В его глазах была жажда обладания, словно я была не человеком, а диковинной птицей в золотой клетке, которую он хотел повесить в своей горнице, чтобы все видели его богатство и власть.

– Как думаешь, он знает о половцах? – Милава отложила гребень, украшенный перламутровыми вставками и серебряными нитями, и начала заплетать мне косу. Её пальцы двигались быстро и уверенно, как у мастерицы, что всю жизнь плетёт кружева.

– Конечно, знает. Он был на совете у батюшки, – я почувствовала, как злость поднимается внутри, горячая и едкая, словно кипящий мёд. – Иногда мне кажется, что он знает больше, чем говорит. Что за его улыбками скрываются такие тайны, от которых кровь застынет в жилах.

За окном полностью стемнело, и только далёкие звёзды мерцали в вышине, как серебряные гривны, рассыпанные по чёрному бархату небес. В свете лучин, что чадили в железных подставках, лицо Милавы казалось особенно бледным, а глаза – огромными и испуганными.

– Забава, – она закончила плести косу и повязала её алой лентой цвета спелой рябины, – обещай, что будешь осторожна с Гостомыслом. Не пей ничего из его рук, не принимай даров. Даже хлеб-соль от него может оказаться отравой.

Я взяла её за руки – тёплые, с мозолями от иглы:

– Обещаю. И ты тоже будь осторожна. Если Всеслав действительно решит жениться на дочери какого-нибудь князя, чтобы скрепить союз против половцев…

– Я понимаю, – Милава грустно улыбнулась. В её словах слышалась покорность судьбе, горькая, как полынь. – Я всего лишь дочь павшего воеводы. Мне не место рядом с княжичем. Я знала это всегда, просто… просто сердце не конь, узды на него не накинешь, как говорит старая Пелагея.

– Не говори так! – я крепче сжала её руки, чувствуя, как бьётся жилка на запястье. – Ты лучше всех княжеских дочек с их расшитыми жемчугом сарафанами и надменными взглядами. Всеслав знает это. Я видела, как он смотрит на тебя, когда думает, что никого рядом нет. Взгляд его становится мягким.

– Сейчас крепость важнее, – закончила она за меня, и её голос звучал твёрдо, как у человека, принявшего решение и готового нести его, словно тяжёлый крест. – Я понимаю, правда. Чёрный Яр должен выстоять. Ради всех нас.

В дверь постучали – три быстрых удара. Мы обе вздрогнули, словно нас поймали на воровстве.

– Забавушка, дитятко, – раздался голос старой няньки, – пора почивать. Утро вечера мудренее, как говаривала ваша матушка, царствие ей небесное. Ночь – время для тёмных дел и недобрых помыслов.

– Действительно, пора, – я встала, расправляя складки на сарафане из тонкого сукна.

Милава кивнула, но в её глазах я видела тревогу. Она боялась – не за себя, за Всеслава, за меня, за всех нас. И я не могла её винить. Тревога висела над Чёрным Яром, как грозовая туча перед бурей, что несёт с собой град и молнии.

Когда она обняла меня на прощание, я почувствовала, как что-то твёрдое прижалось к моей груди сквозь тонкую ткань рубахи. Милава отстранилась и вложила в мою ладонь маленький кожаный мешочек, пахнущий травами и дымом.

– Носи его всегда при себе, – прошептала она, касаясь губами моего уха. – Этот оберег защитит от дурного глаза и злого умысла.

Я сжала подарок в кулаке, пальцами ощущая, как внутри перекатываются сушёные травы и что-то ещё – твёрдое, угловатое, похожее на осколок речной гальки.

– Спасибо, – я поцеловала Милаву в щёку, ощущая солоноватый привкус слёз, что она пыталась скрыть. – Завтра увидимся.

– Как всегда, – кивнула она.

Когда дверь за ней закрылась с глухим стуком, я подошла к окну. Створки скрипнули на железных петлях, и в лицо ударил холодный ночной воздух, пахнущий дымом очагов. Мимо меня с громким, почти человеческим криком пролетела ночная птица.

Я резко отпрянула от окна и опрокинула медный светильник. Масло разлилось по деревянному полу золотистой лужей. Сердце билось так громко, что, казалось, его слышно во всей крепости.

Разве птицы летают так низко?

Я крепче сжала оберег Милавы, чувствуя, как тёплые травы внутри мешочка словно отвечают на мой страх. Он показался мне единственной защитой в этом мире, где даже тени могли ожить.