Читать книгу Узором по крови - Анна Светлова - Страница 17

Переяр

Двери гридницы взорвались грохотом. Пламя факелов заметалось по стенам, бросая на потемневшие от копоти брёвна тени. В проёме возник дружинник – не вошёл, а рухнул, будто последние силы покинули его на пороге.

Лицо его, покрытое дорожной пылью и брызгами крови, казалось маской мертвеца, выползшего из могильного кургана. Плащ, некогда коричневый, теперь почернел от грязи и запёкшейся крови, свисая рваными лоскутами.

– Князь! – выдохнул он, тяжело рухнув на одно колено прямо на медвежью шкуру, что устилала пол. Голос его хрипел, как треснувшая струна гуслей. – Мы вернулись… Половцы идут, как чёрная туча с востока. Три седмицы пути, не больше.

Он медленно поднял глаза, и в их глубине плескался такой первобытный, неприкрытый ужас, что даже закалённые в боях дружинники, чьи руки знали вес меча с малых лет, невольно отшатнулись назад, словно от удара.

– И с ними… – лазутчик запнулся, бросив в мою сторону взгляд, – с ними Барсбек, правая рука хана. Мы привели с собой пленного половца.

Барсбек… Имя это обожгло мою душу. Воспоминания хлынули потоком: запах горящих юрт, крики умирающих.

По гриднице пронёсся единый вздох, словно из зала разом выкачали весь воздух. Дым от очага завис неподвижно.

Князь Всеволод медленно поднялся с резного кресла. В дрожащем свете факелов его лицо казалось высеченным из серого камня – твёрдое, неподвижное, только желваки ходили под кожей, выдавая внутреннюю бурю.

– Что вы ещё видели? – спросил он, и голос его звучал обманчиво спокойно, как затишье перед грозой.

Лазутчик сглотнул, провёл рукавом по пересохшим губам, оставив на ткани кровавый след.

– Странные повозки, мой князь. Огромные, окованные железом, с длинными медными трубами, направленными вперёд, словно пасти чудовищ из былин. И самострелы… – он развёл руками, показывая размер, и я увидел, как дрожат его пальцы, – такие большие, что их тянут по четыре коня, а тетиву натягивают воротом, как на колодце.

Живой огонь… Я видел, как это пламя пожирает людей заживо, как они мечутся в огненном плену, крича так, что кровь стынет в жилах.

Я шагнул вперёд, чувствуя, как рана на плече отзывается пульсирующей болью. Внешне я оставался спокоен, но во рту пересохло, будто я глотал степную пыль, а пальцы сами сжались в кулаки.

– Это «живой огонь», князь, – произнёс я, и мой голос хоть и звучал ровно, но каждое слово давалось с усилием. – Трубы выплёвывают пламя на сто шагов – оно течёт, как вода, но жжёт сильнее адского пекла. А самострелы… – я сделал паузу, – они могут проломить городскую стену толщиной в два бревна, как стрела пробивает берестяной щит.

Седой, как первый снег, воин, чьё лицо было изрезано шрамами, – с такой силой ударил кулаком по дубовому столу, что кубки подпрыгнули, расплёскивая вино, похожее на свежую кровь. Железные браслеты на его запястьях звякнули, как цепи.

– К оружию зови, княже! – прорычал он, и шрамы на его лице побагровели от гнева. – Выйдем в чисто поле – либо славу обретём, либо кости там оставим!

– Нельзя! – слово сорвалось с моих губ. Я медленно покачал головой, чувствуя, как все взгляды впиваются в меня. Внешне я оставался недвижим, как каменный идол, но сердце моё билось так яростно, что, казалось, вот-вот разорвёт грудную клетку и выплеснется на потемневшие от времени половицы. – В открытом поле вы погибнете все до единого. «Живой огонь» превратит ваши ряды в пепел, прежде чем вы успеете обнажить мечи. Я видел, как горят люди в этом адском пламени… они не умирают сразу. Они бегут, объятые огнём, и кричат так, что этот вопль преследует меня даже во сне.

Забава, стоявшая у резной колонны, словно изваяние, вдруг ожила. Шёлк её сарафана зашуршал, серебряные подвески в волосах зазвенели тревожной песней. Она шагнула вперёд, и факелы отбросили на лицо пляшущие тени.

– Ты говоришь так, словно сам видел это, полукровка, – произнесла она, и в её голосе звенела закалённая сталь, но под этим звоном таилось что-то ещё – не страх, но тревога, которую она пыталась скрыть за ледяной холодностью. Её пальцы, тонкие и белые, как берёзовые веточки, сжались в кулачки. – Может, ты сам помогал создавать это оружие? Может, твои руки обагрены кровью наших братьев?

