Читать книгу Узором по крови - Анна Светлова - Страница 3

– Княжна, – тихо позвал Ратибор, когда отец скрылся из виду. Воевода подошёл ближе, от него пахло кожей, железом и травами, которыми он лечил старые раны. – Не гневи отца. Он прав – твоё место в крепости, а не на поле битвы.

– Моё место там, где я могу отомстить за матушку, – процедила я сквозь зубы. Во рту появился привкус желчи. – Я помню каждый миг того дня, когда половцы напали на село. Помню её последний крик.

Старый воин тяжело вздохнул. Его изрезанное морщинами лицо потемнело, словно грозовая туча. Он был там после. Видел всё своими глазами.

– И я помню, Забавушка. Каждую ночь помню, – Голос Ратибора стал хриплым, как старая кожа. – Но месть – плохой советчик. Она ослепляет, лишает разума, как хмельной мёд.

Я отвернулась, глядя на степь за стенами крепости. Ковыль серебрился под ветром, словно речные волны. Где-то там, в бескрайних просторах, кочевали те, кто отнял у меня мать. Сердце моё сжалось от ярости, горячей, как смола в котле смолокура. И если отец думает, что сможет удержать меня в крепости, когда придёт время выступать против половцев, он плохо знает свою дочь.

– Иди, – сказал Ратибор, поправляя потёртый кожаный наруч. – Скоро вечерняя трапеза, тебе ещё нужно переодеться. Не по чину княжне в мужском платье за стол садиться.

Я кивнула, но в голове уже зрел план. Если отец не возьмёт меня с собой, я найду способ пойти следом. Ведь недаром говорят, что в моих жилах течёт кровь Святослава Храброго, который не боялся ни врагов, ни самой смерти, ни гнева божьего.

Собрав стрелы, я направилась к своей светлице в тереме. Проходя мимо кузницы, услышала стук молота и шипение раскалённого железа в воде – звук, от которого мурашки бежали по коже. Кузнец Микула ковал наконечники для стрел – острые, трёхгранные, способные пробить кольчугу. Запах горячего металла и угля щекотал ноздри.

– Добрые наконечники, Микула, – сказала я останавливаясь. – Такими и кольчугу пробьёшь, и шлем проткнёшь.

Кузнец поднял на меня взгляд, вытер пот со лба тыльной стороной ладони, оставив чёрную полосу.

– Для княжеской дружины стараюсь, – проговорил он. – Чтоб ни один половец не ушёл живым.

Я уже собиралась идти дальше, когда заметила знакомую фигуру, спешащую ко мне. Гостомысл, молодой боярин, шёл быстрым шагом, держа что-то в руках. Его светлые волосы были собраны в тугой узел на затылке, а всю левую сторону лица пересекал длинный шрам – память о том дне, когда он спас меня от медведя. Мы с Милавой тогда забрели слишком далеко в лес, и если бы не его смелость…

– Княжна, – проговорил он и поклонился. Я заметила, как его глаза загорелись при виде меня. – Я искал тебя.

– Гостомысл! – Кивнула я, чувствуя неловкость. Когда-то он мне нравился, но в последнее время его настойчивость стала тяготить.

– Я хотел сделать тебе подарок. – Он протянул мне небольшой предмет, завёрнутый в мягкую тряпицу.

Развернув ткань, я увидела изысканное украшение для волос. Вырезанная из кости летящая птица словно застыла в полёте. Тонкие пластины серебра ловили даже скудный свет, рассыпая холодные искры по поверхности.

– Это… воистину прекрасно, – сказала я, осторожно подбирая слова, чтобы не ранить его чувства. – Искусная работа, достойная восхищения. Однако, Гостомысл, столь щедрый дар я принять не вправе. Позволь мне сохранить его в памяти как знак твоего внимания, но это слишком ценная вещь, чтобы просто так её принять.

Его лицо помрачнело, шрам, казалось, стал глубже, прорезав бледную кожу.

