Читать книгу Узором по крови - Анна Светлова - Страница 8

Дозорные переглянулись, их лица напряглись, как тетива перед выстрелом. Один из них исчез с вышки, и вскоре ворота со скрипом приоткрылись – не гостеприимно, а настороженно, словно зверь, приоткрывающий пасть перед тем, как вцепиться в добычу.

Навстречу мне вышли четверо воинов с мечами. Их взгляды полоснули по мне, как ножи – по моему лицу с раскосыми глазами, по светло-русым волосам, по доспехам и половецкому клинку. Я чувствовал, как их взгляды ощупывают меня, выискивая признаки лжи или угрозы.

– Спешивайся, полукровка! – рявкнул старший из них, седоусый воин со шрамом, рассекающим лоб от виска до брови. Шрам был багровым и свежим, ещё не до конца зажившим. Его глаза, холодные и мутные, как речной лёд по весне, впились в меня. – Оружие оставь при себе, но помни – десяток луков целится тебе в грудь. Один кривой жест – и станешь ежом из стрел.

Слово «полукровка» ударило меня под дых сильнее, чем любая стрела. Оно преследовало меня всю жизнь – шипящее, как змея, клеймо, выжженное на душе.

Я медленно сполз с коня, стараясь двигаться плавно, хотя ноги подгибались, словно тряпичные. Перед глазами заплясали чёрные мушки, а земля качалась, как дно лодки. Я вцепился в гриву Бурана, чтобы не рухнуть прямо здесь, у ворот. Позор был бы хуже смерти.

– Я пришёл с миром, – выдавил я, каждое слово царапало пересохшее горло. Во рту стоял привкус крови и пыли. – Мне надобно говорить с князем.

– С князем, говоришь? – Седоусый оскалился, обнажив пожелтевшие зубы, похожие на старые клыки волка. Его дыхание пахло кислым квасом и луком. – Что ж, пойдём. Князь сам решит, что с тобой делать, полукровка. Может, на кол посадит, а может, просто голову снимет. Он к вашему брату суров после того, как половцы жену его, княгиню Любаву убили.

Каждое слово било, как плеть по открытой ране. Полукровка. Ни свой, ни чужой. Для русичей – степняк, для степняков – русич. Вечно между двух огней. Я сжал кулаки так, что ногти впились в ладони до крови, но лицо держал бесстрастным. Отец учил: «Никогда не показывай боль. Ни телесную, ни душевную. Враг только этого и ждёт».

– Буран… – прохрипел я, кивая на коня. – Он устал. Воды бы ему…

– Не сдохнет твоя животина, – буркнул седоусый, но всё же кивнул одному из воинов. – Отведи коня к колодцу, Прошка. Да смотри, чтоб не сбежал.

Молодой воин, Прошка, взял поводья Бурана, но конь упрямо мотнул головой, едва не сбив шапку с парня.

– Ишь ты, норовистый какой! – хохотнул Прошка. – Как хозяин, так и конь – ни нашим, ни вашим, а гонору на троих хватит!

– Коли конь сбежит, – добавил седоусый с кривой усмешкой, – придётся тебе, Прошка, самому в степь скакать. На своих двоих.

Воины загоготали. Один из них, рыжебородый детина с руками-лопатами, подмигнул товарищам:

– А может, этого тоже к колодцу отвести? Окунуть разок-другой, чтоб дух степной смыть? Говорят, полукровки в воде, аки кошки, шипят!

– Будет тебе, Ждан, – оборвал его седоусый, хотя в глазах плясали искры веселья. – Князь сам решит, какое омовение ему устроить – в колодце али в крови его же.

Я молчал, глотая обиду вместе с пылью. Пусть потешаются. Как говаривал отец: «Терпение степного волка вознаграждается сытой охотой».

Меня повели через двор, где жизнь замерла, будто перед грозой. Кузнец у горна перестал бить молотом, обернувшись на звук шагов. Женщины застыли с мокрым бельём в руках, прижимая к себе детей. Старики у ворот прервали беседу, провожая меня взглядами, полными недоверия и страха.