Я встретил её взгляд – прямой, беспощадный. Внутри меня поднялась волна горечи.

– Я видел, княжна, – тихо ответил я. – Видел, как половцы испытывали «живой огонь» на пленных. На таких же русичах, как вы. И на таких же степняках, как я. Барсбеку всё равно, чья кровь прольётся.

Тот день… когда он заставил меня смотреть, как горят связанные пленники. «Смотри, Тогрул, – хрипел он мне на ухо, – смотри и запоминай. Так будет с каждым, кто посмеет ослушаться меня». И я смотрел. Боги простят ли мне, что я смотрел и не мог ничего сделать?

Что-то промелькнуло в её глазах – не сочувствие, но понимание. Она отступила на шаг, не отрывая от меня взгляда, словно увидела в моём лице что-то новое – не врага, но человека, несущего в душе такую же боль.

– И что же ты предлагаешь, полукровка? – процедил Всеслав, сжимая рукоять меча. В его голосе звучало презрение, но под ним таился страх – я чувствовал его запах, острый и кислый, как у загнанного зверя. – Может, посоветуешь сдаться без боя? Открыть ворота и встретить половцев хлебом-солью?

Я глубоко вдохнул воздух, пропитанный дымом, потом и страхом. Перед глазами, как наяву, встала картина: горящие стены Чёрного Яра, крики умирающих, вороны, кружащие над пепелищем, пируя на телах павших. Дети, насаженные на копья как жуткие знамёна. Женщины, которых волокут в степь на верёвках, как скот. Нет. Этого нельзя допустить. Не здесь. Не с этими людьми.

– Крепость нужно готовить к осаде, – сказал я твёрдо, и мой голос, хоть и звучал негромко, разнёсся по притихшей гриднице, как удар вечевого колокола. – Укрепить стены, обложить их дёрном и мокрыми шкурами, запастись водой, отправить женщин и детей в дальние лесные чащи. Но главное, – я сделал паузу, обводя взглядом застывшие лица, на которых плясали отблески пламени, – нужно уничтожить оружие Кончака до того, как он подойдёт к стенам. Иначе Чёрный Яр станет братской могилой для всех вас.

– И как же ты предлагаешь это сделать? – спросил князь, прищурившись так, что его глаза превратились в узкие щели, в глубине которых тлели угольки недоверия.

Я подошёл к столу, на котором лежала карта земель вокруг Чёрного Яра – выцветшая от времени, с потёртыми краями и пятнами от воска, но всё ещё хранящая тайны этих мест. Мой палец, с въевшейся в кожу дорожной пылью и засохшей кровью, указал на извилистую синюю линию реки, что змеилась по пергаменту.

– Здесь, у Змеиного брода, половцы будут переправляться, – произнёс я, и все склонились над картой. – Река вздулась от весенних дождей, и переправа будет медленной. Повозки с «живым огнём» тяжелы и неповоротливы. Если небольшой отряд подберётся к ним ночью…

– Ты предлагаешь напасть на целое войско горсткой людей? – перебил воевода Ратибор. – Это безумие! Или… – его глаза сузились, – или это хитрая ловушка, в которую ты хочешь заманить наших лучших воинов? Может, ты уже договорился с Барсбеком о нашей погибели?

«Если бы вы знали, как я ненавижу это имя…», – подумал я.

– Не напасть, – я покачал головой, удерживая маску невозмутимости, хотя в груди билось нетерпение, а тревога точила изнутри, словно червь. – Проникнуть незамеченными. Я изучил эти повозки, знаю их уязвимые места. Стоит лишь поджечь – и оружие Кончака станет его погибелью. «Живой огонь» слеп к различиям между другом и недругом. Он пожирает всё на своём пути, ненасытный, как волк в голодную зиму.

Тишина повисла в воздухе, тяжёлая и душная, как саван. Только потрескивание поленьев в очаге да тяжёлое дыхание людей нарушали её. Я видел, как в глазах дружинников борются страх и надежда, как два волка, грызущиеся за последний кусок мяса.

– Ты говоришь так уверенно, будто уже видел, как они горят, – тихо произнесла Забава. – Но помни: если пламя перекинется на наши земли, первым в нём сгоришь ты.

Я встретил взгляд Забавы – зелёный, как ядовитая трава, и холодный, как зимняя река. Она не верила мне. И в этом была права – я не сказал главного. Чтобы уничтожить «живой огонь», мне придется надеть личину степняка… и вновь стать тем, кого больше всего ненавижу – учеником Барсбека.