– Почему? Разве я не доказал тебе свою преданность?

– Дело не в этом, – сказала я и протянула украшение. – Просто… этот подарок не ко времени.

Он сжал губы, но принял дар обратно. В его взгляде промелькнуло что-то такое, что заставило меня внутренне содрогнуться: смесь обиды и упрямой решимости.

– Понимаю, – ответил он тихо, отступил на шаг, но не ушёл. – Слышал, князь дружину собирает.

Я кивнула, не зная, что ответить. Милава потянула меня дальше, и я поспешила за ней к терему, чувствуя, как его острый взгляд прожигает мне спину.

Проходя мимо Всеслава, Милава опустила глаза, но я заметила, как мой брат проводил её взглядом, в котором читалось что-то большее, чем простое внимание.

В тереме меня встретила нянька Пелагея. Её седые волосы выбивались из-под повойника, а в глазах читалась тревога.

– Опять стреляла, голубушка? – Она покачала головой, разглядывая мои мозолистые пальцы и ссадину на запястье. – Не княжеское это дело. Руки-то все в мозолях, как у простолюдинки. Чай, женихи из хороших родов таких рук пугаться будут.

– Лучше стрелять, чем вышивать, пока половцы жгут сёла и режут наших людей, – огрызнулась я и швырнула нарукавник на лавку так, что вышитые на нём птицы, казалось, взлетели.

Пелагея вздохнула, но спорить не стала. Она знала: каждый вечер перед сном я шептала имена тех, кого хотела убить, как молитву. Имена, которые выжгла в памяти, как клеймо на коже.

– Вот тебе вода для омовения, – сказала она тише. – И сарафан новый надень. Я его на сундук положила.

Я подошла к окну, прижав ладонь к холодному дереву оконницы. С высоты терема открывался вид на крепость и земли за ней. Чёрный Яр стоял на холме, как страж на рубеже. За рекой начинались поля, где крестьяне, согнувшись, возились в земле, а дальше – тёмной стеной вставал лес, густой и непроходимый. А ещё дальше, за лесом – бескрайнее Дикое Поле, откуда приходила смерть на быстрых конях.

Вспомнилось, как шесть лет назад я бежала через этот лес, спотыкаясь о корни, раздирая в кровь ноги и руки о колючий кустарник. Как пряталась в овраге, зажимая рот ладонью, чтобы не закричать от ужаса, слыша топот копыт и гортанные крики преследователей. Как потом три дня блуждала, питаясь ягодами и отпиваясь родниковой водой, пока не наткнулась на отряд отцовских дружинников, искавших выживших. Помню, как Ратибор нашёл меня, грязную, исцарапанную, с глазами, полными ужаса, и как плакал суровый воин, прижимая меня к себе.

Я коснулась груди, где под рубахой висел маленький серебряный образок – последний подарок матушки. Холодный металл согрелся от тела, словно впитал мою решимость.

– Княжна! – Пелагея тронула меня за плечо, её пальцы пахли травами и мёдом. – Скоро вечерня в храме начнётся. Пойдёшь ли? Отец Феофан сегодня спрашивал про тебя.

Я кивнула. В старой церкви я преклоняла колени, шепча горячие молитвы об упокоении души матушки и о даровании мне силы восстановить попранную справедливость. Батюшка Феофан часто напоминал, что Господь заповедал прощать врагов своих, но в глубине сердца я была убеждена: порой справедливое воздаяние – это высшая мера правды, которую благословляет сам Всевышний.

Когда мы спускались по лестнице, ступени которой были вытерты ногами многих поколений, во дворе раздался шум – лязг оружия, крики стражи, ржание коней. Я выглянула в узкое окно и увидела всадника в запылённой одежде, с лицом, серым от усталости и дорожной пыли. Гонец примчался, загнав коня – пена клочьями свисала с удил, бока животного ходили ходуном.

Сердце моё забилось чаще. Вести с границы. Вести о половцах.