Я шёл, выпрямив спину, хотя каждый шаг отдавался в ране огненной вспышкой боли. Голова раскалывалась, будто внутри били в набат. Каждый вдох обжигал лёгкие, как будто я вдыхал не воздух, а раскалённые угли. Даже ресницы болели.

Пот заливал глаза, но я не смел его вытереть – руки держал на виду, подальше от оружия.

«Матушка, – думал я, глядя на настороженные лица русичей, – твой народ встречает меня, как врага. А отцовский народ охотится на меня, как на дикого зверя. Где моё место в этом мире, разорванном надвое?»

Но ответа я не услышал. Только ветер свистел в ушах, да сердце отсчитывало удары, которых, возможно, осталось не так уж много.

Княжеский терем вырос передо мной. Он возвышался над крепостью, как могучий дуб над мелким подлеском – двухэтажный, с искусной резьбой на наличниках и высоким рубленым крыльцом. Меня втолкнули внутрь, в прохладные сени, где воздух густо пах дымом, сушёными травами и медовухой. Голова кружилась, рана на плече пульсировала в такт сердцу, выжигая огнём каждый вдох.

Гридница встретила полумраком и настороженной тишиной. Вдоль стен тянулись тяжёлые дубовые лавки, отполированные сотнями воинских задов, а в центре громоздился стол, за которым могла бы пировать целая дружина. У дальней стены на возвышении стояло тяжёлое кресло с медвежьими головами на подлокотниках. В нём сидел немолодой мужчина в синем кафтане, расшитом серебряными нитями. Его русые волосы и борода, тронутые сединой, обрамляли лицо, изрезанное морщинами, как кора старого дерева. Но глаза… глаза смотрели остро и цепко, будто у хищной птицы, высматривающей добычу. Сказывали, что взглядом своим князь мог заставить даже медведя пятиться задом, как красна девица от назойливого свата.

– Князь Всеволод! – Седоусый воин склонил голову, не сводя с меня подозрительного взгляда. – Привели к тебе чужака. Сказывает, будто он Переяр, сын боярыни Елены Зарецкой из Заречья. Хотя по обличью – что половец!

Князь подался вперёд, его взгляд полоснул меня, как кинжал.

– Из Заречья, говоришь? – В его голосе звенела сталь. – Того самого, что половцы спалили дотла?

Я кивнул, чувствуя во рту горечь. Перед глазами вспыхнули картины пожарища – чёрные остовы изб, обугленные тела, вороны, кружащие над пепелищем.

– Да, княже, – выдавил я, борясь с подступающей тошнотой. – Моя мать была оттуда родом. Двадцать пять зим назад её увели в полон. Позже она стала женой Тугара, брата хана Кончака.

По гриднице пронёсся шёпот, колючий и злой, как осенний ветер. Я видел, как напряглись воины, как их пальцы легли на рукояти мечей, готовые в любой миг выхватить сталь.

– И зачем ты заявился сюда, Переяр, сын Тугара? – процедил князь, сузив глаза до щёлочек.

Я расправил плечи, хотя каждое движение отзывалось в ране огненной вспышкой боли. Пот заливал глаза, рубаха прилипла к спине, но я стоял прямо, глядя князю в лицо.

– Я отрёкся от рода своего отца, – ответил я, не отводя взгляда. – Две луны назад хан Кончак приказал сжечь Заречье. Я просил его не делать этого. Ведь там живёт родня моей матери. Моя бабка, дядья, двоюродные братья и их дети… Все они погибли. Я не смог предотвратить бойню и помочь.

Рана на плече пульсировала, будто в неё впился раскалённый гвоздь. Каждый удар сердца заставлял его входить глубже, разрывая плоть.

– И ты думаешь, что мы тебе поверим? – Звонкий женский голос хлестнул, как плеть.

Я резко обернулся и увидел её – высокую девушку в тёмно-синем сарафане. Толстая русая коса, перевитая алыми и синими лентами, спускалась до пояса. Но глаза… её глаза поразили меня больше всего – зелёные, как молодая листва, яркие и пронзительные. В них полыхал огонь, не уступающий тому, что жёг мою душу.

– Забава, – с укором произнёс князь, сдвинув брови. – Я не давал тебе слова.

– Прости, батюшка, – ответила она, не отрывая от меня взгляда, полного такого презрения, что им можно было бы выжечь клеймо на коже. – Но я должна была увидеть этого… гостя. – Она выплюнула последнее слово как отраву. – Племянник хана Кончака, того самого, чьи воины вырезали наши деревни и угнали людей. И ты веришь, что он пришёл с миром? Не с ножом ли за голенищем?

Один из дружинников хмыкнул: «Ишь, княжна-то наша, что кипяток – не успеешь оглянуться, а уж обварит!» Кровь бросилась мне в лицо – то ли от лихорадки, то ли от её слов. Перед глазами поплыли тёмные пятна, но я заставил себя стоять прямо.

– Я не выбирал себе отца, – сказал я. Каждое слово царапало пересохшее горло. – Как и ты – своего. Но я выбрал свой путь. И этот путь привёл меня сюда.

Княжна подлетела ко мне, будто степной ветер – резкий и неудержимый. Её зелёные глаза полыхали яростью. Кожа на моём лице натянулась от напряжения – я чувствовал её дыхание, горячее и прерывистое.

– Чтобы наушничать? – прошипела она, остановившись в шаге от меня.

Запах мёда и луговых трав от её волос ударил в ноздри, вызывая странную тоску. Запах дома, которого у меня никогда не было. Аромат земли, по которому тосковала моя мать до последнего вздоха.

– Чтобы выведать наши силы и слабости? – Её голос звенел, как натянутая тетива. – Чтобы открыть ворота своим братьям-половцам, когда мы будем спать?

В голосе дрожала едва сдерживаемая ярость, но за ней я различил нечто большее – боль. Боль потерь и страх новых утрат. Я знал этот взгляд – замечао его в зеркале воды каждое утро с тех пор, как увидел пепелище Заречья.

– Забава! – Голос князя загремел как гром, отражаясь от стен гридницы и ударяя в уши. – Довольно!

– Я пришёл, чтобы предупредить, – сказал я тихо, удерживая лицо неподвижным, хотя внутри всё горело огнём. Язык казался распухшим, каждое слово давалось с трудом. – Хан Кончак собирает силы для нового набега. Он жаждет крови, хочет отомстить за прошлогоднее поражение от князя Владимира Глебовича. И первой на его пути стоит ваша крепость.

В гриднице стало тихо, как перед грозой. Я видел, как расширились глаза Забавы, как дрогнули её губы, как между бровей залегла тревожная складка. Князь медленно поднялся с кресла, его рука легла на рукоять меча – не угрожая, но готовясь.

Я почувствовал, как силы покидают меня. Перед глазами поплыли чёрные пятна, словно вороны, кружащие над полем битвы. Ноги стали ватными, будто я брёл по колено в речной тине. Я пошатнулся, пытаясь устоять, но тело предало меня.

«Не сейчас, – взмолился я про себя. – Только не сейчас…»

Но лихорадка, терзавшая меня всю дорогу от степи до крепости, наконец взяла своё. Я ощутил, как подгибаются колени, как пол гридницы стремительно приближается к моему лицу.

Последнее, что увидел перед тем, как рухнуть, – испуганные глаза Забавы, в которых растаяла ненависть, уступив место чему-то, похожему на сострадание. Её руки, мгновение назад сжатые в кулаки, теперь тянулись ко мне, словно пытаясь удержать от падения.

«Матушка, – подумал я, проваливаясь в темноту, – я выполнил твою последнюю просьбу. Я вернулся на твою землю. Но примет ли она меня?»

А потом мир исчез, растворился в боли и жаре, как тает снег под весенним солнцем.